Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. Ю. Мусорин

КРОСС-КУЛЬТУРНЫЙ АСПЕКТ В СРАВНИТЕЛЬНОМ ИЗУЧЕНИИ ЛЕКСИКИ РАЗЛИЧНЫХ ЯЗЫКОВ

(Социо-кросс-культурные инновации в системе образования. – Новосибирск, 2014. - С.105-115)

 
Лингвистический аспект кросс-культурных исследований связан, прежде всего, с изучением национальных языковых картин мира, выявлением сходств и различий между ними, попыток построения классификационных систем, отражающих эти сходства и различия, поиском практически применимых способов и приёмов перевода с одного языка на другой безэквивалентных языковых единиц.
Под языковой картиной мира в рамках настоящего исследования мы понимаем характерный для того или иного языкового коллектива способ восприятия окружающей действительности, индивидуальность которого в каждом конкретном случае обуславливается особенностями выделения лингвистически значимых элементов эмпирически воспринимаемой реальности. Лингвистически значимыми мы называем те элементы реальности, которые имеют в языке отдельные номинации. Естественно, что набор лингвистически значимых элементов действительности для разных языков различен. Для иллюстрации этого тезиса рассмотрим рассмотрим русское слово чашка и его польские эквиваленты kubek и filiżanka. В семантике русского слова чашка полностью отсутствует компонент, указывающий на форму этого предмета. Данная лексема в равной степени способна обозначать чайную посуду как с прямыми бортиками, так и с закруглёнными книзу; чашки различной формы не имеют различных наименований в русском языке, из чего следует, что различение чашек различной формы не является лингвистически значимым для русского языкового коллектива. Совершенно иначе дело обстоит в польском языке. Существительное kubek может обозначать только чашку с прямыми, вертикальными бортиками, в то время как filizanka – только чашку с бортиками, закруглёнными вниз. Таким образом, для польского языкового коллектива лингвистически значимыми элементами действительности являются чашка с прямыми бортиками и чашка с бортиками, закруглёнными вниз, польский языковой коллектив воспринимает kubek и filizanka как два различных типа чайной посуды, не объединяя их никаким общим родовым названием, в то время как для русского языкового коллектива различия между этими двумя типами чашек совершенно нерелевантны.
Своеобразие и неповторимость национальных языковых картин мира связана, прежде всего, с лексикой. Таким образом, не будет излишне смелым утверждать, что лингвистический аспект кросс-культурных исследований связан в первую очередь с сопоставительной лексикологией и лексикографией. С практическим лексикографическим аспектом кросс-культурных исследований сталкиваются чаще всего составители двуязычных словарей, сталкивающиеся с необходимостью дать на родном языке толкование слову, не имеющему в языке перевода однозначного эквивалента, обозначающему культурную реалию, неизвестную носителям другого языка. Теоретическая сравнительная лексикология рассматривает проблему наличия/отсутствия однозначных соответствий в словарном составе различных языков гораздо глубже, стремится описать весь корпус лексических единиц и их групп в сопоставляемых языках как систему, существование которой подчинено определённым закономерностям, выявление которых, в конечном счёте, и является основной задачей сравнительной лексикологии.
Из всего сказанного вовсе не следует, что грамматика (в равной степени, как морфология, так и синтаксис) вовсе не принимает участия в формировании национальной языковой картины мира, не привносит в неё своеобразных и неповторимых элементов, свойственных мировидению носителей только данного языка, однако, ведущая роль в этом процессе принадлежит всё же лексике. Это связано с тем, что в любом языке как прошлого, так и настоящего, количество лексических единиц значительно превосходит количество морфологических форм или синтаксических моделей. Исходя из этого, мы считаем целесообразным ограничиться в данной работе исключительно лексикологическим аспектом.
Лексику любого произвольно выбранного языка, по отношению к лексике любого другого языка, можно без остатка поделить на две группы:
1) лексика, имеющая однозначные соответствия в другом языке;
2) лексика, не имеющая однозначных соответствий в другом языке, иначе говоря, безэквивалентная лексика.
В качестве примера лексики первой группы можно привести русское слово стол, которое практически во всём объёме своих значений полностью эквивалентно английскому table, немецкому der Tisch, болгарскому маса, украинскому стiл, польскому stół, чешскому stůl, эстонскому laua, греческому τραπ?ζη и т. д. Этот список может быть расширен примерами из всех европейских языков, а также из целого ряда языков народов Азии и Африки. Совершенно однозначные соответствия в громадном количестве языков имеют такие слова, как стул, тарелка, сумка, рубаха, кастрюля, сковорода, и, вообще, большинство существительных, обозначающих предметы повседневного быта. Это связано с единством повседневного материального мира народов европейской культуры. Случаются, однако, и «выпаденья» из этого материально-бытового единства. Примером такого выпадения может служить подстаканник – предмет, неизвестный абсолютному большинству европейских народов. Нам, по крайней мере, удалось обнаружить однозначные соответствия русскому существительному подстаканник только в двух языках: украинское пiдстаканник, и белорусское падшклянак. Подобные примеры, наверное, можно найти в лексике почти любого европейского языка, но они будут крайне немногочисленны. А вот в языках народов, сохраняющих традиционный этнографический уклад жизни, таких слов будет значительно больше.
В ряде случаев, граница между безэквивалентной и однозначно эквивалентной лексикой оказывается достаточно зыбкой, как, например, в случае с латинским liber ‘книга’. Применительно к Средним Векам, когда в Европе получила распространение книга современного типа (блок сброшюрованных листов между двумя досками переплёта), соответствие между латинским liber, русским книга, английским book, немецким das Buch, польским ksiażka и т. д. будет совершенно однозначным, но вот применительно к Античности, когда книга была папирусным свитком, такой однозначности не наблюдается. Таким образом, для правильного понимания лексического значения слова, в ряде случаев, необходима информация о времени создания текста.
Теперь перейдём к собственно безэквивалентной лексике. Эту группу слов можно распределить по трём подгруппам. В первую подгруппу войдут слова, обозначающие предметы, явления, и понятия, наличествующие в жизни представителей только данной языковой группы и незнакомые представителям других языковых групп. Такие слова называются этнографизмами. «Примерами этнографизмов в русском языке могут служить такие слова, как: самовар, городки (спортивная игра), квас и мн. др.» [4, с. 68]. Сюда же относится и упоминавшийся выше подстаканник. В английском языке, в качестве примера этнографизмов можно привести существительное haggis – национальное шотландское блюдо из бараньих потрохов, сваренных в бараньем желудке.
Судя по приведённым примерам, можно предположить, что группу экзотизмов составляет исключительно предметная лексика. Это не так. Значительный пласт экзотизмов в самых различных языках мира – это слова, обозначающие разного рода социальные институты. При этом, очевидно, что чем больше различается социальное устройство, при котором живут представители различных языковых групп, тем больше в используемых ими языках такого рода экзотизмов. Так, например, в структуре власти Исламской Республики Иран существует, не имеющая аналогов в других странах должность вали-факиха – духовного главы государства, контролирующего с религиозных позиций действия президента и правительства страны. Не имеет эквивалентов за пределами Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии такой мелкодворянский титул, как esquire ‘эсквайр’. За пределами Свазиленда не известен какой-либо аналог существующей в этой стране процедуре выбора очередной королевской жены (в стране практикуется полигамия), называемой умхланга. Перечень подобного рода примеров можно было бы увеличить, но мы ограничимся этими, как нам кажется, в достаточной степени иллюстрирующими сущность рассматриваемого явления.
Будучи заимствованными другим языком, этнографизмы приобретают в заимствовавшем их языке статус экзотизмов. Следует заметить, что группа экзотизмов, как правило, внутренне неоднородна. С одной стороны, в неё входят слова, хорошо освоенные заимствующим языком, значение которых известно практически всем его носителям. В русском языке примерами такого рода экзотизмов могут служить слова ковбой и юрта. В России никогда не было ковбоев, но кто такой ковбой, как он внешне выглядит, чем занимается и в какой стране живёт известно любому носителю русского языка. Русские люди никогда не жили в юртах, но как выглядит юрта, какие народы используют такого типа жилище, известно в России практически всем.
Другую разновидность экзотизмов составляют слова редкие, известные среди носителей заимствующего языка только узкому кругу специалистов, или людей специально интересующихся данной тематикой. Примером такого рода экзотизмов может служить уже упоминавшаяся выше умхланга, известное, в основном, специалистам-африканистам. Далеко не каждый носитель русского языка знает, что такое сари. Неизвестным остаётся для большинства русскоговорящих и такое существительное, как саронг – «мужская и женская одежда народов Индонезии и сингальцев Шри-Ланки: кусок хлопчатобумажной ткани или батика, обёрнутый вокруг бёдер в виде длинной (до щиколоток) юбки» [5, с. 1182].
Промежуточную позицию между двумя охарактеризованными выше группами экзотизмов занимают такие слова, как пончо, ранчо, мачете, известные достаточно широкому кругу образованных людей, однако не настолько усвоенные русским языком, как упоминавшиеся выше ковбой и юрта.
Следует отметить, что количество экзотизмов в различных языках неодинаково. Поскольку экзотизмы появляются в языке почти исключительно благодаря книгам, в которых описываются быт и обычаи других народов, можно смело утверждать, что наличие экзотизмов – характерная черта языков, имеющих устойчивую литературно-письменную традицию. В языках бесписьменных народов (если они, конечно, не пользуются письменностью на каком-либо другом языке, служащем для национального языка источником пополнения лексического фонда) экзотизмы полностью или почти полностью отсутствуют.
Перевод безэквивалентной лексики данной группы, особенно той, которая не вошла в язык перевода хотя бы на правах редко используемых экзотизмов, представляет собой сложную и вместе с тем крайне интересную для профессионала задачу. Известный русский лингвист В. С. Виноградов предлагает следующие способы решения этой задачи.
1) Транскрипция. При использовании этого метода неизвестное читателю иноязычное слово просто транскрибируется средствами родного языка, после чего даётся объяснение значения данного слова. Фактически мы имеем здесь дело с порождением в тексте книги нового экзотизма, который, может быть, войдёт в последствии в основной лексический фонд языка.
2) Гипо-гиперонимический перевод. «Для этого способа характерно установление отношения эквивалентности между словом оригинала, передающим видовое понятие-реалию, и словом в языке перевода, и словом перевода, называющим соответствующее родовое понятие, или наоборот. В таких случаях, например, с испанскими словами нопаль (вид кактуса), кебрачо (вид дерева) или грапа (вид водки) будут соотноситься в переводе их родовые межъязыковые гиперонимы: кактус, дерево, водка. Примеры обратной зависимости, когда слово оригинала выражало бы родовое понятие, а в переводе ему соответствовало бы понятие видовое среди воссозданной «безэквивалентной» лексики встречается крайне редко» [1, с. 119]. Использование гипо-гиперонимического перевода, в отличие от метода транскрипции, не приводит к появлению в родном языке переводчика новой лексической единицы.
3) Метод уподобления. «Этот переводческий приём очень близок к предыдущему. Разница между ними лишь в том, что уподобляемые слова скорее называют понятия, соподчинённые по отношению к родовому понятию, а не подчинённое и подчиняющее понятия, как это было в предыдущем случае. Например, бомбачи – шаровары, мачете – тесак, боличе – кегли, ранчо – хижина. Степень понятийного сходства таких межъязыковых соответствий (неполных эквивалентов) выше, чем у соответствий видо-родовых» [1, с. 119].
4) Перифрастический (описательный, дескриптивный, экспликативный) метод перевода. При применении этого метода «соответствия устанавливаются между словом (или фразеологизмом) оригинала и словосочетанием перевода, объясняющим его смысл: альпаргатам соответствуют сандалии из пеньки или матерчатые сандалии, пучеро – похлёбка из говядины, сельве – тропический лес» [1, с. 119].
Вторую подгруппу безэквивалентной лексики составляют стилистические синонимы, не имеющие эквивалентов в других языках. В качестве примера «здесь можно привести синонимическую пару «государство – держава». Различия между этими словами невозможно передать ни на английском, ни на французском языке. А вот в немецком есть аналогичная пара: Staat – Reich. С другой стороны, в русском языке различаются понятия «государство» и «штат», в то время как в английском и то и другое обозначается одним и тем же существительным state» [4, с. 69]. Перевод предложения, включающего в свой состав такого рода лексические единицы возможен лишь при помощи полного переформатирования всей структуры высказывания при сохранении его общего смысла. Так, например, русское предложение «Техас – это не государство, а штат» можно перевести на английский следующим образом: «Texas is not an independent state, it is a part of USA». Конечно, это не перевод, в строгом смысле этого слова, а, скорее, вольный пересказ содержания фразы, но, бывают случаи, когда это единственный выход, имеющийся у переводчика.
Третья группа безэквивалентной лексики – это слова, отражающие какие-либо понятия иначе, нежели в других языках. В качестве примера мы можем привести здесь белорусское существительное шыба. Если мы откроем белорусско-русский словарь, то обнаружим, что шыба переводится на русский язык как «оконное стекло» [3, с. 323]. Между тем, такой перевод не совсем точен. Дело в том, что в белорусском языке существительное шыба не связано с представлением о стекле, как о веществе, и, как следствие этого, может обозначать любую прозрачную субстанцию, вставленную в оконный переплёт. Так, например, если в оконную раму вставлен какой-либо прозрачный пластик, по-белорусски совершенно нормально сказать «пластыкавая шыба», а описывая в историческом романе окно, в которое вставлены кусочки слюды, употребить выражение «слюдзяная шыба». По-русски же невозможно сказать «пластиковое оконное стекло» или «слюдяное оконное стекло». Более широкая сочетаемость белорусского шыба по сравнению с русским оконное стекло связана с тем, что в семантической структуре белорусского шыба отсутствует компонент, указывающий на материал, из которого изготовлено данное изделие. С другой стороны, в русском языке совершенно нормальным является невозможное для белорусского или польского словосочетание «пластиковый стакан», поскольку слово, обозначающее стакан в этих языках (белорусск. шклянка, польск. szklanka), образовано от слова стекло (белорусск. шкло, польск. szkło), и связь с мотивирующим словом осознаётся носителями этих языков как актуальная.
С точки зрения треугольника Фреге, экзотизм – это слово, денотативный компонент которого территориально удалён от места проживания носителей данного языка. Однако, удалённость денотата может носить не только территориальный, но и временной характер. В последнем случае мы имеем дело с историзмами. В группе историзмов, можно выделить две подгруппы, сильно различающиеся по количеству входящих в них слов.
К первой подгруппе историзмов, представленной, кстати, наибольшим количеством слов, относятся слова, обозначающие реалии, распространённые в прошлом, но исчезнувшие из жизни носителей языка задолго до появления на свет ныне живущих поколений. В качестве примера такого рода историзмов в русском языке можно привести такие существительные, как кафтан, кольчуга, кивер, шестопёр, полушка, братина, околоточный (один из младших полицейских чинов); в английском – tumbrel ‘двухколёсная телега’, cuirass ‘кираса’, lance-knight ‘копейщик, ландскнехт’ и мн. др.
Во вторую подгруппу историзмов входят лексические единицы, отражающие какие-либо понятия иначе, нежели в современном языке, предполагающие, может быть, иной уровень генерализации. Таких слов в любом языке крайне немного Примером может служить давно уже вышедшее из употребления существительное pluralia tantum стогны, выступающее в качестве родового по отношению к таким понятиям, как улица, проспект, переулок, площадь и т. д.
Количество историзмов в различных языках мира неодинаково. Поскольку историзмы являются принадлежностью почти исключительно книжно-письменных форм языка, и, в целом, не свойственны разговорно-бытовой речи, наличие этой группы слов в языке напрямую связано с уровнем развития у данной языковой группы книжно-письменной традиции.
Говоря об историзмах, мы всегда имеем в виду слова, хотя и вышедшие из активного употребления, однако же известные образованной части носителей языка. Между тем, при работе с письменными памятниками былых эпох исследователю и переводчику часто приходится сталкиваться с лексическими единицами, полностью исчезнувшими из языка. Некоторые из них имеют однозначные эквиваленты в современном языке, и их перевод но современный язык проблемы не составляет. Так, например, древнерусская рагоза переводится на современный язык как вражда, старопольское oksza ‘топор’ переводится на современный польский как siekiera, а англосаксонское spræc ‘язык’ – на современный английский как language.
Однако нередко случается, что вышедшее из употребления слово не имеет прямого и однозначного соответствия в современном языке. Примером тому может служить древнерусское стрый ‘дядя по отцу’ (дядя по матери назывался уй), мирникъ ‘человек кроткого нрава’, мостовщина ‘пошлина за проезд по мосту’ и мн. др. Думается, для перевода таких лексических единиц на современный язык целесообразно использовать рассмотренные выше гипо-гиперонимический, метод, перифрастический метод и метод уподобления. Выбор того или иного метода зависит от вкуса переводчика и стоящих перед ним в каждом конкретном случае переводческих задач.
Безэквивалентная лексика далеко не всегда может быть связана исключительно с дальними странами или далёким прошлым. В ряде случаев, безэквивалетные лексические единицы могут появляться в речи закрытых социальных или религиозных групп, живущих рядом с нами, но отгороженных от основной массы населения укладом своей жизни. Так, например, М. Т. Дьячок, изучавший арго религиозной группы дельта, выделяет в речи её приверженцев такие лексические единицы, как заграничник ‘человек, полностью утративший связь с реальностью’ [2, c.58], раскрутка ‘приведение в состояние повышенной восприимчивости’ [2, c.60], чемодан ‘человек, не восприимчивый к паранормальным явления и страхующий других во время контактов’ [2, c.61] и др.
Несомненно, было бы крайне интересно исследовать в контексте изучения безэквивалентной лексики и проблем её перевода речевые особенности представителей таких конфессиональных групп, как, например, кришнаиты или иеговисты, но это тема отдельного исследования.
 

Литература

1) Виноградов В. С. Перевод. Общие и лексические вопросы. – М., 2004.
2) Дьячок М. Т. Материалы по современному русскому арго (арго «Дельты»). – Сибирский лингвистический семинар. - № 1 (1). – Новосибирск, 2001. – С. 56-61.
3) Грабчыкаў С. М. Беларуска-рускі слоўнік. – Мінск, 1991.
4) Мусорин А. Ю. Основы науки о языке. – Новосибирск, 2004.
5) Советский Энциклопедический словарь. – М., 1982.