(Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике.
- М., 1995. - С. 27-40)
Этнолингвистика есть раздел языкознания или - шире - направление в языкознании,
ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной
культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости
и разных видов их корреспонденции. Этнолингвистика не есть простой гибрид языковедения
и этнологии или смесь отдельных элементов (фактологических и методологических)
того и другого. Бурно развивающиеся и оправдывающие во многом свое современное
существование социолингвистика, психолингвистика, математическая лингвистка
и т. п. также не оказались внутренне противоречивыми и конгломератными дисциплинами
или дисциплинами, далеко выходящими за границы лингвистики, порывающими с ней
связь. Они лишь четко определили аспект, в котором формируется и функционирует
язык или в котором он изучается.
Этноолингвистика изучает язык в аспекте его соотношения с этносом (язык :
этнос), подобно тому как психолингвистика рассматривает язык в общем
аспекте язык : человеческая психика, прикладная лингвистики - язык : практическая деятельность
человека, социолингвистика - язык : человеческое общество (социум). При этом
если психолингвистика и математическая лингвистика (но не прикладная!) изучают
так называемую внутреннюю сторону языка и тем самым относятся к внутренней
лингвистике, то этнолингвистика и социолингвистика обращены к внешней стороне
языка и включаются во внешнюю лингвистику. В известном смысле этнолингвистика
и социолингвистика могут расцениваться как два основных компонента (раздела)
одной более обширной дисциплины, е той лишь разницей, что первая учитывает прежде
всего специфические - национальные, народные, племенные - особенности этноса,
в то время как вторая - особенности социальной структуры конкретного этноса
(социума) и этноса (социума) вообще, как правило, на поздней стадии его развития
применительно к языковым процессам, явлениям и структурам.
Не столько принципиально, сколько практически этнолингвистика и социолингвистика
иногда противопоставляются как дисциплины с различной хронологической направленностью:
первая оперирует преимущественно исторически значимыми данными, обращаясь к
"живой истории", "живой старине" и стремясь в современном
материале обнаруживать и исторически истолковывать факты и процессы, доступные
историческому упорядочению; вторая базируется почти исключительно на языковом
материале сегодняшнего дня и рассматривает его прежде всего в коммуникативно-функциональном,
структурно-описательном и нормативно-синхронном аспектах.
Нужно сказать, что сам термин "этнолингвистика" и этнолингвистический
подход к языку не новы. Историки языкознания справедливо обнаруживают некоторые
этнолингвистические идеи еще у И. Г. Гердера (XVIII в.) и не менее знаменитого
В. Гумбольдта (нач. XIX в.), но этнолингвистика как направление и как определенный
подход к языку сквозь призму его духовной культуры возникла в первой трети XX
в. и была связана с именами этнографа Ф. Боаса и языковеда и этнографа Э. Сэпира,
изучавших языки, лишенные письменной традиции, языки и культуру американских
индейцев. Для Э. Сэпира было характерно утверждение, что "речь есть чисто
историческое наследие коллектива, продукт длительного социального употребления.
Она многообразна, как и всякая творческая деятельность, быть может, не столь
осознанно, но все же не в меньшей степени, чем религия, верования, обычаи, искусства
разных народов" [Сэпир 1934, с. 6].
Исходя из этого, Э. Сэпир делал по меньшей мере два вывода: язык нельзя признать
"чисто условной системой звуковых символов"; различия в языках и диалектах
"при переходе нашем от одной социальной группы к другой никакими рамками
не ограничены". Эти выводы в полной мере приложимы к верованиям, обычаям,
искусству и т. п., для которых также применимо понятие диалекта и подобных феноменов,
перечисляемых нами ниже.
Как известно, идеи Э. Сэпира и Ф. Боаса два десятилетия спустя продолжил и
развил их соотечественник Б. Уорф. Он добавил к ряду "язык - литература"
еще звено "норма поведения" [Уорф 1960] и ставил во многих случаях
особый акцент на этом звене, в то время как для нас, как будет видно из дальнейшего
изложения, по целому ряду принципиальных соображений существеннее обратить внимание
на более гомогенный ряд - "язык, религия, верования, обычаи, искусство".
Именно этот ряд важен для этнолингвистических разысканий в историческом, диахроническом
аспекте, для реконструкции древних соотношений языка и этноса, языка и народной
культуры, ибо народная культура столь же диалектна и является не менее ярким
показателем этноса и этнических образовании, чем язык.
Э. Сэпир и Б. Уорф придали этнолингвистике тот характер, который она в общем
языкознании сохраняет по сей день. Этнолингвистические идеи и методы применяются
почти исключительно к языкам и социумам с бесписьменной традицией или к современным
языковым процессам и социумам без оглядки на их историческое развитие. Общеязыковедческая
и синхронно-лингвистическая направленность в значительной мере ограничивают
возможности разработки и применения этнолингвистической методики в научных исследованиях
и делают саму этнолингвистику периферийной, факультативной дисциплиной в языкознании.
Обращение этнолингвистики к историческим, историко-генетическим проблемам и
задачам, к диахроническому плану исследований может придать ей статус цельнооформленной,
внутренне непротиворечивой и неодноплановой дисциплины, которая будет способна
повлиять на развитие сравнительно-исторических штудий во многих областях, в
том числе и в индоевропеистике и балто-славистике. Есть все основания полагать,
что этнолингвистика может и должна, подобно компаративистике, члениться по этноязыковым
признакам, что это членение вытекает из самой ее сущности, и потому мы считаем
возможным говорить о перспективах и задачах славянской этнолингвиегики как автономной
дисциплины. На том же основании перспективно рассматривать проблемы романской
или германской этнолингвистики, равно как и признавать целесообразность существования
более частных дисциплин, таких, как польская или немецкая, шведская этнолингвистика
и т. п. Все это, естественно, не исключает более обобщенного и крупномасштабного
подхода к предмету и материалу этнолингвистической науки.
В XIX в. сравнительно-историческое индоевропейское языкознание возникло и
начало развиваться параллельно со сравнительной мифологией. Это было плодотворно
и в методологическом, и в фактологическом аспектах. В дальнейшем произошло разделение,
перешедшее в разрыв, который теперь может быть преодолен лишь на принципиально
новых основах.
Такие основы четко определились лишь к середине XX в., когда лингвогеография
и ареалогия в лингвистике и этнологии зарекомендовали себя не только как дисциплины,
превосходно систематизирующие факты (не говоря уже о требовании их массового
и планомерного сбора), но и как научное направление, способное предоставить
сравнительно-историческим и историко-генетическим исследованиям дополнительные
фактологические, методологические и теоретические ресурсы. Выработалось понятие
лингвистического ландшафта, и возникла возможность исторического прочтения карт,
ареалов, взаимоотношения ареалов, типов ареалов, типов диалектных зон, архаических,
инновационных, контактных и т. п. Это "историческое прочтение" во
многих случаях дает большую информацию об истории явления, системы или ареала
(затем диалекта, языка и т. п.), чем факты, засвидетельствованные в исторических
или языковых памятниках. В тех же случаях, когда памятников письменности нет
или их мало, эта информация оказывается к тому же единственной.
Столь значительная "историческая информативность" лингвистического
диалектного ландшафта (равно как и ландшафта мифологического или ландшафта этнокультурного)
объясняется в первую очередь фактом неравномерного развития отдельных систем,
отдельных уровней системы и даже отдельных элементов системы. При этом едва
ли не важнейшим моментом этого положения является следующий: неравномерность
развития системы и ее отдельных звеньев наблюдается во всех системах, и прежде
всего в близкородственных (они и дают основания для такого заключения), т. е.
восходящих к одному праязыку или прадиалекту, к одной общей исходной системе.
Эта неравномерность наблюдается, как отмечалось, не только в пределах системы
(в отдельных ее уровнях, звеньях, элементах), т. е. во внутриструктурном аспекте,
но и в разных ландшафтно-диалектных зонах и микрозонах, что и создает чрезвычайное
богатство типов и вариантов в самых крупных языковых и этнических зонах, скажем,
на территории современной Славии, Романии, Финно-Угрии и т. п.
Сохранение архаических элементов языка, в первую очередь элементов лексического
его уровня, происходит в разных диалектах по-разному, и притом в различных звеньях
языковой (уже - лексической) системы. Консервация отдельных форм (и значений)
наблюдается на разных этапах развития языка (разных и в хронологическом, и в
структурном отношении). Это дает возможность для целого ряда явлении, для блоков
языковой системы и даже для системы в целом устанавливать определенную динамику
развития, определенную историческую последовательность или даже эволюционный
процесс в пределах того или иного
ареала. Другим не менее важным постулатом будет следующий. Чем большее число
рефлексов одной прасистемы. одной праформы или одного праявления зафиксировано
в диалектах, тем более достоверной или полной может быть реконструкция процесса
изменения системы, формы, категории или явления, равно как и исторически исходной
формы, категории, системы. И в первом и во втором случае крайне существенна
ареальная характеристика явления, формы и т. п., представленная на лингвистической
(resp. этнологической) карте или данная иным путем, учет соотношения показателей
в плане корреляции центра и периферии, сплошных и разорванных ареалов и микроареалов,
интерференции ареалов, их дисперсии и т. п. "Историческое прочтение"
лингвистических и этнолингвистических карт и данных иного порядка - дело весьма
сложное и важное, требующее выработки специальной методики или, лучше сказать,
методологии. Как уже отмечалось, этому должна быть подчинена и методика сбора
и первичной обработки материала (составление программы-вопросника и т. п.).
Приведенные положения не претендуют на новизну. Однако их изложение оказалось
необходимым хотя бы потому, что все они применимы не только к языковому материалу,
но и к материалу народной духовной культуры, который издавна принято считать
этнографическим или фольклорным. Более того, для определения генезиса и истории
народной культуры предложенная выше методика необходима в еще большей мере,
чем для решения историко-лингвистических задач. Это прежде всего относится к
такой базисной сфере древних народных культур, как мифология.
В самом деле, большинство индоевропейских языков имеет относительно давнюю
историческую фиксацию, т. е. развивалось в двух формах - устной и письменной.
Что касается письменной фиксации мифологии, то это "привилегия" лишь
отдельных индоевропейских этносов. Такие этносы, как балтийский и славянский,
ее почти лишены. Совершенно очевидно, однако, что ранняя письменная фиксация
мифологических текстов (религиозных представлений), как и в случае с языком,
не является единственным историческим источником для живых этносов и языков.
Более того, этот источник, как и в случае с языком, может отражать лишь одну
"книжную" форму мифологии, давая мало сведений о народных мифологических
представлениях. Вот почему нам кажется чрезвычайно актуальным неоднократно ставившийся
нами вопрос о разработке диалектологии мифологии, конкретно славянской мифологии,
и о необходимости к древнеславянской (праславянской) мифологии подходить с учетом
возможного ее диалектного дробления. Учитывая в общем пантеистический характер
многих славянских (и индоевропейских) мифологических представлений и современный
славянский "мифологический ландшафт", такое древнее праславянское
дробление нам кажется весьма вероятным, тем более что оно, по-видимому, соответствовало
и языковому (диалектному) дроблению. Во всяком случае, трудно предположить,
что праславянская мифология сводилась к единой, узко ограниченной схеме, тем
более к одному сюжету или "основному мифу", к "семье громовержца"
или к подобным построениям. Разнообразие славянской народной изустной традиции
в сфере обрядов, поверий и обычаев, т. е. диалектность духовной культуры,
делает ее незаменимым и почти единственным источником для истории мифологических
воззрений и форм, для диахронических мифологических штудий, для определения
динамики развития отдельных мифологических систем, для их этнического, территориального
и хронологического приурочения в прошлом.
Этнолингвистику можно определять и воспринимать двояко: в широком плане и
в плане суженном, конкретизированном или специализированном. В широком плане
этнолингвистика включает в себя диалектологию, язык фольклора и часть истории
языка, связанную с исторической диалектологией и культурной и этнической историей
народа, наконец, почти все аспекты изучения языка как социального явления.
На первый взгляд, такое понимание конкретного предмета (состава) науки кажется
достаточно расплывчатым. Однако суть его в объединении в одних границах ряда
иногда необоснованно разрозненных дисциплин, в придаче новой научной отрасли
комплексного, планомерно разностороннего характера. Существенно, что при таком
подходе меняется характер внутреннего размежевания всей совокупности лингвистических
и филологических наук: межи могут проходить "внутри" или "посредине"
отдельных дисциплин, перекраивая привычные для нашего узуса границы. К примеру,
описательная диалектология с экспериментально-фонетическим анализом и структурным
подходом в фонологии и грамматике или чисто лексикографическим подходом к лексике
окажется вне этнолингвистики и будет тяготеть к описательной грамматике или
фонологии литературного языка вообще, в то время как историческая и ареальная
диалектология найдет общую методологическую платформу и общие научные цели с
исторической и ареальной этнологией, фольклористикой и социолингвистикой.
В связи с "широким" и "узким" пониманием этнолингвистики
уместно вспомнить контроверзы и дискуссии, проходившие еще полвека тому назад
и ранее в среде фольклористов. Одним фольклор представлялся наукой о народе,
о его прошлом, его жизни, его воззрениях, иные ставили знак равенства между фольклором (фольклористикой) и антропологией, считая его наукой
о человечестве вообще (при этом и антропология понималась очень широко), некоторые
почти отожествляли фольклор с этнографией, народоведением, определяя его как
науку о народе и его традициях. Это сказалось и в терминологии, в названиях
фольклора (фольклористики) у разных европейских народов: русск. - народное творчество,
фольклор, устное народное творчество, народная словесность, народная поэзия, немецк. - Volkskunde, Volkstumkunde,
Volkslehre, Folklore, французск. - tradicions populaires, démologie, démopsychologie, folklore, итальянск. - tradizioni popolari,
letteratura popolare, il folklore, demopsicologia, demologia, szienza demica, ertografia,
испанск. - tradiciones populares, demologia, demosofia, demotecnografia, el folklore, saber popular (vulgar). Ряд ученых видел в
фольклоре более специальную и целенаправленную дисциплину. Ю. М. Соколов называл
фольклор "сегментом этнографии" и в то же время утверждал, что фольклористику
нельзя оторвать от литературоведения так же, как нельзя оторвать от этнографии
[Соколов 1926, с. 6, 7]. Е. Г. Кагаров указывал на две основные оси, вокруг
которых "неизменно должны будут вращаться фольклористические изучения",
- филология и социология, и предложил следующую схему соотношения наук [Кагаров
1929, с. 3-8]:
литературоведение
языковедение
(особенно
диалектология)
теория и история
искусства
фольклористика
история культуры
этнография
народная психология
социология
В последнее пятидесятилетие во многих странах, в том числе и в славянских,
под фольклором стало пониматься лишь такое народное творчество, которое выражено
словесной формой. Это помогло фольклористике четко осознать предмет своего исследования,
его границы и задачи, но вместе с тем во многих случаях принудило замкнуться
в своих пределах или дать крен в сторону чисто литературоведческого анализа.
Лишь в последнее время вновь наблюдаются позитивные стремления ученых расширить
рамки фольклористики, обратившись к изучению обрядовой и мифологической стороны
фольклорных текстов, к выяснению их происхождения, функционирования в обрядовом
и ином контекстах. Этому во многом способствует и семиотическое понимание
обряда как текста. Тем не менее все ото не ставит под сомнение того положения,
что фольклористика как наука базируется на исследовании именно вербальных (словесных)
текстов.
Этнолингвистика в суженном и специальном понимании является той отраслью языкознания,
которая ставит и решает проблемы языка и этноса, языка и культуры, языка и народного
менталитета, языка и мифологии и т. п. Для этого раздела лингвистики существенно
рассмотрение не только и не столько отражения народной культуры, психологии
и мифологических представлений в языке (что характерно для всех сторон человеческой
деятельности, в том числе и для сферы материального производства и потребления),
сколько конструктивной роли языка и его воздействия на формирование и функционирование
народной культуры, народной психологии и народного творчества. Это активное
свойство языка сознавалось уже в XVIII в. И. Г. Гердером и несколько позже,
в XIX в., В. Гумбольдтом и его многочисленными последователями. Его признание
и влияние характерно для ранней русской филологической и языковедческой традиции,
для Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева и особенно для А. А. Потебни.
Вопрос соотношения языка и этноса столь же древен, как и само языкознание.
Язык считается основным, ярчайшим и устойчивым показателем этноса. Ему сопутствуют
другие, исторически менее стабильные и изменяющиеся признаки - признаки единства
территории, культуры, этнического (национального) самосознания, государственного
образования, хозяйственного (экономического) ареала, социального организма,
наконец, антропологического типа.
Понятия языка и этноса в некоторых традициях, прежде всего в древнеславянской,
объединились одним словом ѨЗЫКЪ (ср. в русском высоком слоге начала XIX в.:
"Нашествие Наполеона и двунадесят язык"). Судьбы языка и судьбы этноса
всегда были тесно связаны, поэтому без обращения к этнической истории носителей
языка нельзя себе представить экстралингвистических штудий по конкретным языкам.
Однако структура этноса в большей мере, чем структура языка, изменчива исторически
и связана с социально-экономическими и государственно-политическими процессами
и преобразованиями, оказывающими серьезное воздействие на соотношение язык :
этнос.
Несмотря на то что эти положения, имеющие почти аксиоматический характер,
давно известны лингвистам, этнографам и историкам, в славистике до сих пор нет
ни одного описания истории языка, сочетающейся с этнической историей его носителей,
хотя в свое время было выполнено немало подготовительных работ. В русском языкознании
к таковым относились
исследования А. И. Соболевского, А. А. Шахматова, Е. Ф. Будде. Д. К. Зеленина,
Н. Н. Дурново, а в последние десятилетия М. В. Витова, О. Н. Трубачева, В.
Н. Топорова и др. Даже уже много лет имеющийся в распоряжении ученых ценный,
хотя и не во всем безупречный, атлас "Русские" до сих пор никем не
сопоставлялся с результатами лингво-географического изучения русских диалектов
послевоенного периода. Несколько лучше обстоит дело в ряде других славянских
стран, а также вгерманистике и особенно в романистике, где сохраняется и крепнет
давний союз лингвистов, этнографов и историков.
Неблагополучную ситуацию в этой области славистики может положительно изменить
этнолингвистический подход к материалу, требующий параллельного, точнее, единовременного
и единосущного рассмотрения развития языка и этнического развития его носителей,
процессов дивергенции и конвергенции языка и этноса, проблем диалектного членения
языка и географического (и социального) членения этноса с учетом общности или
различий исторических судеб народов, племен и этнических групп - носителей комплекса
языковых и этнических черт. Решению этих проблем может активно способствовать
этнолингвистическая география, в первую очередь создание этнолингвистических
атласов, в которых лингвистические и этнографические карты были бы представлены
параллельно или нерасчлененно (в особенности когда бы дело касалось одного
явления или одной реалии). Необходимо создание карт или серии карт, дающих одновременно
картину "интегральных" и "дифференциальных" лингвистических
(языковых) и этнографических (материальных) признаков, картину того, где и какие
внеязыковые, реальные или "этнографические" признаки отражены языком,
а какие и где - не отражены. При таком положении "реальная", т. е.
этнографическая, карта должна быть базовой, первичной, а лингвистическая - вторичной,
как первичен предмет и вторичен относящийся к нему знак. Этот постулат был известен
в начале века представителям школы "Wörter und Sachen", но в ту
пору не был еще выработан весь арсенал методических и технических средств современной лингвогеографии. Впрочем, в целом ряде случаев, например при изучении архаических
славянских пахотных орудий в 30-50-х годах нашего века, терминология (лексика)
изучалась в ходе тщательного этнографического анализа (ср. работы М. Гавацци,
Б. Братанича, X. Вакарелского, И. Обрембского и др., а также монографию о русской
сохе Д. К. Зеленина - начала XX в.). Лингвистические материалы и выводы были
результатом этого анализа. В картографировании, так же как и в исследованиях
другого характера, должна быть полная "стыковка" лингвистического
и этнографического, но сути дела единого материала. К примеру, этнографические
карты но типам пахотных орудий должны формально и методологически выполняться
с учетом лингвистических карт и, наоборот, должны иметь аналогичную сетку пунктов,
согласованную подачу материала и т. п. Эти "технические" вопросы также
входят в компетенцию этнолингвистики. Впрочем, традиция романских диалектологических
атласов давно доказала справедливость этого положения.
Коррелятивные связи языка и культуры многообразны, устойчивы и крепки. Язык
может рассматриваться как орудие культуры, даже как одна из ее ипостасей (в
особенности литературный язык, сакральный язык или язык фольклора) и, как таковой,
может описываться через признаки, общие для всех явлений культуры. С другой
стороны, язык и культура могут сопоставляться как независимые, автономные семиотические
системы, во многих отношениях структурно изоморфные и взаимно отображенные.
Общность применяемых к языку и культуре понятий может проистекать из одинакового
взгляда на эти феномены как на семиотические (знаковые) системы, описываемые
с помощью одного и того же логического аппарата. К таким понятиям относятся
понятия системы и текста (парадигматики и синтагматики) в языке и культуре,
формы и содержания (означающего и означаемого), системной функции, давления
системы, открытости системы и ее уровней и т. п.
Однако помимо общих понятий, вытекающих из единства природы языка и культуры
и единого семиотического подхода к ним, этнолингвистика способна выделить ряд
культурно-языковых явлений, понятий и структурных констант, которые но-разному
манифестируются в языке и культуре, но обладают в принципе одной сущностью (смыслом).
К таковым относятся понятия нормы и нормированности, а также стилей (и жанров)
в языке и культуре, различение книжных (кодифицированных) и народных (некодифицированных)
элементов и систем в языке и культуре, понятие территориальных и социальных
диалектов в языке и народной культуре со всеми вытекающими из существования
диалектов явлениями и понятиями - такими, как культурно-диалектный ландшафт,
диалектное смешение, дробление, идиолекты, наддиалектные явления, культурное
койнэ и т. п. К этому следует добавить понятие двуязычия (двоекультурья) или
многоязычия в сфере языка и культуры, гомогенности и гетерогенности двуязычия
(двоекультурья), понятие отдельного языка и соответственно народной национальной
культуры как некоей отдельной единицы макросистемы с рядом отличительных признаков,
наконец, понятие языковой семьи и культурной группы (семьи), праязыка и пракультуры,
языкового союза и культурного союза, языкового и культурного субстрата, адстрата,
суперстрата и т. д.
Понятия культурного субстрата и аналогичных явлений тесно связаны с культурной
ареалогией, которая подобно лингвистической ареалогии не может развиваться
и функционировать бел разработанной и иерархически организованной системы культурологических
терминов-понятий, таких, как культурная зона, микроареал, макроареал, изодокса
и изопрагма (линии, разграничивающие элементы духовной и материальной культуры
разного содержания или формы, но одного порядка), соответствующие тем же терминам
и термину изоглосса в лингвогеографии. Понятие территориального культурного
диалекта мало использовалось в славянской этнографии и тем более культурологии,
в то время как оно очень существенно для диахронических исследований и является
ключевым в опытах реконструкции праславянской духовной культуры и лексического
фонда праславянского языка.
В этих опытах значительная роль отводится методу ретроспекции, который в 1916
г. Д. К. Зелениным был остроумно назван способом "пятиться назад в глубь
истории... от нового к старому, исчезнувшему" [Зеленин 1916, с. 16]. Метод
ретроспекции может строиться на постепенной смене картины современного диалектного
ландшафта рядом предполагаемых и восстанавливаемых предшествующих ландшафтов
- языковых (лексических, топонимических, гидронимических и др.) и культурно-этнических
(в сфере духовной и материальной культуры, фольклорных и др.). Принцип изучения
смены ландшафтов характерен и для археологии, для которой к тому же понятие
ареала всегда остается фундаментальным, как и задача определения последовательной
смены культур в конкретных зонах. И в лингвистике, и в культурологии, и в археологии
существен момент непрерывности, континуальности подобной смены. Не вдаваясь
в дальнейшие подробности особой, весьма значительной задачи восстановления "исходного
состояния" элементов систем языка и культуры, отметим лишь, что проблема
реконструкции в языкознании, этнографии, культурологии и даже археологии имеет
много общих сторон и может решаться сходными, в ряде случаев едиными методами.
Выработка общих методов и единого подхода к исследованиям и материалу является
основной научной задачей этнолингвистики и смежных наук, в то время как выработку
единой терминологии в рамках возможного следует воспринимать как производную
от нее. Видимо, унификацией терминологии ради самой терминологии можно было
бы и пренебречь.
Связь народного менталитета и языка как будто при знается всеми; во многих
случаях она даже подчеркивается, но вместе с тем мало изучается из-за разного
понимания слова "менталитет" и сущности этого явления. К нему нередко
обращаются этимологи, без него не обходятся фольклористы, его описывают этнографы
и этнопсихологи. Но подобно тому, как определение этноса вообще и конкретного
этноса в особенности не может быть дано по одному параметру, а требует учета
всех имеющихся параметров, во многом неравноценных и неравно сильных, определение
менталитета и особенно его основных компонентов невозможно без объединенных
и одновременных усилий разных наук - фольклористики, этнографии (этнопсихологии),
языкознания, социологии. В этом случае вновь, как и в предшествующих, важно
не объединение, разных наук, их временный союз или временное обращение к их
предмету и к некоторым результатам их развития, а создание интердисциплинарной
отрасли науки, самостоятельной по своим задачам, методу и объекту исследования.
Это положение относится ко всей этнолингвистике в целом.
Несколько отличная ситуация наблюдается в случае соотношения языка и мифологии.
Выше уже отмечалось, что еще в XIX в. мифология как наука считалась самостоятельной
дисциплиной, которая развивалась в том же направлении и теми же методами, что
и сравнительно-историческое индоевропейское языкознание. Затем ее материал
привлек внимание литературоведов и фольклористов, рассматривающих мифы под своим
углом зрения, в то время как языковеды-этимологи стремились преимущественно
лингвистическим путем устанавливать древние или исходные мифологические системы
и их фрагменты. В эпоху сознательной и во многих отношениях правомерной дифференциации
наук мифология как наука была расчленена, потеряв свою внутреннюю цельность.
Во многом этому способствовало и религиоведение, претендовавшее на область мифологии.
Тем не менее на этапе нового синтеза наук, при распределении сфер, которые должны
занять отдельные дисциплины, мифология как наука не может не получить по праву
ей принадлежащее отдельное место. Еще в начале нашего столетия Ф. де Соссюр
писал о "науке, изучающей жизнь знаков в рамках жизни общества", о
семиологии, которая "имеет право на существование и ее место определено
заранее". Он видел в пределах семиотики (семиологии) четко очерченный статус
языкознания и полагал, что таким образом "впервые удается найти лингвистике
место среди наук" [Соссюр 1977, с. 55].
Взаимно пограничные сферы языкознания и мифологии принадлежат этнолингвистике,
однако последняя сможет успешно изучать отношение язык : мифология только тогда,
когда за мифологией будет признан статус отдельной науки. Все три науки - культурология,
народная "психология" и мифология - пользуются целым рядом методов
и исходных положений, которые являются общими, принадлежат семиотике, но присущи
также и языкознанию. Говорить об общих семиотических законах не ново и даже
тривиально. Обилие семиотических работ на разные темы свидетельствует об этом.
Однако возникает вопрос, почему выдвинутая Ф. де Соссюром три четверти века
тому назад программа так медленно реализуется. Среди ряда объяснений одно нам
кажется немаловажным и наиболее вероятным. Семиотика (семиология) при всей ее
популярности и развитости все еще мало и редко выходит за пределы широкого и
в то же время довольно замкнутого круга общих проблем и слабо проникает в отдельные
и конкретные дисциплины, вычленяющиеся по этническому и языковому признаку.
Семиотика, говоря образно, должна развиваться не только "сверху",
но и "снизу". Такому внедрению семиотики в конкретные научные исследования,
в славистику, русистику, сербистику, полонистику и т. д., в сферы лингвистической
и этнологической географии, лексикографии и грамматики текста в широком смысле
этих слов во многом должна способствовать этнолингвистика.
Этнолингвистика как дисциплина переживает свое второе рождение и еще или снова
определяет свои границы, задачи, свой предмет и материал. Возможно, со временем
языковеды придут к более четкому или иному ее пониманию. Безусловно, однако,
что и сейчас, в наши дни, допустимо и даже плодотворно различное восприятие
этнолингвистики. Предложим еще два определения. Этнолингвистика может пониматься
как раздел лингвистики, объектом которого является язык в его отношении к культуре
народа. Она изучает отражения в языке культурных, народно-психологических и
мифологических представлений и "переживании". Исследования такого
характера давно проводила этимология, привлекающая широкий этнокультурный контекст.
В этом русле велись и многочисленные работы А. А. Потебни. см.: [Толстой 1981].
Все они оставались в четких рамках языкознания. Но этнолингвистика также может
пониматься как комплексная дисциплина, предметом изучения которой является "план
содержания" культуры, народной психологии и Мифологии независимо от средств
и способов их формального воплощения (слово, предмет, обряд, изображение и т.
п.). Такое изучение, однако, в наше время может вестись преимущественно или
исключительно лингвистическими методами, что в значительной мере оправдывает
наличие второго компонента слова "этнолингвистика". В этом случае
этнолингвистика - один из ярких примеров "экспансии" и проникновения
лингвистической методологии в соседние дисциплины, в данном случае в этнографию,
- экспансии, о которой в последнее время много говорят и пишут и которая уже
приносит свои благодатные плоды. В то же время этнолингвистика не конкурирует
с лингвистикой и этнографией, с фольклористикой и культурологией и тем более
с социологией, не вытесняет их, а является самостоятельной отраслью знания,
комплексной пограничной наукой, стоящей на грани перечисленных наук, опирающейся
во многом на их источники и достижения и пользующейся, как и многие другие современные
научные дисциплины, комплексными методами.
Печатается в переработанном автором варианте. Первые публикации:
И. И. Толстой. Некоторые проблемы и перспективы славянской и общей этнолингвистики
// Известия АН СССР. Серия литературы и языка. М., 1982, т. 40, № 5, с. 397
405; О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса // Ареальные
исследования в языкознании и этнографии. Язык и этнос. Л., 1983, с. 181 -190.
Литература
Зеленин 1916 - Зеленин Д. К. Очерки русской мифологии. Вып. I:
Умершие неестественной смертью и русалки. Пг., 1916.
Кагаров 1929 - Кагаров Е. Г. Что такое фольклор // Художественный фольклор,
1929, вып. 4, 5, с. 3-8.
Соколов 1926 - Соколов Ю. М. Очередные задачи изучения русского фольклора //
Художественный фольклор, 1926, вып. I, с. 5-29.
Соссюр 1977 - Соссюр Ф. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф. Труды по
языкознанию. М., 1977, с. 31-285.
Сэпир 1934 - Сэпир Э. Язык. М.; Л., 1934.
Толстой 1981 - Толстой Н. И. О некоторых этнолингвистических наблюдениях А.
А. Потебни // Потебнянськi читання. Киiв, 1981, с. 68-81.
Уорф 1960 - Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое
в лингвистике. М., 1960, вып. I, с. 135-168.
