Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. П. Чудинов

МЕТАФОРИЧЕСКАЯ МОЗАИКА В СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ. II (Глава 3-5)

(Екатеринбург, 2003. - 248 с.)

 
Глава 3. Когнитивно-дискурсивное исследование метафоры в политическом тексте
 
В предшествующих главах рассматривались закономерности метафорического моделирования в общем континууме современных политических текстов. Основная задача настоящей главы - когнитивно-дискурсивное исследование роли концептуальной метафоры в организации конкретных речевых произведений с использованием методологии современной лингвистики текста.
Как указывает М. Н. Кожина, в современной лингвистике существуют "три основных, наиболее распространенных понимания сущности текста: текст как явление реального функционирования языка, текст как единица речи; текст как единица общения" [1980, с. 23]. Для настоящего раздела наиболее значимо понимание текста как единицы речи, которую И. Р. Гальперин определил следующим образом: "Текст - это произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанного в соответствии с этим типом документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку" [1981, с. 18]. В рамках современной когнитивно-дискурсивной парадигмы текст должен рассматриваться как единица дискурса. При таком подходе особенно значимы целенаправленность и прагматическая установка текста, который должен анализироваться в рамках общей ситуации его создания и восприятия с учетом факторов интертекстуальности.
При исследовании текста важную роль играет анализ текстовых категорий. Для настоящего исследования наиболее важными параметрами текста как коммуникативной единицы являются его цельность (целостность, когерентность) и связность (Л. Г. Бабенко, И. Р. Гальперин, А. А. Леонтьев, Э. А. Лазарева, Л. М. Майданова, Л. Н. Мурзин, Т. М. Николаева, В. В. Одинцов, Е. А. Реферовская, Г. Я. Солганик, Ю. А. Сорокин и др.). Целостность текста "…ориентирована на план содержания, на смысл, она в большей степени психолингвистична и обусловлена законами восприятия текста, стремлением читателя, декодирующего текст, соединить все компоненты текста в единое целое" [Бабенко, Васильев, Казарин, 2000, с. 56]. Целостность "…есть латентное (концептуальное) состояние текста, возникающее в процессе взаимодействия реципиента и текста" [Сорокин, 1982, с. 65]. Читатель воспринимает текст как некоторое единство, хотя и не всегда до конца осознает причины такого восприятия. Мы считаем, что существующая в том или ином тексте система концептуальных метафор может способствовать восприятию данного текста как определенного единства.
Связность текста - это "рядоположенность и соположенность строевых и нестроевых элементов в языке (речи), есть некоторая дистрибуция, законы которой определены технологией соответствующего языка" [Там же, 1982, с. 65]. Традиционно к числу средств связи текста относят лексические и синонимические повторы, антонимию, местоименные замены, дублирование некоторых грамматических признаков. В концепции Л. Г. Бабенко выделен еще один вид текстообразующих связей - прагматические [Бабенко, Васильев, Казарин, 2000, с. 259-264]. Эти связи запрограммированы формой и содежанием текста, но выходят за его пределы, в этом случае автор надеется на общекультурную и политическую компетенцию читателя. Интертекстуальность характерна для современного политического текста в не меньшей степени, чем для художественного произведения в духе постмодернизма.
Представляется, что к числу текстообразующих прагматических средств во многих случаях относится и система метафор: как показывают даже предварительные наблюдения, метафоры в рассматриваемых текстах часто представляют собой не случайный набор абсолютно автономных элементов, а своего рода систему, для которой характерны сильные внутритекстовые и внетекстовые связи. Организующим стержнем этой системы становится та или иная метафорическая модель. Само по себе то или иное метафорическое выражение может быть абсолютно новым, авторским, но обычно оно соответствует той или иной уже известной читателю метафорической модели, органично связано с соответствующими этой модели образами в пределах данного текста и за его рамками, что пробуждает ментальные ассоциации в памяти читателя.
Основная гипотеза, лежащая в основе данной главы, - это представление о том, что развернутая концептуальная метафора (параллельно с другими средствами) способна обеспечивать связность и цельность текста, она усиливает эстетическую значимость и прагматический потенциал текста, обеспечивает его интертекстуальность, связи с общим политическим дискурсом. Политические тексты часто организованы таким способом, что в них ясно ощущается доминирование какой-то одной метафорической модели (или ряда взаимосвязанных моделей). В этом случае в тексте обнаруживается значительное число взаимодействующих метафор, соответствующих данной модели. И эта система метафор способствует восприятию текста как определенного единства, она связывает отдельные части текста в единое целое и одновременно обеспечивает понимание текста как части дискурса.
Способность к развертыванию в тексте - важнейшее свойство концептуальной метафоры. Например, если в тексте появляется та или иная концептуальная метафора (например, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ - это ВОЙНА), то можно ожидать ее развертывания по самым разнообразным направлениям и соответственно фреймам и слотам. Политические войны, как и настоящие боевые действия, ведутся по определенным законам, в них есть победители и побежденные, каждая армия иерархически организована, в ее составе выделяются батальоны, полки, дивизии и другие структурные подразделения, участники боев имеют разнообразные воинские специальности (диверсанты, разведчики, пехотинцы и др.), в штабах разрабатывается стратегия и тактика военных действий, участники боевых действий атакуют и защищаются, они применяют различные виды вооружений и т. д. Примером такого развертывания модели в пределах относительно небольшого фрагмента текста может служить отрывок из статьи М. Соколова:
В пределах последующего текста статьи продолжается развертывание концептуальной метафоры ПАРТИЯ - это АРМИЯ. В более объемном тексте нередко обнаруживается взаимодействие метафорических моделей с однотипными сферами-источниками, сферами-магнитами и концептуальными векторами.
Главная задача настоящей главы - когнитивно-дискурсивное исследование закономерностей развертывания метафорических моделей в пределах текста.
В первом параграфе описываются основные виды такого развертывания: ярко выраженное доминирование одной модели (и даже одного фрейма), параллельное развертывание двух-трех моделей и отсутствие метафорической доминанты.
Во втором параграфе главы рассматривается специфика акцентирования, усиления роли метафорической модели в тексте за счет ее выделения при помощи тех или иных специальных средств. Как известно, современная лингвистика рассматривает ряд сильных (то есть наиболее значимых для восприятия) позиций текста. Это начало и концовка текста (а также начальная и финальная часть его конструктивных частей), заголовок текста (и подзаголовки внутри текста), эпиграф (Г. И. Богин, И. Р. Гальперин, Н. А. Кузьмина, Э. А. Лазарева, Т. М. Николаева, Ю. А. Сорокин, Н. А. Фатеева и др.). Сюда же относятся случаи, когда метафора выделена графически, сопровождается рисунком или оказывается в составе максимально значимых для данного текста риторических фигур. Очевидно, что метафора, оказавшаяся в сильной позиции, воспринимается как наиболее значимая, она часто организует всю метафорическую систему текста и поэтому представляет особый интерес для исследования.
В заключительном параграфе раскрываются закономерности взаимодействия метафорического заголовка статьи и ее основного текста, выделяется ряд прагматических эффектов, возникающих в процессе такого взаимодействия.
 
3.1. Развертывание метафорической модели в политическом тексте
 
Политические жанры в зависимости от величины текста можно условно разделить на малые (слоганы, лозунги, речевки на митингах, настенные надписи), средние (листовка, статья в газете, выступление на митинге) и крупные (доклад, партийная программа, публицистическая книга). В пределах лозунга или речевки для развертывания метафоры недостаточно места; а в объемном тексте обычно реализуются самые разнообразные метафорические модели.
Поэтому материалом для анализа в настоящем разделе послужили политические тексты среднего размера. Объем опубликованного в газете политического текста дает широкие возможности для использования потенциала метафоры и в то же время способствует целостности восприятия системы метафор. Автор статьи свободен на этапе выбора языковой формы, он пользуется как традиционными номинациями, так и новыми, если они становятся необходимыми для реализации замысла. На разных этапах развития политической коммуникации актуализируются различные метафоры, но количество "сценариев" развертывания метафор в отдельных текстах ограничено. Рассмотрим наиболее типичные варианты развертывания метафорических моделей.
 
1. Развертывание в тексте одной доминирующей модели
 
В рамках текста преобладают метафоры, относящиеся к одной модели (а иногда даже - к одному фрейму). Эти метафоры организуют текст, служат средством связи его частей, обеспечивающим целостность восприятия. Такие модели можно назвать доминантными для соответствующего текста.
В качестве примера рассмотрим особенности развертывания метафор из сферы-источника "Мучения и смерть" в статье Александра Проханова "Березовскому выгодна смерть ТВ-6". Метафорический образ, заданный уже в самом заголовке, развертывается в тексте: автор воспринимает "смерть" телеканала ТВ-6 как очередной шаг к политической смерти его владельца. Соответствующие метафоры выделены в тексте курсивом. Ср.:
Метафоры из понятийной сферы "Смерть" в данном тексте постоянно взаимодействуют с криминальными образами (занесен меч правосудия, могут схватить через Интерпол и привезти в кандалах в "Лефортово", жулик, обокравший страну через "Аэрофлот", приватизация задарма огромных кусков московской недвижимости, аферы "ЛОГОВАЗа", "АВВЫ" и др.). Эпизодически в тексте встречаются метафоры, восходящие и к другим понятийным сферам: родство (словно два брата, собратья по бизнесу), игра (блеф), религия (святость и непорочность, античная богиня), однако все эти образы и количественно, и по их роли в организации текста значительно уступают метафорам, относящимся к доминантной модели.
Важно отметить интертекстуальность использованных в статье метафор, их тесную связь с общим и политическим дискурсом. Автор уверен в компетенции адресата, который по опыту чтения множества других текстов хорошо подготовлен к восприятию соответствующих метафорических моделей. Статья Александра Проханова представляет собой своего рода отклик на множество публикаций, в которых обсуждались причины и последствия смены собственника названной автором телевизионной компании. В этих публикациях была задана и система метафор, используемых при обсуждении проблемы: смена руководства канала - это его смерть, соответственно тележурналисты - это метафорические жертвы, мученики, святые; новые руководители и собственники канала - это бандиты и грабители, а прежний владелец - это меценат и борец за идею (новый Троцкий). Поэтому Александр Проханов начинает именно с полемики, в которой предлагает свою интерпретацию ранее использованных метафор (если они и жертвы, то жертвы собственного снобизма) и предлагает другие метафоры для обозначения "звезд ТV-6" - скальпели, зажимы и пинцеты в руках олигархов; информационный спецназ. Соответственно Березовский - это никакой не меценат, а создатель некрополя, лягушка, пришпиленная к лабораторному столу. Интертекстуальные связи метафор очень важны как для понимания содержания текста, так и для его восприятия в дискурсе.
В корреспонденции В. Костикова "Пресса и власть: кто кого покусает?" отношения между прессой и властью метафорически представлены как отношения между собакой и человеком, то есть доминирующую роль занимает зооморфная метафора, точнее, лишь один развернутый метафорический образ, который задается уже в заголовке.
Легко заметить яркие признаки доминирующего положения рассматриваемой модели в тексте: "собачьи" метафоры активно используются во всех трех основных частях корреспонденции, такая метафора открывает публикацию (в заголовке) и она же по существу ее заканчивает, создавая "текстовую рамку". В статье используются разнообразные концепты: на сторожевого пса пытаются надеть ошейник, ему дают команду "К ноге!", но непослушная собака отваживается кусать хозяина и пачкать ему сапоги. На этом фоне как менее значимые воспринимаются метафоры, соответствующие другим моделям (крупнокалиберные "обрезы", "информационные киллеры", жить "по понятиям", отмывальщики, закулисье и др.). Вместе с тем показательно, что в статье нет других зооморфных образов - развертывается только один компонент указанной модели.
Показательно, что метафоры доминирующей модели встречаются и в авторском тексте, и в цитатах из выступлений различных журналистов. Это подчеркивает интертекстуальность модели, которая была подмечена В. Костиковым в выступлениях сотрудников ведущих СМИ, а затем развернута им в своей статье. Автор рассчитывает на дискурсивное восприятие своего текста, на компетентного читателя, хорошо знакомого с метафорическим представлением журналистов в виде гавкающих собак, на которых власти пытаются надеть ошейник, а также с другими метафорическими наименованиями журналистов ("информационные киллеры", лоббисты, отмывальщики). Метафорические модели - это одна из частей языковой компетенции образованного читателя, а поэтому метафорическая система, организующая каждый конкретный текст, может рассматриваться как реализация общей метафорической системы современного политического дискурса.
 
2. Параллельное развертывание в тексте двух-трех моделей
 
В этом случае в составе текста происходит развертывание метафор, принадлежащих к нескольким параллельным или оппозиционным моделям. Рассмотрим в качестве примера такого метафорического сценария статью С. Чугаева. Две доминантные модели, организующие этот текст, - спортивная и военная метафоры - представлены уже в заголовке.
Первая половина рассматриваемой публикации насыщена военными метафорами (баталия, битва, остаться в живых, итоги сражения и др.).
Во второй части статьи заметно активизируется спортивная метафора. Будущая избирательная кампания моделируется как поединок В. Путина и Г. Зюганова на спортивном ковре (татами), причем организаторы схватки озабочены тем, чтобы для большей зрелищности схватки лидер коммунистов был в хорошей спортивной форме, для чего в полном соответствии с нравами современного спорта предполагается использовать допинг. Основой для взаимодействия рассматриваемых моделей служит тот факт, что обе они отличаются яркими концептуальными векторами соперничества и агрессивности; показательно, что такие концепты, как победа, атака, противник, маневры, типичны как для военной, так и для спортивной метафоры.
Отметим также, что развертывание именно военной и спортивной метафор в значительной степени определено дискурсом. Обострение политической ситуации всегда ведет к активизации метафорических моделей с сильным агрессивным потенциалом [Баранов, 2001; Ряпосова, 2002; Чудинов, 2001]. Представление политической борьбы В. В. Путина как схватки именно на татами акцентирует в сознании читателей знания о спортивных увлечениях президента. Интертекстуально и упоминание о допинге: именно в этот период в прессе много писали о скандалах, связанных с его применением известными спортсменами.
 
3. Использование в тексте разнообразных моделей
 
В этом случае анализ метафорической системы текста не позволяет выделить доминирующие модели: автор использует разнообразные метафоры, но ни одна модель не воспринимается как ведущая: активно реализующаяся в различных разделах текста с использованием разнообразных фреймов.
Примером значительного количества используемых метафорических моделей без выделения какой-либо доминантной для всего текста может служить статья А. Колесниченко, Л. Пивоваровой и А. Цепляева.
Заголовок рассматриваемой статьи ("Олигархи под катком") задает метафорическую картину физического воздействия на неугодного человека. Соответствующие метафоры действительно встречаются в основном тексте (экономическая дубинка, силовое закручивание гаек, прессовать, наезжают друг на друга, я его покусаю, президент выбил полтора миллиарда рублей), но их роль в данном тексте не является доминирующей: это лишь одна из целого ряда моделей.
Шрифтовые выделения, обозначающие начало двух основных разделов основной части, создают метафорическую картину заключения и расторжения брака (брак по расчету, мучительный развод), однако в тексте нет других метафор этой группы: "заявленная" в сильной позиции модель не получила дальнейшего развития.
Можно выделить и другие повторяющиеся в тексте метафорические образы. Так, для обозначения взаимодействия власти и ее оппонентов в ряде случаев используются милитарные образы (реванш, акты почетной капитуляции, построиться, бунт, связи с Бен Ладеном), зооморфные метафоры (акулы бизнеса, доить госказну), криминальные метафоры (жулики, разборки, дорога в СИЗО, драка), а также образы, восходящие к иным сферам (капитаны бизнеса, семибанкирщина, играть с государством, обходить закон, магнат, родной цех, законная "десятина" и др.). Однако ни одна из названных моделей не может считаться занимающей доминирующее положение. Вместе с тем отметим и то общее, что выявляется при изучении метафорической системы в данной статье. При всем различии метафор их объединяет концептуальный вектор противоборства, соперничества. Отношения между государственной властью и капиталом метафорически представляются как разного рода противоборство, нанесение ущерба друг другу, и в этом смысле рассмотренные метафорические модели с исходными понятийными сферами "Война", "Криминал", "Спортивное состязание", "Физическое воздействие", "Развод" сближаются.
Важно подчеркнуть, что для хорошего текста характерно взаимодействие в той или иной степени близких моделей, поскольку "совмещение метафорических моделей, противопоставленных друг другу (не имеющих общих следствий или обладающих очень отдаленными следствиями), оживляет метафору, но и одновременно превращает ее в стилистический монстр" [Баранов, Караулов, 1994, с. 20]. Например, по наблюдениям А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, плохо сочетаются (особенно в пределах одного предложения) механистическая и органистическая метафоры, метафорические модели пути и игры. Как правило, удачно сочетаются метафорические модели, принадлежащие к одной исходной субсфере (например, фитоморфные, зооморфные и антропоморфные образы, относящиеся к органистической метафоре) или с однотипным прагматическим потенциалом (например, одинаково агрессивные по своей природе криминальные и милитарные метафоры).
 
Итак, проведенное исследование позволило выделить три основных вида развертывания концептуальной метафоры: в первом случае большинство метафор в тексте относится к одной и той же модели, во втором случае в тексте параллельно развертываются две-три ведущих модели, в третьем случае в тексте невозможно выделить доминирующие модели, но в нем обнаруживаются концептуальные векторы, сближающие, казалось бы, совершенно различные модели. Следует отметить также, что единая доминантная модель, как правило, выделяется в относительно небольших по размеру текстах. Чем больше текст, тем выше вероятность того, что в нем взаимодействует несколько метафорических моделей, причем та или иная модель нередко проявляется как доминантная лишь в пределах какого-то фрагмента этого текста.
 
3.2. Акцентирование метафоры в политическом тексте
 
Как уже отмечалось выше, усилению значимости метафоры в тексте способствует ее использование в условиях максимального "текстового напряжения", в условиях, когда эта метафора привлекает особое внимание адресата. Можно выделить по меньшей мере три основных вида акцентирования текстовой значимости метафоры. В первом случае метафора привлекает особое внимание за счет того, что находится в сильной позиции, которая уже сама по себе притягивает внимание адресата. Во втором случае акцентирование роли метафоры происходит благодаря ее взаимодействию с разнообразными риторическими (стилистическими) фигурами (антитеза, повтор, инверсия, эллипсис и др.). Третья разновидность - это акцентирование метафоры с использованием ресурсов интертекстуальности.
 
1. Метафора в сильной позиции текста
 
Самая сильная (привлекающая максимальное внимание читателей) позиция в тексте - это заголовок. Рассмотрим несколько примеров, в которых использованная в заголовке метафора нередко предопределяет доминантную для данного текста метафорическую модель.
"Торговая война отразится на нас" - статья А. Пономарева (Коммерсант. 2002. № 9), рассказывающая о противоречиях между Россией и США в области экспорта и импорта продуктов сельского хозяйства и металлургии; милитарная метафора заголовка последовательно развертывается в тексте, в котором американские производители представлены как захватчики, оккупанты российских прилавков, с ними в смертельной схватке бьются отечественные производители, мечтающие не только дать отпор, но и захватить удобные плацдармы на вражеской территории.
"Новобрачные при смерти" - статья А. Кокшарова (Эксперт. 1999. № 29), в которой последовательно развертывается метафорический образ ОБЪЕДИНЕНИЕ КОМПАНИЙ - это БРАК; в соответствии с ним компании перед объединением обозначаются как жених и невеста, после объединения - как новобрачные, у которых могут появиться дети; супругам приходится обзаводиться общим хозяйством и т. п.
"В ожидании реванша" - заголовок статьи П. Кирьяна (Эксперт. 2000. № 20), активно развертывающей концептуальную метафору ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ - это ВОЙНА.
"Путин вытаскивает малый бизнес из петли" (АиФ. 2002. № 14) - заголовок публикации А. Колесниченко, в которой активно используются образы болезни и возможной смерти российского малого бизнеса.
Для более полного рассмотрения факторов, способствующих усилению роли той или иной метафорической модели в тексте, рассмотрим статью Александра Лившица. Одна из доминантных для данной статьи моделей (педагогическая метафора) обнаруживается уже в заголовке статьи. Развертывание второй доминантной модели (образы, связанные с болезнью и лечением) начинается несколько позднее.
В рассматриваемом тексте легко обнаружить две доминантные метафорические модели. Первая из них - педагогическая метафора: события экономической жизни Аргентины образно представляются как своего рода уроки, которые должны усвоить во всем мире и особенно в странах, находящихся в сложной экономической ситуации, к которым относится современная Россия. Нетрудно выделить структурные компоненты, свидетельствующие об особой роли педагогической метафоры в данном тексте. Во-первых, педагогическая метафора здесь - одна из наиболее частотных. Ср.:
Во-вторых, педагогическая метафора встречается не в каком-то одном фрагменте, а рассредоточена по всему тексту: она используется и во вводной части, и во всех пяти разделах основной части, и в концовке, то есть по существу представляет собой одно из средств связности текста и способствует его восприятию как единого целого.
В-третьих, педагогическая метафора используется в наиболее сильных для данного текста позициях: 1) в заголовке: 2) в концовке текста; 3) в первой фразе всех пяти абзацев основной части; 4) в последней фразе вводной и заключительной частей текста; 5) во всех графически выделенных фрагментах.
Другая доминантная для данного текста модель - это образы, связанные с болезнями и их лечением (морбиальная метафора). Легко заметить, что подобные образы встречаются в данном тексте даже чаще, чем педагогическая метафора. Ср.:
Отметим развернутость рассматриваемой концептуальной метафоры, то есть использование в тексте различных фреймов указанной модели: это и симптомы болезни (конвульсии, судороги, тошнота, кома), и действия врачей (даем лекарства, лечение), и используемые медикаменты (горькие лекарства, противные препараты), и завершение болезни (отмучилась, ужасный конец, поправится). Показательно, что многие из перечисленных морбиальных метафор относятся к числу нестандартных, "свежих", индивидуально-авторских, тогда как все рассмотренные выше педагогические метафоры относятся к числу системных, "стертых", лишь отчасти сохраняющих образность. Еще одним признаком важной роли морбиальной метафоры является ее рассредоточенность по тексту: она активно представлена в зачине и в основной части (но подобной метафоры нет в заглавии статьи и ее концовке).
В публикации Александра Лившица используются и другие типичные для современной политической речи метафорические модели. Например, во вводной части экономические неудачи метафорически представляются как падение, разрушение. Ср.:
В третьем абзаце основной части активно используется транспортная метафора. Ср.:
В последнем абзаце основной части развернут образ экономической дойной коровы. Ср.:
В исследуемой статье можно обнаружить и другие виды метафоры (физиологическую, технологическую, геометрическую), однако ни одна из них не имеет признаков доминантной, играющей особую роль в данном тексте.
Рассмотренный материал (и множество других примеров) позволяет выделить основные признаки, по которым ту или иную метафорическую модель можно охарактеризовать как доминантную, играющую особую роль в организации соответствующего текста:
- высокая частотность использования;
- развернутость, то есть представленность в тексте различных фреймов и слотов;
- рассредоточенность, то есть использование соответствующих метафор в различных частях текста;
- использование в наиболее сильных позициях текста (заголовок, первая и последняя фразы текста в целом и - в меньшей степени - его структурно-композиционных частей, формулирование тезиса, шрифтовые выделения и др.);
- использование не только стандартных, традиционных, но и ярких, индивидуально-авторских образов, привлекающих внимание читателей;
- детализация фреймов, их наполненность разнообразными метафорами между которыми обнаруживаются разнообразные системые отношения (синонимические, антонимические, гиперо-гипонимические).
Необходимо подчеркнуть, что при выделении и анализе доминантных моделей следует учитывать широко используемый в когнитивистике принцип "семейного сходства". Иначе говоря, доминантная модель не обязательно обладает всеми названными выше признаками: какие-то из них могут отсутствовать или быть слабо выраженными, что вполне может компенсироваться яркостью остальных свойств.
Так, в рассмотренной статье А. Лившица для педагогической метафоры очень яркими оказываются третий и четвертый признаки и менее показательными первый и второй, тогда как при анализе морбиальной метафоры наиболее заметны первый, второй и пятый признаки, в меньшей степени проявляется третий признак и в еще меньшей степени - четвертый.
 
2. Акцентирование метафоры с использованием стилистических фигур
 
Выше уже говорилось, что антитеза способна усиливать позицию метафоры, привлекать к ней внимание адресата. Это же можно сказать и о других стилистических фигурах - инверсии, парцелляции, лексическом и морфологическом повторе, синтаксическом параллелизме и др. Для более детального рассмотрения закономерностей акцентирования метафор на основе использования стилистических (риторических) фигур проанализируем публикацию Александра Зиновьева.
В рассмотренном тексте можно выделить две основные тесно взаимосвязанные метафорические модели, которые используются во всех четырех его частях. Первая из этих моделей - метафоры болезни и смерти; вторая - метафоры разрушения. Иначе говоря, преобразование социальной системы образно представляется то как прекращение существования живого существа, то как разрушение физического объекта. Ср.:
В данном тексте эпизодически встречаются и образы, относящиеся к другим моделям (метафоры механизма, фитоморфные образы, метафоры движения), однако все они воспринимаются не больше чем некий фон для двух доминирующих моделей.
Совершенно иную роль играет вынесенная в заголовок метафора совок, которая уже привлекала внимание исследователей [Осипова, 1995; Савенкова, 2002].
По данным академического "Словаря русского языка" (1981-1984), совок - это "лопатка с загнутыми кверху боковыми краями и короткой ручкой". В качестве иллюстраций в словаре представлены словосочетания железный совок; совок для мусора. Метафорическое использование этого слова для пренебрежительного обозначения обычного советского человека, конечно, во многом объясняется фонетической близостью, однако не менее важен ассоциативный потенциал слова: "совок" - это нечто малозначительное, связанное с уборкой мусора. Эмоциональная окраска этой метафоры раскрывается уже в самом начале публикации:
Эмоциональный потенциал образа продолжает развиваться и в последующем тексте.
Особое место метафоры совок в рассматриваемом тексте определяется уже самим ее вынесением в заголовок, в котором с помощью АНТИТЕЗЫ задается основной пафос статьи. Повествователь подчеркивает свою собственную принадлежность к "совкам" и рисует ностальгическую картину жизни "советских коллективов". Легко заметить, что антитеза - одна из главных риторических фигур этой публикации: в ней последовательно противопоставляются советская эпоха и "горбачевско-ельцинские годы", "коммунистическая вода" и "демократическая суша", коллективизм и индивидуализм, уверенность в своем будущем и необходимость постоянной борьбы за существование.
Важнейший прием акцентирования рассматриваемой метафоры - постоянный ПОВТОР слов совок и советский. Ср.:
Используя эту риторическую фигуру, повествователь снова и снова напоминает о советской эпохе, советском социальном строе, советских коллективах и Советском Союзе. Показательно, что в данном тексте лексический повтор - это не единичный пример, а постоянно повторяющийся (в том числе с использованием других слов) прием:
Для акцентирования метафор автор постоянно использует и риторические фигуры, основанные на взаимодействии повтора и расположения элементов. Автор последовательно применяет лексическую, смысловую и грамматическую АНАФОРУ:
Обращает на себя внимание использование ЭПИФОРЫ:
В тексте встречается также ЭПАНАФОРА (стык):
(Попутно отметим, что в этом фрагменте текста, как и в ряде других, для акцентирования метафоры использована еще одна риторическая фигура - ПАРЦЕЛЛЯЦИЯ.) В тексте используется также КОЛЬЦО:
Примеры использования различных видов повтора (морфемного, лексического, смыслового, морфологического и синтаксического) можно легко продолжить. В рассматриваемом тексте активно применяются и другие виды фигур: инверсия, уже названные выше антитеза и парцелляция, риторические вопросы и восклицания, риторический диалог и т. п. Особое впечатление производят развернутые метафоры с использованием "свежих", сохраняющих яркую внутреннюю форму образов:
Все это усиливает эмоциональный накал текста и вместе с тем текстообразующий потенциал метафор.
Использование риторических фигур не единственное средство привлечения внимания адресата к образному потенциалу текста. Оживлению метафор могут служить также трансформация фразеологизмов, использование ресурсов языковой игры.
 
3. Акцентирование метафоры с использованием средств интертекстуальности
 
Удачная метафора не только выполняет текстообразующую функцию, но и связывает текст с другими текстами, она особенно ярко ощущается в дискурсе. Интертекстуальность - это присутствие в тексте элементов других текстов, что обеспечивает его восприятие как частицы общего политического дискурса и - шире - как элемента национальной культуры (М. М. Бахтин, Р. Барт, Д. Б. Гудков, В. В. Красных, Ю. Кристева, Н. А. Кузьмина, С. И. Сметанина и др.). Вместе с тем конкретный текст - это автономный феномен, для которого характерны внутреннее единство, цельность и законченность. Современный политический текст часто строится и воспринимается как своего рода диалог с другими текстами: автор развивает и детализирует высказанные ранее идеи, полемизирует с ними, дает свою интерпретацию фактов, подчеркивает собственную позицию. Такой текст оказывается насыщенным множеством скрытых и откровенных цитат, реминисценций, аллюзий, прецедентных метафор; его полное восприятие возможно только в дискурсе, с использованием множества фоновых знаний из различных областей культуры.
В книге В. В. Красных [2002] и Д. Б. Гудкова [2003] представлена следующая классификация прецедентных феноменов - текстовых знаков, отсылающих читателя к иным текстам и ситуациям.
ПРЕЦЕДЕНТНОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ - это цитата, афоризм, пословица. В современной политической речи прецедентные высказывания часто структурно и содержательно трансформируются, в них вкладывается обновленный смысл. В качестве прецедентного высказывания могут выступать не только развернутые фразы, но и отдельные слова и выражения, по которым опознается коммуникативная практика известного человека (ельцинское "поним'ашь", горбачевское "н'ачать" и "угл'убить").
ПРЕЦЕДЕНТНАЯ СИТУАЦИЯ - хорошо известная историческая ситуация, событие, яркие признаки которого запечатлены в народном сознании с той или иной эмоциональной оценкой. Такая ситуация может обозначаться не только прямо, но и путем указания на место событий, их время, яркие признаки: татаро-монгольское иго, ледовое побоище, смутное время, 1812-й год, Брестская крепость, Курская дуга и др. В современной политической речи названия этих прецедентных ситуаций обычно используются метафорически. Например, по словам депутата Н. Харитонова, "Ирак - это наша Брестская крепость". Знаком прецедентной ситуации нередко оказываются предметы быта, иные артефакты, природные объекты: для Гражданской войны в России - это шашка и буденовка, для позднесоветской эпохи - талон на колбасу, для конца ХХ века - сникерсы и памперсы.
ПРЕЦЕДЕНТНОЕ ИМЯ - это имя (фамилия, прозвище и др.) известного политика, военачальника, ученого, писателя, героя литературного произведения и т. п. Такое имя (Ломоносов, маршал Жуков, Наполеон, Менделеев, Иуда, Летучий голландец) служит своего рода знаком определенных качеств, оно может символизировать тот или иной прецедентный текст или прецедентную ситуацию. К числу прецедентных феноменов можно отнести также разнообразные устойчивые сочетания, фразеологизмы, штампы, повторяющиеся метафоры и иные знаки вторичности текста. По словам С. И. Сметаниной, используемые в тексте прецедентные феномены "интеллектуализируют изложение, формируют новые смыслы, вводя событие текущей жизни в общеисторический и культурный контекст" [2002, с. 123]. Эти феномены позволяют сделать сообщение более ярким, привлекающим внимание и одновременно ввести в изложение некоторые элементы языковой игры, предложить читателям для кого-то прозрачную, для кого-то достаточно сложную загадку. Рассмотрим с точки зрения интертекстуальности следующую статью Андрея Пионтковского.
В рассматриваемом тексте ярко представлены разнообразные прецедентные феномены. Широко используются прецедентные тексты, преимущественно трансформированные: А не пора ли вам, дорогие товарищи, стать законодателями мод в мировом автомобилестроении?; А не пора ли вам, господа министры-капиталисты, ставить перед собой более амбициозные задачи? Не замахнуться ли нам на Джорджа, понимаете ли, Дабл-Ю Буша и резко сократить разрыв с ведущими индустриальными странами?; Когда он входит, все они встают - одни по службе, прочие от счастья; менеджер, нанятый на работу советом директоров; одинокий монах, бредущий по свету с дырявым зонтиком; мистическая связь Путина с народом; догнать какую-то Португалию; униженные и оскорбленные; Короля играет свита.
Отметим, что автор прецедентного текста прямо назван лишь однажды (Мао Цзэдун), фраза политолога Глеба Павловского представлена как "визг павловских", еще в трех случаях есть достаточно ясные указания, что речь идет о президенте В. В. Путине и лидере Советского Союза М. С. Горбачеве. Большинство прецедентных текстов даже не закавычено, а закавыченные цитаты не вполне соответствуют оригиналу.
Автор умело актуализирует в сознании адресата прецедентные ситуации: в предчувствии Фороса; догнать Португалию; истребители, подлодки, патриархи, сортиры, в которых корчились враги; рыцарь без страха и упрека; полковая лошадь, услышавшая знакомый Глас Трубы; ночной портье; зверств ждали от него неслыханных и необыкновенных; двух чижиков не смог как следует придушить; променять первородство на валютную похлебку. Названные ситуации напоминают читателю о недавних политических событиях (заточение советского президента, гибель подводной лодки и др.), о библейском предании, о сюжетах известного фильма и литературных произведений.
Современный российский читатель легко понимает и аллюзии, связанные с прецедентными именами: Иоанн Грозный, Петр Великий, Иосиф Кровавый, железный Феликс, Мао Цзэдун, калигуловская актуализация своей статусной роли; павловские, визжащие о "мистической связи…"
Отметим, что феномен интертекстуальности, во-первых, используется в каждом из девяти абзацев, а во-вторых, украшает самые сильные, привлекающие особое внимание читателей позиции текста. Это заголовок, включающий четыре таких феномена, начало текста, образующее анафору с началом второго абзаца, и концовка текста, в которой использован стилистический прием "зеркало". Таким образом, начало и концовка образуют своего рода интертекстуальное обрамление текста.
Автор постоянно использует интерстилевое тонирование текста, то есть применяет в политической коммуникации жаргонные, просторечные, разговорные слова и выражения (сортир, нашкодившие задницы, крышевать, мало не покажется) или стилистически закрепленные значения общеупотребительных слов (партийно-хозяйственный помет, смотреть за конвейером, замахнуться на Джорджа Дабл-ю Буша, напрягать упреками). Подобная лексика особенно ярко выделяется рядом с книжными словами и выражениями (партийно-хозяйственный актив, вопиющий, конкорданс, вожделение, актуализация статусной роли). Использование жаргонной и просторечной лексики при описании российской политической и деловой элиты, как и сообщение о ее совместной с бандитами деятельности, упоминание о "крышующих" преступников чекистах, служит средством смыслового сближения официальной и теневой элиты. Обозначение современной политической элиты советской идеологемой партийно-хозяйственный актив позволяет подчеркнуть сходство между руководителями разных поколений. Номинирование современной политической элиты советской идеологемой партийно-хозяйственный актив позволяет подчеркнуть сходство между руководителями разных поколений. Показательно также, что и сотрудники российской ФСБ обозначаются архаичной идеологемой чекисты.
В рассматриваемом тексте находят широкое применение и стилистические фигуры. Обращает на себя внимание смысловой, синтаксический и лексический параллелизм двух первых абзацев, что позволяет подчеркнуть сходство знаменитых выступлений М. С. Горбачева и В. В. Путина. Автор использует антитезу: противопоставляются прежнее и современное поведение элиты, ожидаемые и реальные действия президента. Текст завершается осложненным хиазмом, в котором в разных синтаксических позициях стоят метафоры свита и король. Постоянно используются инверсия, парцелляция и цепочки однородных членов.
Ключевые метафоры рассматриваемого текста - это представление характерных для России взаимоотношений президента и элиты как закрепленного в исторической памяти физического и сексуального насилия. В соответствии с российскими традициями статусная роль президента требует от него агрессивности, ярким примером которой служат упоминаемые в статье царь Иоанн IV, император Петр I и генеральный секретарь ЦК КПСС Иосиф Сталин. Даже ближайшее окружение (бояре, воеводы, генералы, министры, секретари ЦК) должны быть в постоянном трепете. Таким образом использование прецедентных феноменов (текстов, ситуаций, имен), интерстилистического тонирования, разнообразных стилистических фигур заметно акцентирует имеющиеся в тексте метафоры.
Автор статьи обратил внимание на определенную содержательную близость выступлений, посвященных проблемам преодоления технологического отставания от западных стран. Это мало кем замеченное сходство позволило А. Пионтковскому перейти к установлению очень широких аналогий между политическими судьбами
М. С. Горбачева и В. В. Путина, к поиску закономерностей в отношениях между российскими политическими лидерами и их ближайшими сподвижниками, а также к политическим пророчествам. Текст настолько насыщен прецедентными феноменами, что они становятся его стилевой доминантой.
Каждый прецедентный феномен в тексте - это знак бесконечного диалога различных сфер культуры, различных ее поколений и национальных вариантов, но вместе с тем это еще и показатель интеллектуального уровня автора и его оценки эрудиции, герменевтических возможностей адресата.
Творческая индивидуальность автора и автономность текста проявляются в привлечении элементов интертекстуальности, в умелом отборе самых удачных компонентов из предшествующего опыта человечества для создания нового оригинального текста.
 
4. Взаимодействие различных средств акцентирования метафоры
 
Каждое из названных выше средств акцентирования метафоры используется не изолированно, а в тесном взаимодействии с другими. Так, рассмотренный перечень "сильных позиций", способствующих максимальному привлечению внимания читателей к той или иной метафоре (заголовок и подзаголовки, первые и последние фразы текста или его композиционных частей, шрифтовые выделения), можно продолжить. В частности, к числу сильных позиций относится эпиграф как один из элементов интертекстуальности. Как известно, эпиграфы в текстах современных СМИ используются крайне редко, а поэтому метафора, заданная именно в эпиграфе, воспринимается как особенно яркая, привлекающая внимание читателя, который ждет ее развертывания в тексте. Примером может служить следующая статья Александра Минкина.
 
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
 
В честь 80-летия академика Сахарова НТВ посвятило ему передачу. После я спрашивал у всех знакомых:
- Как вы думаете, кто стал телегероем в день рождения Сахарова?
Те, кто передачу не видел, начинали гадать: Елена Боннэр, Горбачев… Услышав "Станкевич", изумленно таращили глаза. Кто ж мог подумать, что лжеца и взяточника пригласят вспоминать про совесть нации и рассуждать, что такое хорошо и что такое плохо. Ведущий Шустер гостю поддакивал, неудобных вопросов не задавал. Все очень вежливо, очень культурно, ни насилия, ни порнографии. Чего же лучше - лидер партии "Демократическая Россия" объясняет, что Сахаров - это наше все. В некотором смысле жрец говорит о божестве, в некотором смысле духовный наследник… Была потаскуха, а стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами.
На экране может возникнуть и чикатило - будет очень культурно рассуждать о морали, о детской чистоте, о добре и духовности. Такие передачи очень нужны. Плохо становится только тем, кто знает, что из себя представляет чикатило.
 
Рассматриваемая статья также отличается последовательной сменой доминантных моделей: в данном случае в каждой части статьи выделяются свои доминантные модели. Так, эпиграф задает доминантную модель первой части: героями современных СМИ часто оказываются продажные люди (и даже опасные преступники), которых журналисты представляют аудитории в виде священнослужителей. Как известно, мысль о близости первой и второй древнейших профессий далеко не оригинальна, но автор, используя актуальный материал, хорошо знакомые читателям факты, удачные аллюзии и свежие образы, делает эту мысль более яркой. Отметим также в данном фрагменте особую роль антитезы (потаскуха - жрица; Сахаров - Станкевич; лжец и взяточник - совесть нации и др.).
Основой второй части статьи стала концептуальная метафора СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ - это ОТРАВА. Автор последовательно детализирует эту модель, снова используя хорошо известные факты и закономерности, подчеркивая, что вредные последствия могут быть сначала малозаметны. Показательно, что метафорический смысл текста обнаруживается далеко не сразу: возможно, человеку, начавшему читать этот параграф, лишь постепенно становится понятно, как проблема заболевания коров может быть связана с основной идеей публикации.
В этой части продолжается активное использование стилистических фигур, акцентирующих доминантную метафору. Вновь активно применяется антитеза: сэкономили - потеряли; организм умеет очищаться от пищевых ядов - от радиации не умеет; радиацию не ощущаем - отравление телевидением человек ощущает; бессмысленно тратили жизнь в очередях - теперь очередей нет. Постоянно используются лексические и морфемные повторы: отравление - отрава; тратили жизнь в очередях - теперь очередей нет - в очереди тупели. Обращает на себя внимание использование парцелляции, неполных и односоставных предложений.
В третьей части статьи ведущее место занимает метафорическая модель СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ - это НАРКОТИК. И снова используются прежние приемы: сначала автор напоминает о хорошо известных читателям фактах, которые, казалось бы, не имеют прямого отношения к основной идее статьи, а затем начинается развертывание модели с использованием самых разнообразных фреймов. Все это позволяет выявить параллели между привычкой к просмотру телепередач и наркотической зависимостью, больше того - чрезвычайно бурное распространение наркомании связывается с экспансией электронных СМИ.
В анализируемой части вновь активно используются разнообразные стилистические фигуры, особенно антитеза, инверсия, риторические вопросы, парцелляция.
В концовке статьи интенсивное и (что особенно важно) не контролируемое обществом развитие современных средств массовой информации метафорически представляется как стихийное бедствие, в борьбе с которым государство имеет право пойти на чрезвычайные, но необходимые для спасения людей меры.
Приведенные материалы показывают, что даже в относительно небольшой публикации может быть использована не одна доминантная модель, а несколько последовательно сменяющих друг друга моделей, каждая из которых может рассматриваться как доминантная для соответствующего раздела текста. Каждая из этих моделей акцентируется за счет применения разнообразных стилистических фигур (антитеза, лексические и иные повторы, инверсия, риторические вопросы, парцелляция), интерстилевого тонирования с использованием просторечной и жаргонной лексики (ломка, "ящик", потаскуха, таращит глаза) и использования метафор в сильных позициях текста (эпиграф, первые и последние фразы структурных частей текста, концовка текста).
Акцентированию метафоры очень способствуют ее интертекстуальные связи: в начале текста это не только эпиграф, но и полемика с участниками телепередачи, посвященной памяти А. Д. Сахарова, а также ссылки на слова и невербальную реакцию знакомых автору телезрителей. Во второй и третьей частях статьи яркими приметами интертекстуальности становятся ссылки автора на ведущие темы материалов СМИ в предшествующие недели: эпидемию коровьего бешенства в Европе, пожар в Останкинской телебашне, стихийные бедствия. В статье используются прецедентные тексты в форме прямой и несобственно прямой речи, в форме описания содержания реплик (ведущий Шустер гостю поддакивал, неудобных вопросов не задавал), применяется частичный повтор цитаты из эпиграфа, а также трансформированные цитаты: "Сахаров (в подлиннике - Пушкин) - это наше все" (по Апполону Григорьеву); "Что такое хорошо и что такое плохо" (по Владимиру Маяковскому). Читатель обнаруживает в тексте упоминания прецедентных ситуациий (пожар в Останкинской телебашне, эпидемия коровьего бешенства) и прецедентных имен (Сахаров, Елена Боннэр, Горбачев, Чикатило).
Разнообразные способы акцентирования метафоры (сильные позиции текста, стилистические фигуры, средства интертекстуальности и др.) усиливают ее роль, с одной стороны, в обеспечении цельности и связности текста, а с другой - в представлении данного текста как части политического дискурса и - шире - как одной из составляющих национальной культуры.
 
3.3. Взаимодействие метафорического заголовка и основного текста
Для современной политической публицистики очень характерны метафорические заголовки, призванные привлечь внимание читателей, заинтриговать их и побудить прочитать основной текст [Коньков, 1995; Лазарева, 1993; Подчасов, 2000; Сафонов, 1981 и др.]. Заголовок статьи - это своего рода ее реклама, поэтому вполне закономерно взаимодействие метафорического заголовка с системой метафор в основном тексте статьи. Как правило, метафора в заголовке статьи раскрывается и развертывается в ее основном тексте, такой заголовок во многом предопределяет читательские ожидания в отношении метафорической системы текста.
При изучении соотношения метафорического заголовка статьи и ее основного текста нередко обнаруживаются специальные стилистические (возможно, их лучше называть дискурсивными) приемы: эффект обманутого ожидания, эффект усиленного ожидания и эффект оправданного ожидания [ср.: Лазарева, 1989].
1. ЭФФЕКТ ОБМАНУТОГО ОЖИДАНИЯ появляется в том случае, когда мнение, сложившееся у читателя о содержании публикации по ее заголовку, опровергается по мере прочтения. Возможны три варианта возникновения эффекта обманутого ожидания на основе метафоры.
В первом случае метафорический заголовок может быть ошибочно воспринят как неметафорический, во втором случае неметафорический заголовок ошибочно воспринимается как метафорический, а в третьем - смысл метафоры до знакомства с основным текстом воспринимается иначе, чем после знакомства.
Примером возможного ошибочного восприятия метафорического заголовка как неметафорического может служить статья А. Кокшарова "Новобрачные при смерти" (Эксперт. 1999. № 29), в которой речь идет не о состоянии здоровья молодых супругов, а о том, что объединение двух слабых банков (метафорически названных "новобрачными") не привело к созданию одного сильного.
Аналогичный эффект может возникнуть при знакомстве со статьей П. Кирьяна "В ожидании реванша", в которой вопреки возможным ожиданиям говорится о том, что падение курса евро, вероятно, скоро закончится и общеевропейская валюта возьмет таким образом метафорический "реванш" у доллара.
В статье В. Горбунова под заголовком "Минусы и плюсы "крепкой крыши" (Эксперт. 1997. 17 февр.) анализируются экономическое положение Ачинского глиноземного комбината и возможные последствия перемены собственников у ряда предприятий алюминиевой промышленности.
Примером возможного ошибочного восприятия неметафорического заголовка текста в качестве метафорического может служить название статьи А. Теребунова "Как "Комсомолка" обула Вовку Путина" (Комсомольская правда. 2000. № 67). Когда в современном политическом дискурсе упоминается фамилия Путин, то у адресата создается мнение, что речь пойдет о президенте России (даже если Путин фамильярно назван "Вовкой"). Соответственно смысл этого заголовка воспринимается как метафорический: трудно предположить, чтобы сотрудники редакции в буквальном смысле занимались обувью президента. Однако реально в статье речь идет об однофамильце президента, ребенке-сироте, которому на средства газеты были куплены подарки, в том числе обувь.
Аналогичный эффект используется в статье С. Поживалко "Губернатор в собственной стихии" (АиФ. 2002. № 3). При ознакомлении с заголовком можно предположить, что слово стихия имеет в нем метафорический смысл. Однако при чтении статьи оказывается, что оно использовано в первичном значении, так как в тексте рассказывается о том, что на Кубани прошли обильные снегопады и администрация края испытывает значительные трудности в борьбе со стихией.
Рассмотрим случаи, когда метафорический смысл заголовка после прочтения статьи воспринимается совсем иначе, чем до знакомства с основным текстом. Заголовок статьи А. Розензафта и М. Мошкина "Терроризм: кровное родство" (Московский комсомолец. 2002. 16-23 мая) дает основание предположить, что в нем использована метафора, указывающая на связь терроризма с другими социальными феноменами. Однако оказывается, что в публикации представлен иронический комментарий к словам палестинского лидера Ясира Арафата о том, что "с исторической точки зрения евреи и арабы - это двоюродные братья". Как известно, арабский и еврейский языки действительно относятся к одной семито-хамитской языковой семье, и в этом смысле вполне можно говорить о родстве арабского и еврейского народов. Однако в политической коммуникации о языковом "братстве" между народами обычно вспоминают, когда требуется обосновать особо близкие отношения между народами, а арабские и еврейские "кузены" сейчас пребывают в состоянии вооруженной конфронтации. Поэтому делается вывод о том, что новая большая война способна разрушить любое братство.
Метафорический заголовок статьи А. Абрамова "Холодная война" (Эксперт. 2001. № 22) позволяет предположить, что речь пойдет об идеологических конфликтах между государствами. Однако в действительности в статье говорится о конкуренции среди производителей мороженого. Намеренное применение эффекта обманутого ожидания повышает выразительность публикации.
Во многих случаях основной текст не просто уточняет смысл заголовка, но и детализирует образ, позволяет обнаружить в нем разнообразные нюансы. В качестве примера рассмотрим статью под заголовком "Dangerous liaisons" из журнала Еconomist (2000. July 8th). Название статьи метафорично: под заголовком 'Опасные любовные связи' опубликованы размышления о возможных эффектах прекращения государственного регулирования в области авиаперевозок. Авиакомпании представлены в статье как мужчины и женщины, вступающие в любовные связи, допускающие размолвки и супружескую неверность.
Показательно, что уже в заголовке объединение компаний представлено не как заключение брачного союза, женитьба, а как опасная любовная связь, супружеская неверность, которая может привести к негативным последствиям. После такого заголовка следует целый ряд метафор с негативной эмоциональной окраской. Ср.:
В тексте активен мотив размолвки, ссоры партнеров. Сделки между авиакомпаниями представляются как повод для конфликта, отношения с новыми партнерами показаны в виде флирта, развлечения, поиски новых партнеров на рынке - в виде супружеской неверности. Ср.:
Далее происходит развертывание доминантной метафоры: меры по дерегулированию представляются как пособники флирта, а новые объединения авиакомпаний - как обмен партнерами. Ср.:
Соответственно два крупнейших авиаперевозчика Великобритании, компании British Airways и Virgin, по отношению к которым правительство собирается вести политику протекционизма, выступают в образе девы / девственницы в углу - Virgin in the corner, которой не находится места в создавшейся ситуации.
Наиболее часто (10 словоупотреблений) встречается в рассматриваемой статье метафора alliance 'альянс, союз' (в смысле 'брачный союз'), которая используется более 10 раз. Ср.:
Выбор доминантной метафоры объясняется бурными событиями, происходящими в отрасли авиаперевозок, где поведение некоторых компаний на рынке, видимо, напоминает вполне распространенные сюжеты из жизни.
2. ЭФФЕКТ УСИЛЕННОГО ОЖИДАНИЯ возникает в том случае, когда буквальный смысл заголовка мало вероятен, но читателю трудно догадаться и о возможном метафорическом смысле, перед ним поставлена своего рода загадка, ответ на которую можно найти в тексте.
Так, в статье А. Абрамова "Как поднять деньги" (Эксперт. 2000. № 20) рассказывается о том, как эффективно использовать рынок государственных заимствований для привлечения денег потенциальных клиентов, которые опасаются доверять свои сбережения банкам. Соответственно заголовок "Курдские "медведи"" (Эксперт. 1999. 19 июля) служит созданию эффекта усиленного ожидания в статье, автор которой анализирует состояние цен на курортах Турции.
В статье под заголовком "Зачем быку бомбежка" (Эксперт. 1998. 21 дек.) анализируются причины провала попытки американцев поднять цены на нефтяном рынке после военных действий против Ирака. Использование военной метафоры в заголовках часто создает впечатление жесткой конкуренции, борьбы за рынок: например, статья, озаглавленная "Никотиновая блокада" (Эксперт. 2001. 22 янв.), знакомит читателя с положением компаний - производителей табачных изделий в условиях ценовых войн. Конкурентной борьбе на рынке страхования посвящена статья "Битва за автолюбителя" (Эксперт. 1998. 23 нояб.). Статья под заголовком "Не тратить патроны" (Эксперт. 2001. 22 янв.) анализирует ситуацию, складывающуюся с российскими платежами Парижскому клубу кредиторов.
Ознакомление с заголовком "Crunch time, again?" ('Время треска снова настало?') (The Economist. 1999. August 7th) позволяет предположить, что это метафора, но едва ли можно сразу понять, какой смысл она несет, что речь пойдет о событиях, происходящих на фондовом рынке. Слово crunch (букв. 'треск, хруст') в экономической лексике зафиксировано как термин со значением "недостаточность, ограничение, помехи". Эффект обманутого ожидания в данной статье проявляется еще и в том, что в тексте не наблюдается развертывания метафоры заголовка. Большинство метафор относится к сфере-источнику "Болезнь". Рынок выступает в статье как больной человек, страдающий от расстройства пищеварения, дежа вю и паралича. Ср.:
Далее в статье сообщается о симптомах болезни, состоянии больного и способах лечения. Ср.:
Развернутая медицинская метафора оказалась достаточно эффективным средством представления экономических проблем, хотя читатель и не был подготовлен заголовком к ее восприятию.
3. ЭФФЕКТ ОПРАВДАННОГО ОЖИДАНИЯ возникает в том случае, когда смысл метафорического заголовка достаточно ясен, однако благодаря яркому образу у адресата закономерно возникает желание более детально познакомиться с проблемой. Примером такого соотношения метафорического заголовка и основного текста статьи может служить заголовок публикации А. Колесниченко "Путин вытаскивает малый бизнес из петли" (АиФ. 2002. № 14), в тексте которой рассказывается о мерах по оказанию помощи малому бизнесу (снижение налогов, сокращение вмешательства чиновников, сдерживание рэкета). Важно подчеркнуть, что при использовании эффекта оправданного ожидания основной текст способен конкретизировать метафору заголовка, высветить в ней некоторые нюансы. Например, заголовок "When America sneezes" (The Economist. 2000. December 9th) ('Когда Америка чихает') позволяет предположить, что в статье пойдет речь о влиянии переживаемых Соединенными Штатами трудностей на другие страны, но характер этих трудностей и их последствия для других стран раскрываются именно в основном тексте. В данной статье рассказывается о трех возможных направлениях отрицательного воздействия замедления темпов развития американской экономики на другие рынки - сокращении товарооборота, изменении индекса обмена валют и изменении направлений потоков капитала.
Заголовок статьи "Video wars: the sequel" (the Economist. 2000. June 17th) ('Видеовойны: продолжение') и ее подзаголовок (Japanese consumer electronics 'Японская электроника для потребительского рынка') позволяют сделать предположение, что милитарная метафора будет использована для описания состояния рынка бытовой электронной продукции в Японии. Отношения конкурентов представляяются автором как война, а компании (участники рынка) - как враги. В основном тексте указанный образ детально раскрывается и развертывается по самым различным направлениям.
Уже в первом абзаце метафора заголовка дублируется: таким образом автор напоминает читателю о "военных событиях" недавнего прошлого, участниками которых стали компании Sony и Matsushita, одновременно начало статьи уточняет область-мишень притяжения милитарных (по сфере-источнику) метафор:
В последующем тексте демонстрируется, что в новых экономических условиях взаимоотношения компаний, производящих бытовую электронику, остались прежними, но только война ведется за новый цифровой дисковый видеопроигрыватель. Соответственно фирмы представляются как противники, наносящие друг другу удары. Ср.:
При описании конкурентной борьбы автор постоянно прибегает к представлению ситуации как военной:
Цепочка метафор указанной модели продолжает разворачиваться за счет метафор из других фреймов. Например, участники событий представлены в образе rivals. Традиционно в английских экономических текстах это слово используется в значении "конкуренты", но данный "военный" контекст актуализирует именно милитарное значение. Тактика компаний описывается при помощи фрейма "Ведение военных действий".
Важно подчеркнуть, что эффект оправданного ожидания проявляется прежде всего на фоне эффектов усиленного и обманутого ожидания: современный читатель уже привык, что самый, казалось бы, естественный заголовок может получить в тексте совершенно неожиданную мотивировку.
Рассмотренные примеры свидетельствуют, что метафора в заголовке способствует возникновению эффектов усиленного, обманутого и оправданного ожидания, что может служить мощным средством привлечения внимания адресата к основному тексту. Все рассмотренные приемы имеют дискурсивный характер, они опираются на читательский опыт адресата, на его способность определять содержание теста по заголовку. Вместе с тем постоянное использование журналистами этих приемов расширяет коммуникативную компетентность современных читателей, которые все меньше удивляются кажущемуся несоответствию между содержанием статьи и ее заголовком.

* * *

Заканчивая рассмотрение закономерностей реализации метафорических моделей в тексте, сделаем следующие выводы:
1. В политическом тексте часто можно обнаружить доминантную метафорическую модель (реже - две-три доминантные модели). Основные признаки доминантных моделей - высокая частотность использования соответствующих им концептов, развернутость (использование в тексте разнообразных фреймов, слотов и концептов) и рассредоточенность по различным частям текста. Дополнительные признаки доминантных моделей - применение не только традиционных, но и ярких индивидуально-авторских образов, реализация соответствующих метафор в наиболее сильных позициях текста (заголовок, первая и последняя фразы текста в целом и - в меньшей степени - его структурно-композиционных частей, шрифтовые выделения и др.).
2. Используемые в тексте доминантные модели должны гармонировать между собой, обладать теми или иными однотипными свойствами, обеспечивая тем самым метафорическое единство статьи. Особенно нежелательны совершенно различные модели в пределах одной фразы.
3. Восприятие метафорической модели становится более ярким, если соответствующие ей элементы акцентируются в тексте при помощи тех или иных риторических фигур, способствующих привлечению внимания читателей к форме выражения соответствующих смыслов (антитеза, анафора, градация, инверсия и др.), а также при помощи трансформации фразеологизмов, использования ресурсов языковой игры. Важнейший прием акцентирования метафоры - использование ресурсов интертекстуальности, включение в текст прецедентных феноменов, которые способствуют дискурсивному восприятию статьи.
4. Особую значимость для восприятия модели приобретает использование соответствующей модели метафоры в заголовке текста. Взаимодействие метафоры заголовка и основного текста статьи служит основой для стилистических эффектов обманутого, усиленного и оправданного ожидания.
5. Доминантные метафорические модели представляют собой одно из важных средств обеспечения связности и цельности текста (в том числе собственно текста и его заголовка), эти модели усиливают эстетическую значимость и прагматический потенциал текста. Использование развернутой метафорической модели - мощное средство воздействия на адресата, способ преобразования политической картины мира в его сознании. Удачная метафора обладает огромным эвристическим потенциалом: она формирует отношение к обсуждаемой проблеме, создает эмоциональный фон, необходимый для принятия решений, и подсказывает решения за счет активизации аналоговых возможностей человеческого мышления.
6. Использование когнитивно-дискурсивного анализа существенно расширяет возможности традиционной лингвистики текста. Эффективный анализ текстообразующей роли метафорической модели возможен только с учетом интертекстуальных связей текстовых метафор в политическом дискурсе. Такое исследование позволяет лучше понять развертываемые в тексте метафорические образы в их взаимосвязи не только внутри текста, но и в общем континууме современных политических текстов и в политическом дискурсе в целом. Все это позволяет сделать вывод о том, что интертекстуальность и - шире - дискурсивность представляют собой не менее важное свойство текста, чем его целостность и связность.
 
Глава 4. Когнитивно-дискурсивное исследование метафоры в политическом нарративе
 
В предшествующих главах закономерности современной политической метафоры рассматривались сначала в максимально обобщенном виде (в общем дискурсе современной российской политической коммуникации), а затем на материале отдельных политических текстов. Основная задача данной главы - когнитивно-дискурсивный анализ метафорических моделей в политическом нарративе, то есть комплексе разнообразнообразных текстов, связанных с отражением одной и той же политической ситуации.
Такое исследование позволяет рассмотреть метафорическую модель в тесной взаимосвязи с ситуацией создания текста, способствует выявлению закономерностей взаимодействия между политическим событием и способами его метафорического моделирования с учетом коммуникативных условий создания и восприятия текста. При подобном подходе нарративный анализ оказывается одним из эффективных приемов современной когнитивной лингвистики.
Материалом для исследования послужили тексты, тематически связанные с выборами в Государственную думу и президента России в 1999-2000 годах. Комплекс этих текстов в настоящей главе рассматривается как своего рода единство - политический нарратив "Федеральные выборы в России". Событийная канва и скрытые пружины этого важного для истории новой России события широко обсуждались в обществе. Для лингвистического мониторинга общественного сознания в этот период очень показательны способы метафорического представления действительности, которые находили различные по творческой манере и таланту авторы при описании одних и тех же героев и событий в произведениях самых различных жанров и стилей, предназначенных для изданий, которые представляют весь спектр политической жизни страны.
 
4.1. Когнитивно-дискурсивный анализ и политический нарратив
 
Термин "нарратив" восходит к латинскому глаголу narrare 'повествовать, рассказывать'. Существует множество определений нарратива (Й. Брокмейер, Р. Барт, Дж. Валетский, Т. ван Дейк, Ж. Жаннет, У. Лабов, Ш. Линде, Дж. Принс, Л. Полани, Р. Харре, С. Чэтмен и др.). Как отмечают Й. Брокмейер и Р. Харре, "то, что уже получило в психологии и других гуманитарных науках название дискурсивного и нарративного поворота, должно рассматриваться как часть более значительных тектонических сдвигов в культурологической архитектуре знания, сопровождающих кризис модернистской эпистемы" [Брокмейер, Харре, 2000, с. 29]. Для нашего исследования оптимальным оказалось определение, предложенное Дж. Принсом: нарратив - это "…передача (как итога и процесса, объекта и акта, структуры и структурирования) одного или более реальных или же вымышленных событий, о которых рассказывают один, два или несколько (более или менее явных) повествователей одному, двум или же нескольким (более или менее явным) адресатам" [Prince, 1988, p. 58]. Легко заметить, что это определение "нарратива вообще", который может быть и художественным, и научным, и юридическим (например, при слушании дела в суде), и относящимся к другим видам дискурса. Например, теория художественного нарратива детально исследована К. А. Андреевой [1996], специфика научного нарратива охарактеризована в исследовании В. А. Суровцева и В. Н. Сырова [2000].
Для нас важнейший признак нарратива - это возможность существования в нем множества повествователей, каждый из которых ориентирован на свой круг адресатов и в зависимости от ситуации может использовать тексты различных стилей и жанров. Политический нарратив объединяется политической ситуацией (событием, проблемой), которую он отражает и интерпретирует.
Важно подчеркнуть существенное отличие политических текстов от художественных. Для политического текста, как правило, нехарактерно существование нескольких повествователей, сложное соотношение образа автора и образа повествователя и соответственно выражение в пределах текста нескольких разнообразных точек зрения. Вместе с тем "информационный повод" и состав описываемых событий нередко совпадают во множестве указанных текстов, что позволяет рассматривать их как определенное содержательное единство.
Политический нарратив - это совокупность разножанровых политических текстов (листовка, лозунг, митинговая речь, партийная программа, аналитическая статья в газете, телеинтервью и др.), тематически сконцентрированных вокруг определенного политического события. Данное определение близко к дефиниции политического нарратива, предложенной Е. И. Шейгал, которая рассматривала комплекс публицистических текстов, связанных с политическим скандалом [2000, с. 297].
Следует отметить, что для обозначения комплекса близких по тематике или другим признакам текстов, написанных различными авторами, ранее предлагались и другие термины. Так, для обозначения комплекса художественных текстов, посвященных Великой Отечественной войне, предлагался термин "сверхтекст" [Купина, Битенская, 1994]; этот же термин использовался для обозначения совокупности современных политических лозунгов [Енина, 1999] и множества текстов, созданных в пределах одной избирательной кампании [Амиров, 2003]. Содержание газетного номера предлагалось рассматривать как "текст текстов", специфическое композиционное и содержательное единство [Лазарева, 1993]. В. Е. Чернявская считает, что одно из основных определений дискурса - "совокупность тематически соотнесенных текстов" [2001, с. 16]. Для характеристики политического нарратива использовалось также и описательное выражение "комплекс текстов, связанных с конкретной политической ситуацией" (референдум, "путч", выборы и др.) [Феденева, 1998; Чудинов, 2001]. В публикации Дж. Лакоффа проанализированы (без использования специального термина) ключевые метафоры в комплексе американских политических текстов, посвященных войне в Персидском Заливе [Lakoff, 1991]. В исследовании А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова [1991, с. 14-15] выделяются "семантические миры метафор перестройки": характеристика этих "семантических миров" представляет собой описание ведущих метафорических моделей, используемых в российском политическом нарративе "Перестройка".
Политический нарратив всегда существует в определенной политической ситуации и завершается вместе с изменением ситуации. В качестве примера политического нарратива можно привести комплексы разнообразных текстов, связанных с российскими президентскими выборами 2000 года или с кампанией за возбуждение процедуры импичмента президента Б. Н. Ельцина в 1999 году.
Для политического нарратива характерны следующие признаки:
1. тематическое единство;
2. общность основных "героев" (конкретных политиков, партий и др.);
3. общая событийная канва (литературоведы назвали бы ее сюжетом, или фабулой);
4. локализованность во времени (например, политический нарратив "Президентские выборы-2000 в России" начал свое существование незадолго до официального объявления о назначении выборов, а закончил вскоре после избрания В. В. Путина);
5. локализованность в пространстве (например, для региональных выборов - это регион, для федеральных - страна в целом);
6. многоголосие участников политической борьбы, интересы которых отражаются в соответствующих текстах;
7. множественность повествователей и соответственно разнообразие рациональных и эмоциональных оценок.
Каждый из повествователей выделяет в своем тексте те или иные события и, возможно, оставляет за пределами своего внимания какие-то иные факты, по-своему структурирует соответствующую событийную канву, создавая тем самым в своих текстах оригинальную политическую картину мира. Каждый из составляющих нарратив текстов имеет те или иные интенции и ориентирован на определенную аудиторию. Отметим также, что пространственная и темпоральная локализованность нарратива не абсолютны: так, последние в ХХ веке российские президентские выборы обсуждали не только в России и это обсуждение продолжается (преимущественно в научной литературе, в мемуарах) до сих пор, но это уже дальняя периферия рассматриваемого нарратива.
Как подчеркивает Дж. Принс, нарратология "фокусирует внимание на возможных отношениях между сюжетом и нарративным текстом… Специально она исследует проблемы времени, модальности и позицию (голос)" [Prince, 1988, p. 65]. Сюжет политического нарратива - это последовательность основных событий. Например, сюжет рассматриваемого ниже политического нарратива - это назначение на март 2000 года выборов президента Российской Федерации и некоторые предшествующие ему факты (уход Б. Н. Ельцина с поста президента России в последний день 1999 года и последующее исполнение В. В. Путиным обязанностей президента), выдвижение кандидатов, агитационная кампания, голосование, подведение его итогов, их обсуждение в средствах массовой информации, на съездах и пленумах политических организаций и т. п.
Развитие политических событий отражается во множестве текстов, которые созданы кандидатами на пост Президента, членами их "команд" и политическими оппонентами, журналистами без ярко выраженной политической позиции, политическими аналитиками, поддерживающими одного из кандидатов, и др. Некоторые из этих текстов имеют большой общественный резонанс, на их основе возникают вторичные политические тексты (отклики, критические статьи и т. п.), а некоторые оказываются на периферии общественного внимания и поэтому малозаметны в составе нарратива.
Для каждого повествователя характерен свой "голос" - своя точка зрения, специфическая рациональная и эмоциональная оценка политических событий и отражающих их элементов нарратива (эта оценка способна развиваться вместе с событиями); существуют также коллективные "голоса" - официальные политические оценки, которые создаются от имени партии или иной организации и принимаются как официальные документы. Со временем та или иная оценка политических событий может стать, по существу, общенациональной - принятой большинством граждан государства (например, оценка политического события "Великая Отечественная война").
Определенные типы политических нарративов (например, отражающих парламентские выборы) имеют общие черты: в частности, замечено, что во время избирательной кампании особенно обостряются противоречия между партиями, тогда как парламентарии более толерантны к убеждениям коллег. Однако "нельзя войти дважды в одну и ту же воду" - каждый новый политический нарратив (например, российские парламентские выборы 1995 и 1999 годов или российские и американские президентские выборы 2000 года) имеет специфические признаки, отражающие особенности политической ситуации: состав "героев" и "повествователей", находящиеся в центре внимания проблемы, стратегия и тактика борьбы, типовые оценки тех или иных фактов и др.
Герои политических нарративов часто обрисовываются повествователями не столько как конкретные люди со своими идеями и характерами, сколько в виде неких условных образов, среди которых выделяются ДОБЛЕСТНЫЕ ГЕРОИ и ЗЛОДЕИ, В0ЖДИ и ВЕДОМЫЕ (слуги, свита, воины), НАРОДНЫЕ ЗАСТУПНИКИ, ХАРИЗМАТИЧЕСКИЕ ЛИДЕРЫ и ХОЗЯЙСТВЕННИКИ, СВОИ и ЧУЖИЕ, ЖРЕЦЫ, СПЕЦИАЛИСТЫ-ТЕХНОКРАТЫ и РАБОЧИЕ ЛОШАДКИ. В свое время В. Я. Пропп создал морфологию волшебной сказки, выделив в ней 31 семантическую функцию. По-видимому, определенное количество основных семантических функций можно установить и для героев политического нарратива "Выборы".
В современной теории текста важную роль играют текстовые категории - ведущие признаки, которые, собственно, и позволяют воспринимать текст как некоторое единство. К числу общепризнанных текстовых категорий относятся целостность (когерентность), связность, законченность и модальность (Л. Г. Бабенко, И. Р. Гальперин, А. А. Леонтьев, Э. А. Лазарева, Л. М. Майданова, Т. М. Николаева, Е. А. Реферовская, Г. Я. Солганик и др.). Можно заметить, что все эти категории в той или иной мере присущи и нарративу, хотя очевидно, что нарратив (как и газетный номер, комплекс политических лозунгов или близких по теме художественных произведений) - это все-таки не текст в его классическом понимании.
В последние годы появилось несколько интересных исследований, материалом для которых послужили тексты, относящиеся к общегосударственным выборам в нашей стране. Так, в диссертации
В. М. Амирова [2002] рассмотрены сверхтексты (в нашей терминологии - нарративы) предвыборных кампаний 1906-1907, 1937 и 1995 годов. Автор детально анализирует ведущие идеологемы (слова, в которых к традиционной семантике добавлен идеологический компонент, отражающий определенные политические представления) указанных нарративов: демократия, капитализм, коммунизм, народ, пролетариат, социализм, свобода, буржуазия и др. Далее исследуются основные мифологемы (ключевые констатирующие формулы, отражающие отношения между ключевыми понятиями) указанных нарративов. В этих формулах фиксируются субъект, противник, цели, антицели и адресат.
Например, в кампании 1995 года либеральные силы формулировали следующую мифологему: субъект - демократические, реформаторские силы; противник - коммунисты, левые; цели - рыночная экономика, капитализм "с человеческим лицом"; антицель - возврат к социализму, адресат - народ как все граждане страны. Соответственно коммунистическая мифологема выглядит следующим образом: субъект - коммунисты, левые, народно-патриотические силы; противник - "демократы", правые; цель - социализм; антицели - капитализм, рыночная экономика; адресат - народ как трудящиеся, рядовые граждане. В. М. Амиров выделяет как особую единицу предвыборного нарратива императив, который понимается как обращенный у избирателям лозунг (Голосуй за сторонников народно-патриотических сил! Долой антинародную политику Ельцина!). К числу основных для всех трех рассмотренных нарративов автор относит стратегии устрашения, самовосхваления и лести.
В диссертации А. А. Филинского [2002] исследуется дискурс президентских и парламентских выборов в России (1999-2000 годы). Автор особое внимание обращает на конструирование манипулятивной модели дискурса, на стереотипизацию дискурса, на специальные приемы представления "своих" (героизация) и "чужих" (дискредитация, делегитимизация и др.). Специальная глава посвящена детальному критическому изучению дискурса В. В. Путина как лидера центристов и Г. А. Зюганова как лидера Народно-патриотического союза России.
Значительное место в исследовании П. О. Мироновой [2003] занимает рассмотрение агитационно-политического дискурса последних лет. Автор рассматривает стратегию редукционизма - целенаправленного упрощения картины мира, что проявляется в огрублении проблемы, элиминировании ее деталей. В рамках этой стратегии рассматриваются темпоральные аспекты языковой картины политического мира (представления различных политических партий о прошлом, настоящем и будущем России) и противопоставление политических союзников ("наших") политическим противникам ("чужим"). Специально анализируются также лексико-стилистические и синтаксические показатели примитивизации.
В книге политолога К. В. Киселева [2002] рассмотрена система слоганов, использовавшихся в избирательных кампаниях последних лет. Основное внимание уделяется коммуникативным техникам создания и использования слоганов, их лексическому, морфологическому и синтаксическому анализу, соотношению в них рационального и эмоционального, а также особенностям аргументации.
В работах Ю. Б. Феденевой [1997; 1998] рассмотрены ведущие модели метафорического моделирования действительности в рамках политических ситуаций "Референдум", "Путч", "Выборы" и сделан вывод о том, что политическая ситуация является мощным фактором активизации ряда моделей. А. Б. Ряпосова рассматривает метафорические модели с агрессивным прагматическим потенциалом, используемые в контексте российских федеральных выборов 1999-2000 годов. Сопоставление закономерностей метафорического моделирования в контексте президентских и парламентских выборов 1995-1996 и 1999-2000 годов представлено в монографии А. П. Чудинова [2001]. Зооморфные, фитоморфные и антропоморфные метафоры периода российской предвыборной кампании 1999-2000 годов детально охарактеризованы в диссертации Т. С. Вершининой [2002]. О специфике российской предвыборной речи пишут также О. Н. Григорьева [2001], С. Л. Ерилова [2002], М. Р. Проскуряков [1999], М. Ремезов [2000] и др.
В качестве материала для сопоставления очень интересен анализ метафорического представления последних парламентских выборов в Великобритании в виде войны между консерваторами и либералами [Cibulskiene, 2002], сопоставление российской и американской милитарной метафоры [Шудегова, 2002], а также исследование метафорического моделирования в рамках американских президентских выборов, представленное в статьях А. А. Касловой [2002] и М. В. Зиминой [2002].
Названные исследования, как и многие другие, свидетельствуют, что проблема автономного когнитивно-дискурсивного исследования политического нарратива, в том числе предвыборного, уже имеет некоторую историю, но "белых пятен" в этой сфере пока значительно больше, чем детально и полно изученных аспектов.
 
4.2. Метафорическое моделирование в политическом нарративе "Федеральные выборы в России"
 
Осенью 1999 года в России состоялись очередные (третьи после принятия действующей Конституции) выборы в Государственную думу, а в марте 2000 года прошли внеочередные выборы президента страны, которые были назначены после того, как действующий президент Б. Н. Ельцин заявил о своей досрочной отставке и временной передаче полномочий председателю Правительства Российской Федерации В. В. Путину. В результате получилось так, что одна избирательная кампания с небольшим перерывом перешла в другую, не успел закончиться один политический нарратив (в стране еще продолжали обсуждать итоги выборов депутатов), как начался новый. Многие политологи оценивают эти две избирательные кампании как некоторое единство.
Выборы президента Российской Федерации показали, что наибольшей поддержкой избирателей пользуется В. В. Путин, получивший во втором туре 52,9% голосов и опередивший лидера коммунистов Г. А. Зюганова, который занял второе место, набрав 29,2% голосов. При избрании депутатов Государственной думы первое место завоевал Народно-патриотический союз России (НПСР), возглавляемый коммунистами (24,3% голосов избирателей). Пятипроцентный барьер одолели также движения "Отечество - вся Россия", "Единство", "Яблоко", "Союз правых сил" и Либерально-демократическая партия России. Итоги выборов широко обсуждались журналистами, политическими активистами и рядовыми избирателями, эти итоги стали объектом исследования во множестве научных публикаций по политологии, политической психологии, теории и практике журналистики.
При специальном обследовании концептуальных сфер-источников метафорической экспансии в политическом нарративе "Федеральные выборы в России" было обнаружено, что борьба за голоса избирателей чаще всего метафорически концептуализируется как спортивное состязание, война и театральное представление. При критическом рассмотрении российской политической ситуации преобладают метафоры из понятийных сфер "Болезнь", "Мир животных" и "Мир криминала". Рассмотрим особенности использования названных метафорических моделей в политических текстах, повествующих о российских президентских и парламентских выборах.
 
Сфера-источник "Спорт"
Президентские и парламентские выборы в России постоянно метафорически представляются как спортивные состязания: для избирательной кампании, как и для спорта, очень характерны концептуальные векторы соперничества и бескомпромиссности, отчетливое разделение на "своих" и "чужих", триумфаторов и неудачников, непосредственных участников состязания, их помощников, "болельщиков" и людей, равнодушных к этим сферам деятельности. Особенно часто политические выборы метафорически осмысливаются как соревнования на скорость, на преодоление определенной дистанции (гонка, забег, марафон, спринт). Ср.:
В других случаях борьба за голоса избирателей метафорически представляется как командная игра (чаще всего это наиболее популярные в России футбол и хоккей). Ср.:
Политическая ситуация "Выборы" нередко метафорически видится и как спортивное единоборство: преимущественно - поединок боксеров или борцов, реже теннисистов или шахматистов; еще реже встречаются метафоры, относящиеся к другим видам спорта (стрельба, фигурное катание, тяжелая атлетика и др.). Ср.:
К периферии рассматриваемой сферы можно отнести настольные игры, которые далеко не все специалисты считают спортивными (карты, домино, лото), в том числе шахматы. Ср.:
Как показывают приведенные (а также многие другие) примеры, в дискурсе политических выборов активно используются самые разнообразные фреймы из концептуальной сферы "Спорт": перед началом выборов, как и перед началом спортивных состязаний, специалисты называют фаворитов, во время кампании обнаруживаются лидеры и аутсайдеры, а после соревнований выявляются победители и побежденные. Спортивные состязания, как и выборы, проходят по определенным правилам, а участники, их нарушающие, могут быть наказаны или полностью дисквалифицированы судьями. Выборы по партийным спискам больше напоминают командные состязания, но даже участнику президентских выборов нужна слаженная команда.
 
Сфера-источник "Война"
Выборы - это главный "судный день" для политиков. В этот день, как и в день решающей битвы, одних ожидает триумф, а других - полное поражение. Именно поэтому избирательная кампания в современной России регулярно метафорически моделируется как тщательно спланированные боевые действия. Ср.:
Рассмотренные примеры свидетельствуют, что в дискурсе политических выборов применяются самые разнообразные фреймы из концептуальной сферы "Война". Перед началом выборов, как и перед войной, создаются арсеналы, в политических штабах готовятся стратегические планы и разрабатывается тактика будущих схваток за голоса избирателей; во время предвыборной кампании, как и в боевых действиях, воины используют разведку и маскировку, применяют диверсии и психические атаки, в сражениях используется самое разнообразное оружие (мины, танки, крупнокалиберная артиллерия и другая военная техника). Идущая на выборы политическая партия, забывая о внутренних противоречиях, выступает как своего рода армия, в составе которой присутствуют генералы, офицеры и рядовые бойцы, объединенные в отряды, полки и армии. В таких битвах одни побеждают, другие терпят поражение, кто-то из бойцов получает награды, тогда как на долю других достаются только ранения и контузии. Милитарная по сфере-источнику метафора одновременно фиксирует существующее сходство между военной и избирательной кампаниями, и в то же время сама сближает эти концептуальные сферы, подсказывает политические решения, что в свою очередь в той или иной мере предопределяет стратегию и тактику предвыборной борьбы.
Милитарная метафора позволяет, с одной стороны, представить средства политической борьбы как максимально эффективные, способные нанести противникам решительное поражение, а с другой - обозначить отношения внутри партий и движений как своего рода "фронтовое братство", скрепленное тяжелыми испытаниями; в результате суровые боевые законы как бы распространяются на избирательную кампанию. В сознании наших политиков кандидаты от другой партии - это не партнеры, которые предлагают другой путь к процветанию родной страны, а воины враждебной армии, которую необходимо взять в плен или уничтожить. Обстановка напоминает времена средневековой междоусобицы: самые ожесточенные битвы ведутся между недавними союзниками, постоянно создаются причудливые коалиции и каждый мелкий успех кажется эпохальным событием.
 
Сфера-источник "Театр"
Политическая ситуация "Выборы" в современной России постоянно метафорически осмысливается как зрелищное представление различных видов и жанров. Подобная метафора (в отличие от спортивной или милитарной) акцентирует не жесткое противоборство, а лицемерие участников политической жизни, лживость предвыборных обещаний, предрешенность результатов избирательной кампании, наличие тайных режиссеров и сценаристов в политической жизни страны. Ср.:
В соответствии с рассматриваемой моделью на политической сцене по заранее разработанным сценариям и под руководством опытных режиссеров разыгрывались комедии, трагедии и фарсы, в которых играли свои роли актеры (иногда по подсказке суфлеров). Случалось восторг у публики вызывали и провинциальные артисты (например, из Петербурга, Екатеринбурга и Нижнего Новгорода), исполнявшие главные партии в Большом театре. Но основные события разыгрывались за кулисами или, наоборот, на больших площадях, где в массовых зрелищах использовались даже танки. Трансляцию подобных шоу вели все телеканалы, подробнейшие рецензии публиковались в газетах.
Во многих случаях театральная метафора сменялась метафорой циркового представления, и тогда на политической арене появлялись клоуны и фокусники, их сменяли дрессировщики, акробаты и политические лилипуты, иногда даже привезенные из Петербурга ученые медведи, умело жонглирующие яблоком и способные поставить в нужную позу даже "красно-коричневую гадину". Ср.:
Прагматический потенциал этой метафорической модели определяется ярким концептуальным вектором неискренности, искусственности, ненатуральности, имитации реальности: субъекты политической деятельности не живут подлинной жизнью, а вопреки своей воле исполняют чьи-то предначертания.
Политическая жизнь России в последнем десятилетии ХХ века по своей красочности, некоторой даже карнавальности, непредсказуемости во многом напоминала театр, где публика бывает то "дурой", то высшим судией. И видимо, не случайно многие известные артисты активно участвовали в избирательных кампаниях то в функции хорошо оплачиваемых клакеров, то по примеру Рональда Рейгана в роли официальных кандидатов на высокие должности. И только к концу века актеров в избирательных списках начали серьезно теснить генералы. Видимо, действительно начинается другая эпоха.
Детальное и всем хорошо известное структурирование понятийной сферы "Театр" часто помогает журналистам найти подходящее метафорическое обозначение для политических реалий. Театр как сфера-источник создает великолепные условия для реализации эмоционального заряда метафоры. Важно отметить и высокую структурированность театрального мира как исходной сферы для метафоры, достаточно объемное представление большинства носителей языка об этой структурированности и, наконец, их естественный интерес к зрелищным искусствам. Эти искусства, как и литература, традиционно служат в нашей стране "учебником жизни": и важнейшим источником информации, и примером для подражания, и нравственным ориентиром. Поэтому "зрелищная метафора" обычно хорошо воспринимается адресатом.
Рассмотренный материал в полной мере иллюстрирует мысль об особой значимости концептуального вектора, отражающего типовые представления о двуличии, неискренности участников политической жизни, о неподлинности и излишней карнавальности находящихся в центре общественного внимания событий, о несамостоятельности многих с виду грозных людей и о наличии каких-то тайных сценаристов и режиссеров (мафиозной "семьи", всемогущих "олигархов", зарубежных "кукловодов" и др.) в политической жизни страны. Вместе с тем метафорическое зеркало отражает искреннюю боль за судьбу страны, стремление к переменам, привлекает внимание общества к наиболее острым проблемам в политической жизни России.
 
Сфера-источник "Болезнь"
Заметное место в политическом нарративе "Федеральные выборы в России" занимает метафорическая модель со сферой-источником "Болезнь". В этом случае политические партии и их лидеры предстают как мудрые лекари, способные при помощи эффективных лекарств и заботливого ухода добиться полного выздоровления пациента. Соответственно политические оппоненты метафорически номинируются как физически и психически больные люди, способные окончательно погубить родную страну. Ср.:
Данная понятийная сфера детально структурирована, что предопределяет продуктивность базисной метафоры. Если Россия - это нуждающийся в срочной помощи пациент, то люди, партии и иные организации, стремящиеся что-то сделать для страны, обозначаются как врачи, целители, хирурги, терапевты, акушеры, анестезиологи, наркологи. Медицинская метафора закономерно способствует формированию прагматических смыслов, связанных с заботой, уходом, бережным отношением, и вместе с тем предопределяет отношение к стране и обществу как к пациенту, который уже не может и не должен в полной мере отвечать за свои действия. Подобное словоупотребление позволяет образно обозначить причины бедственного положения страны, вызывает наглядное представление об истоках недостатков и обостряет негативное отношение к их виновникам.
Типовые прагматические смыслы рассматриваемых метафор определяются тем, что сфера-источник хорошо известна читателям, соответствующие реалии вызывают эмоциональное отторжение, а значит, образ больной страны становится особенно действенным: так, обозначение недостатков как "гнойников" или "язв", оценка содержания речи как "бреда", а экономических трудностей как "приступов удушья" или "предсмертных конвульсий" делает картину очень наглядной и активизирует эмоциональное восприятие читателями соответствующих реалий. Жаль только, что современные российские политики вынуждены пока говорить о гипотетическом выздоровлении больного, а не об уверенном лидерстве родной страны в соревновании мировых держав.
 
Сфера-источник "Мир животных"
При использовании традиционной для отечественной политической речи зооморфной метафоры участники избирательной кампании представляются как представители животного мира: одни кандидаты рисуются в роли резвого жеребца, смелого сокола или хищной акулы; другие - образно выступают как замученные клячи, глупые караси или упрямые ослы. Свои зооморфные образы отыскиваются для групп поддержки кандидатов, избирательных комиссий и избирателей. Ср.:
Для современной зооморфной политической метафоры характерны концептуальные векторы жестокости и агрессивности: образно уподобляемый животному политический лидер (или иной субъект политической деятельности) забывает о гуманности, ведет себя как эксплуататор, ему некогда любоваться грациозностью животных, их верностью, отвагой и другими качествами, которые так привлекают нас в живой природе. Иначе говоря, современная политическая метафора не в полной мере использует бесконечно разнообразные возможности зооморфных образов. Причины этого коренятся, разумеется, не в особенностях исходной понятийной сферы и не в возможностях русского языка, а в том, какие реалии необходимо обозначить и какие эмотивные смыслы востребованы политической ситуацией.
 
Сфера-источник "Мир криминала"
При анализе этой группы образов оказывается, что российские политические лидеры постоянно метафорически (то есть без каких-либо юридических оснований) представляются как гангстеры, уголовники, шпана, грабители, жулье, джентльмены удачи, киллеры и проститутки, наперсточники и шулеры, бандиты и рэкетиры. Соответственно рядовые избиратели образно представляются как жертвы преступников - лохи, заложники и "терпилы". Ср.:
Криминальная метафора пронизана концептуальными векторами тревожности, опасности, агрессивности, противоестественности существующего положения дел, резкого противопоставления "своих" и "чужих", что, видимо, отвечает потребностям современной политической речи. Можно предположить, что одна из причин активизации данной модели - это реальное обострение криминальной обстановки, которое отражается в народном сознании и находит выражение в речи: давно замечено, что находящиеся в центре общественного сознания явления становятся источником метафорической экспансии. Вместе с тем активное использование в речи "криминальной метафоры" (как и едва ли не смакование в средствах массовой информации картин реальных преступлений), несомненно, влияет на общественную оценку ситуации в стране, внушает мысль о том, что общество действительно пронизано криминальными связями и отношениями, что в России преступление - это норма, а подобные умонастроения опосредованно могут сказываться на уровне преступности в обществе. Показательно, что эта модель практически всегда несет негативную оценку действительности, особо выделяя отсутствие в стране свободы, нравственную ущербность и виктимное самосознание русского народа, который безропотно мирится со своим положением, а на выборах отдает предпочтение законченным негодяям.

* * *

Проведенное исследование политического нарратива дает основания для следующих выводов.
1. Когнитивно-дискурсивный анализ нарратива - одно из перспективных направлений исследования современной политической метафоры. Подобный подход позволяет выявить взаимосвязи между политическим событием, его восприятием в национальном сознании и соответствующей системой метафор, выделить при этом общие закономерности и в той или иной степени абстрагироваться от особенностей, характерных для метафорической картины мира отдельных политических течений и политических лидеров, а также связанных с жанровыми и иными свойствами конкретных политических текстов.
2. В рассматриваемом нарративе "Федеральные выборы в России" получили развитие метафорические модели с концептуальными векторами жестокости, агрессивности и соперничества (война, криминал, спорт, мир животных и др.), отклонения от естественного для человека порядка вещей (болезнь, криминал, мир животных и др.). Еще одна группа сильных концептуальных векторов современной российской политической метафоры - это неправдоподобие происходящего, неискренность политиков, излишняя карнавальность находящихся в центре общественного внимания событий, несамостоятельность публичных политиков - наличие каких-то тайных сценаристов, режиссеров и тренеров в политической жизни страны (театральная, игровая и спортивная метафоры). Исследуемая система концептуальных метафор отражает типовые социальные представления о характере современных политических выборов.
3. Кажется, российское общество (в том числе многие политики и журналисты) еще не до конца осознало, что свобода слова не исключает хотя бы нравственной ответственности за сказанное, что, щедро поливая грязью политических оппонентов, невозможно сохранить чистыми собственные руки и подобная грязь обладает свойствами бумеранга. В народном сознании справедливо осуждаются люди, которые ради красного словца не жалеют родного отца и родную страну. Нам необходимо научиться (как научились этому в странах с богатыми традициями свободы слова) отличать респектабельные издания от бульварной прессы, а солидных политиков от скандалистов. Политический язык новой России еще только складывается, пока далеко не всё в нем отвечает реальным потребностям общества. Нет сомнений в том, что уже в ближайшем будущем будут созданы необходимые средства для взвешенного описания социальной реальности, что политические гиперболы окончательно выйдут из моды. Все более заметны признаки того, что общественное сознание уже устало от однообразных образов милитарной, криминальной, бестиальной и морбиальной сфер и ждет совершенно новых концептуальных метафор. Это позволяет надеяться на то, что дискурс российских избирательных кампаний нового века будет отличаться актуализацией совсем других метафорических моделей.
4. Пройдет еще какое-то время, все меньше людей будут помнить конкретные детали политического нарратива "Федеральные выборы в России" как часть соответствующего политического дискурса, и специалистам по истории нашего государства придется комментировать для школьников и студентов политические тексты, относящиеся к первым постсоветским десятилетиям.
 
Глава 5. Российско-американские метафорические параллели: когнитивно-дискурсивное исследование
 
Одна из актуальных проблем теории когнитивной метафоры - сопоставление закономерностей метафорического моделирования политической картины мира в политических дискурсах различных государств. В этой сфере можно предположить постоянное взаимодействие двух тенденций. С одной стороны, как справедливо отмечает при сравнении русских и польских морбиальных метафор Т. В. Шмелева, "современные средства массовой информации составляют уже своеобразный интердискурс, в котором различия отдельных… языков - вещь чисто поверхностная. При обсуждении современных событий мировая пресса мгновенно подхватывает сказанное кем-то удачное выражение, оно разносится по изданиям и языкам… Мы смотрим на мир (или нам предлагается смотреть) очень схоже" [2001, с. 5]. К подобным выводам приходит и А. А. Каслова (2002а) при сопоставлении концептуальных метафор, используемых в российской и американской прессе, в публикациях, посвященных президентским и парламентским выборам.
С другой стороны, следует согласиться с тем, что "наиболее фундаментальные культурные ценности согласованы с метафорической структурой основных понятий данной культуры" [Лакофф, Джонсон, 1990, с. 404]. Аналогичные мысли неоднократно высказывали и отечественные специалисты (Ю. Д. Апресян, А. Н. Баранов, Е. М. Верещагин, В. Г. Гак, Ю. Н. Караулов, В. Г. Костомаров, Е. С. Кубрякова, Б. А. Успенский и др.). Как ярко показал Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], в ходе дискуссий по проблеме законности и моральной оправданности американских боевых действий против Ирака, предпринятых в ответ на аннексию Ираком Кувейта, американцы и арабы использовали совершенно различные метафорические модели. При этом метафоры политических лидеров Ирака, основанные на характерной для Ближнего Востока метафорической картине политического мира, находили живой отклик в арабском мире, но совершенно не воспринимались в странах западной культуры. А политическая риторика лидеров США не производила ожидаемого впечатления в арабских странах, хотя воспринималась как достаточно убедительная в государствах западной культуры.
Сопоставляя названные тенденции, можно сделать вывод о том, что российские метафорические модели в одних своих аспектах отражают современное состояние общества, национальную культуру и национальный менталитет, в других - типичны для "западного" (европейско-американского) культурного пространства, которое заметно отличается от культурного пространства арабского мира, стран Африки или Дальнего Востока, а в третьих - имеют общечеловеческий характер.
Поэтому продолжение сопоставительного исследования метафорических моделей, используемых в политическом дискурсе различных стран, позволит лучше разграничить, с одной стороны, закономерности, общие для всего цивилизованного мира или какой-то его части, а с другой - специфические признаки того или иного национального политического дискурса.
Когнитивно-дискурсивное изучение национальных особенностей политической метафоры позволяет погружаться в различные ментальные миры, сложившиеся в неодинаковых социально-исторических условиях и проявляющиеся при использовании различных языков.
 
5.1. Методика сопоставительного анализа метафорических моделей
 
При анализе существующих исследований можно выделить несколько основных методик сопоставительного описания метафорической картины мира.
 
1. Методика сопоставления оригинальных метафор и их переводов
 
Эта методика является наиболее традиционной: при ее использовании сопоставляются метафоры оригинального текста и его перевода на другой язык [Баранов, Караулов, 1994; Борковец, 2002; Гак, 1977; Галеева, 1999; Ишкова, 2002; Стернин, 1985 и др.]. Такое сопоставление позволяет выявить факты параллелизма метафорических образов и вместе с тем показать, что некоторые метафоры не могут быть переведены на другой язык буквально, что свидетельствует о различиях между существующими в данных языках метафорическими моделями (преимущественно они касаются отдельных фреймов, слотов и концептов). Например, зооморфные образы характерны для самых различных языков, но конкретные метафоры, соответствующие этой модели, совпадают далеко не всегда [Гак, 1977, с. 115 и след.].
При анализе сделанных лучшими отечественными специалистами переводов на русский язык технических (по сфере-источнику) метафор из немецкой художественной прозы обнаруживается, что в большинстве случаев (около 75%) внутренняя форма метафоры сохраняется, такой перевод является практически буквальным, а в других - адекватный перевод возможен только при использовании другого образа, причем этот образ может относиться к совсем иной понятийной сфере [Борковец, 2002].
Рассмотрение при переводе конкретных соответствий часто позволяет лучше осознать компонент, послуживший основой для метафоризации (иначе говоря, сему, объединяющую первичное и вторичное значения). Например, термин ceiling price (букв. 'потолочная цена') переводится как 'верхняя цена'. Известно, что потолок - это верхняя граница комнаты, то есть в словах потолочный и верхний обнаруживается общий компонент, который наиболее важен для развития метафоры. Показательно, что в русском и английском языках иногда наблюдаются очень похожие метафоры. Ср.: sick economy 'больная экономика'; oil prices collapsed 'цены на нефть рухнули'; price scissors 'ножницы цен'; recovery of price 'оздоровление цены'; price war 'ценовая война (война цен)'; marriage of companies 'брак (слияние) компаний' и др.
В других случаях используются однотипные модели, но при этом метафорически употребляются слова с близкой, но не одинаковой семантикой.
Например, как показала Е. В. Колотнина (2001), английское метафорическое обозначение parent company переводится как 'материнская (букв. родительская) компания'; соответственно то, что в русском языке называется дочерними компаниями, в английском нередко обозначается как offsprings 'отпрыски' и babies 'младенцы'. Ср.:
Подобные сопоставления могут стать основой для интересных выводов о том, для каких моделей особенно характерно сохранение при переводе внутренней формы метафоры.
Например, Н. И. Борковец [2002] показала, что при переводе на русский язык внутреннюю форму сохраняют примерно 75% немецких технических (по сфере-источнику) метафор.
 
2. Методика параллельного сопоставления метафор, объединяемых сферой-магнитом метафорического притяжения
 
При использовании этой методики сопоставительного исследования закономерностей метафорического моделирования лингвист выделяет ту или иную ситуацию (или понятийную сферу-мишень) и определяет, какие метафорические модели регулярно берутся для ее обозначения.
Например, как показал Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], политические лидеры США использовали при характеристике войны между Ираком и Кувейтом метафорические образы разбойника и невинной жертвы, а в иракской прессе этот конфликт метафорически представлялся как внутрисемейное выяснение отношений между старшим братом (Ираком) и младшим братом (Кувейтом).
Очевидными являются и системы развертывания моделей: необходимость помощи жертве кровожадного преступника и нежелательность вмешательства во внутрисемейные отношения.
В монографии С. Л. Мишлановой [2002] продемонстрировано, что медицинские (по сфере-магниту) метафоры в русском, английском и немецком языках существенно различаются по сферам-источникам. В английском языке наиболее активна сфера-источник "Человек как социальный субъект", в немецком языке чаще, чем в других, встречаются зооморфные метафоры, а в русском языке активнее, чем в немецком и английском, используются фитоморфные метафоры.
В исследовании Е. В. Колотниной [2002] доказано, что при характеристике однотипных экономических ситуаций русские и англичане отдают предпочтение различным моделям.
Например, при обозначении серьезных недостатков в экономической деятельности англичане особенно часто используют образы, связанные с пьянством и похмельем (drunk markets 'пьяные рынки', drunk indexes 'пьяные индексы', stock markets have a hangover 'фондовые рынки страдают от похмелья'. Ср.:
Соответственно русские тексты богаты метафорами, связанными с болезнями (компании страдают от физических и душевных недугов, требуют реанимации, оздоровляются на основе шоковой терапии или хирургического вмешательства) и наркотической зависимостью (российские субъекты экономической деятельности нередко "сидят на игле", страдают от "ломки", пребывают "в наркотическом угаре").
 
3. Методика параллельного сопоставления метафор, объединяемых сферой-источником метафорической экспансии
 
Применяя третью методику исследования метафорических моделей, авторы выделяют общую для двух языков модель и детально ее описывают, используя для иллюстрации материал каждого из рассматриваемых языков. Так, Т. В. Шмелева [2001] при характеристике метафор, связанных со сферой медицины, болезней и их лечения (морбиальных метафор), описывает каждый фрейм, приводя по два-три примера на польском и русском языках; в результате оказывается, что метафорические системы рассматриваемых языков удивительно близки. Аналогичную методику используют А. В. Голованова (2000) при сопоставлении метафорического описания человека в русском и польском языках, а также С. Н. Муране [2001; 2002] при описании военных и медицинских (по сфере-источнику) метафор в русском и латышском языках и Е. А. Шудегова [2002] при сопоставлении российских и американских милитарных метафор. Подобное сопоставление показывает, что в самых различных странах политические организации, подобно живым людям, метафорически рождаются, живут, болеют и умирают, они могут даже заключать метафорические браки, от которых рождаются дети. Политические организации вне зависимости от национальной принадлежности постоянно метафорически воюют между собой, используя самое разнообразное оружие, в этих боях под руководством опытных генералов участвуют воины самых различных специальностей; после окончания войны начинается дележ трофеев и награждение отличившихся. Рассматриваемый подход позволяет наиболее полно выделить то общее, что наблюдается в сопоставляемых языках, и на основе этих общих свойств зафиксировать возможные различия.
 
4. Методика последовательного сопоставления метафор, объединяемых сферой-источником метафорической экспансии
 
Этот вариант сопоставительного исследования использован в монографии Е. И. Шейгал [2000], в которой сначала представлено описание метафорической модели в русском языке, затем дано описание аналогичной модели в английском языке, а на заключительном этапе сопоставления делаются выводы об их общих и особенных признаках. Аналогичным образом анализируются зооморфные метафоры английского и индейских языков в статье Л. Ю. Рокотянской (2001), а также ведущие метафорические модели английского и русского экономического дискурсов в публикациях Е. В. Колотниной [2000; 2001].
Такой подход позволяет полнее охарактеризовать специфику той или иной модели в каждом языке и обычно используется при достаточно серьезных расхождениях между языками или при необходимости максимально детально описать специфику каждой метафорической модели в рассматриваемых языках. Например, Е. В. Колотнина выделяет английские метафоры, внутренняя форма которых имеет прямые аналоги в русской речи. Ср.:
С другой стороны, обнаруживается немало метафор, которые не могут быть переведены на русский язык с сохранением их внутренней формы.
Например, arm's length transaction 'сделка на расстоянии вытянутой руки', то есть сделка, проводимая таким образом, как будто между участниками нет никакой связи. Ср.:
Ср. также:
В английских экономических текстах сердце часто служит пространственным ориентиром, метафорически употребляется в значении 'ядро', 'сердцевина'. Ср.:
Подобно тому как физиологически позвоночник является опорой, скрепляющей части организма, в метафорическом употреблении он становится опорой, основой деятельности субъектов экономики. Cр.:
5. Методика контрастивного описания отечественной метафорической модели и ее эквивалентов в другой культуре
 
Этот вариант сопоставительного анализа представлен ниже при описании феодальной (по сфере-источнику) метафоры в современном российском и американском политическом дискурсе. Поскольку указанная модель очень характерна для русской политической речи и крайне редко встречается в американских политических текстах, то авторы сначала предлагают детальное описание соответствующих метафор в русских политических текстах, а затем демонстрируют, что в Америке для обозначения аналогичных ситуаций используются совсем иные метафоры. Во многих случаях авторы в пределах одной и той же публикации применяют различные методики. Так, М. Р. Желтухина [2000] сначала рассматривает общие свойства метафорических моделей, встречающихся в русской и немецкой политической речи для описания комических ситуаций, а затем сопоставляет частотность использования немцами и русскими указанных моделей. Это исследование показывает, что немцы особенно любят в указанных ситуациях метафорические модели с исходными понятийными сферами "Механизм" и "Одежда", а российские политики и журналисты предпочитают метафоры, связанные с физиологией человека и миром животных.
Каждый из названных подходов имеет право на существование, все они позволяют получать интересные и (что очень важно) дополняющие друг друга результаты. При выборе методики сопоставительного описания моделей многое зависит от цели и специфики материала, избранного автором для анализа. В последующих параграфах настоящей главы будут использованы различные методики сопоставительного исследования политических метафор, что позволит более полно продемонстрировать специфику различных подходов к сопоставлению метафорических моделей.
 
5.2. "Театр" как сфера-источник метафорической экспансии в российском и американском политическом дискурсе
 
Метафорическая модель ПОЛИТИКА - это ТЕАТР традиционна. Считают, что истоки восприятия мира как театра восходят к Шекспиру [Кузьмина, 1999], но, возможно, театральная метафора имеет и более древние корни. Широкое распространение и употребление театральной (по сфере-источнику) метафоры на современном этапе развития общества связывают в первую очередь с усилением роли СМИ в политической жизни.
По мнению политологов, тенденция к стиранию границы между программой новостей и развлекательным шоу привела к популяризации политики, к распространению так называемой "символической политики", или "политики театра", которая основана "…на образах или "имиджах" политических деятелей, специально сконструированных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам" [Гаджиев, 1994, с. 389]. Созерцательное участие масс в политических процессах обусловливает роль народа лишь как адресата-наблюдателя, "который воспринимает политические события как некое разыгрываемое действо" [Шейгал, 2000, с. 66]. Любое политическое течение во время избирательной кампании ставит целью привлечение на свою сторону как можно большей доли электората, а это, безусловно, заставляет его сторонников напрямую или опосредованно (через СМИ) обращаться к массам. Политические лидеры обязаны постоянно помнить об избирателях-наблюдателях, а значит, играть на публику, тщательно режиссировать свои действия, держать под контролем результаты общественного мнения, то есть обращать особое внимание не только на содержание своей программы, но и на организацию избирательной кампании, на ее форму, призванную привлечь симпатии избирателей.
Театрализация избирательных кампаний, по-видимому, характерна для всех демократических стран, но в России конца ХХ века она проявилась особенно ярко. Как отмечает Н. А. Кузьмина, представление политики как театра превратилось в доминантную метафору, "определившую эпоху Ельцина" [Кузьмина, 1999, с. 209]. Об особой роли театральной метафоры в современной политической речи писали также О. Н. Григорьева [2001], О. С. Иссерс [1999], С. Г. Кара-Мурза [2000], А. П. Чудинов [2001], Е. И. Шейгал [2000], рассматриваемые метафоры широко представлены также в словаре А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова [1994].
Показательно, что о параллелях между современной политической ситуацией и театром нередко говорят и представители мира искусства. По словам драматурга Александра Гельмана, "тот театр политики, который возник почти 15 лет назад в СССР и получил в дальнейшем широкое развитие в России (как, впрочем, и в других бывших союзных республиках), - это совершенно особенное театральное явление. Это театр свободы после десятилетий несвободы" [Политика как театр // http:/gazeta.ru/naedine 1999]. Режиссер Андрей Житинкин размышляет, как бы он распределил роли в спектакле, где могли бы играть современные политические лидеры: "Если Путин - Гамлет, тогда, конечно, Офелия - Хакамада, Розенкранц и Гильденстерн - это Немцов и Кириенко. Если говорить о противостоянии, то Клавдия очень хорошо сыграл бы Лужков. Или Зюганов. Или, как ни странно, Селезнев. Ельцину играть Клавдия уже по возрасту поздно. Замечательный Полоний был бы Горбачев. Впрочем, Полония мог бы сыграть также и Черномырдин. Чубайс - это, конечно, Горацио. А вот Гертруду сыграл бы Жириновский. Наконец, наши олигархи, которые любят все время находиться в тени, справились бы с ролью Тени отца Гамлета" (Независимая газета. 2000. № 3). А. Птушков пишет: "Я хочу сделать программу политического театра. Потому что политика - это, как человеческая жизнь, театр. Моя задача - осознать политический театр. Мне хочется показать, что политика - это сфера больших страстей, большой лжи, больших ставок, больших денег, но в то же время большой истинности в той степени, в которой она определяет судьбы страны" (АиФ. 2000.
11 сент.).
Следует подчеркнуть, что рассматриваемая метафорическая модель имеет интернациональный характер, театральная по сфере-источнику метафора используется и в России, и в Америке, и во многих других странах. Российская и американская театральные метафоры очень близки по составу фреймов и слотов, по прагматическому потенциалу и другим свойствам. А поэтому в данном случае может быть использована охарактеризованная выше методика параллельного исследования метафор, объединяемых сферой-источником. В соответствии с этой методикой выявляются общие для двух языков фреймы и слоты, для иллюстрации их свойств приводятся фразы и на русском, и на английском языке, а на заключительном этапе описания обсуждаются национальные особенности соответствующих моделей.
 
1. Фрейм "Виды зрелищных представлений"
 
При анализе данного фрейма целесообразно разграничивать собственно театральные представления и смежные виды зрелищ. Метафоры из сфер театра, цирка, кино, иных зрелищ позволяют отобразить любые нюансы политической деятельности.
 
Слот 1.1. Собственно театр и его виды
Рассмотрение российских политических текстов позволило обнаружить следующие метафорические обозначения с исходными смыслами "театр и его виды": античное действо, балаган, вертеп, драматический театр, музыкальный театр, театр оперетты, кукольный театр, театр одного актера, театр теней. Подобные метафоры позволяют акцентировать специфику политической ситуации, выделить в ней самое главное, дать оценку действиям политических лидеров. Ср.:
Слот 1.2. Смежные с театром виды зрелищных представлений
В российских политических текстах зафиксированы следующие метафорические концепты с исходными смыслами "виды зрелищных представлений": кино, концерт, парад, стриптиз, шоу, эстрада. Ср.:
Особенно часто в российской политической речи встречаются метафорические образы из цирковой сферы. Ср.:
В Соединенных Штатах политическая кампания (и ее элементы) также может быть метафорически представлена как шоу, парад, бой гладиаторов, кинофильм или стриптиз. В результате политическая жизнь предстает как нечто доступное и даже по-своему интересное. Ср.:
В американской политической речи активно используется и метафорическое представление политической деятельности как циркового представления. Ср.:
Но особенно типичны для американской политической речи образы, связанные с кинематографом: movie 'кино', feature film 'художественный фильм', soap opera 'мыльная опера', cartoon film 'мультипликационный фильм', preview 'рекламный показ' и др. Возможно, в этом проявляется особая любовь американцев к кино. Ср.:
Видимо, авторы считают, что образы из мира кино максимально понятны зрителям-избирателям.
Различия между российскими и американскими метафорами, относящимися к рассматриваемому слоту, обусловлены особенностями национальной культуры и имеют преимущественно количественный характер: американцы чаще, чем русские, используют метафоры, связанные с миром кино, но значительно уступают нашим соотечественникам по частотности обращения к "цирковым" метафорам.
 
2. Фрейм "Работники театра"
 
Рассматриваемый фрейм детально структурирован в современной политической речи, что позволяет использовать его для метафорического обозначения самых разнообразных политических ролей. В рассматриваемых текстах театр часто противопоставляется реальной действительности, что может быть выражено в оппозициях: игра - жизнь, играть роль - быть самим собой. Концептуальная метафора ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ - это ИГРА определяет возможность представления политических активистов как творческий и вспомогательный состав огромного театра.
 
Слот 2.1. Автор пьесы или сценария
Для обозначения социальных лидеров, определяющих пути развития событий, готовящих планы тех или иных действий, в современной политической речи используются метафоры автор, аранжировщик, драматург, комедиограф, сценарист. Соответственно планы, разработка событий метафорически обозначаются как либретто, пьеса (возможно, включающая несколько действий и актов), сценарий. Ср.:
Подобные метафоры широко представлены и в американском политическом дискурсе. Ср.:
Слот 2.2. Создатели спектакля
Организаторы и вдохновители политических кампаний, государственные руководители и лидеры политических движений часто метафорически обозначаются как балетмейстер, дирижер, Карабас-Барабас, кукловод, постановщик, режиссер, сценограф, хормейстер. Ср.:
В современных политических текстах нередко используются и другие образы, связанные с людьми из мира театра: билетер, гример, клакер, клака, костюмер, осветитель, суфлер. Ср.:
Подобные образы используются и американскими авторами, которые пишут о месте лидера в политической жизни страны. Ср.:
Слот 2.3. Актеры и их амплуа
Для обозначения политических лидеров и активистов при рассмотрении нюансов их деятельности могут использоваться метафоры актер, актер второго плана, актриса, амплуа, артист, артистка, антигерой, герой, герой-любовник, герой первого плана, героиня, комик, кордебалет, лицедей, первый любовник, петрушка, прима, статист, трагик, труппа, шут, участники массовки. Подобные метафоры часто имеют оценочный характер. Ср.:
Очень похожие метафоры нередко обнаруживаются при описании политических событий и их участников в американских текстах периода избирательной кампании. Ср.:
Рассмотренные метафоры свидетельствуют, что пути создания образов при использовании данного фрейма очень похожи, о национальной специфике здесь можно говорить только по отношению к выбору метафор при характеристике соответствующего политического лидера (Билл Клинтон - музыкант, Григорий Явлинский - Гамлет).
 
3. Фрейм "Театральное здание и реквизит"
Рассматриваемый фрейм имеет богатые возможности для метафорического представления локализации политической борьбы, используемых в ней средств и способов, места того или иного лидера в политической жизни страны.
 
Слот 3.1. Театральное здание
Наиболее частотные для современной политической речи образы из рассматриваемого слота - это сцена и арена. Значительное повышение или резкое снижение политической активности метафорически представляется как выход на сцену (арену) или уход с нее. В других случаях используются наименования элементов сцены: авансцена, арена, оркестровая яма, подмостки, рампа, суфлерская будка. Из числа других названий метафорически используются вешалка, гримерная, закулисье, касса, уборная. В театральном зале выделяются амфитеатр, бельэтаж, галерка, зрительный зал, ложа, партер, первые ряды. Ср.:
Аналогичные метафоры встречаются и в американском политическом дискурсе. Ср.:
Слот 3.2. Театральный реквизит
Богатый метафорический потенциал в политической речи имеют обозначения театрального реквизита: грим, декорации, задник, занавес, костюм, кулисы, кукла, маска, марионетка, муляж, парик, реквизит, софит. Ср.:
В политических тестах гримирование, использование сценических костюмов, масок метафорически представляют стремление политиков скрыть свои истинные мысли и предстать в максимально выигрышном виде перед избирателями. Подобные метафоры используются и в американских политических текстах. Ср.:
4. Фрейм "Жанры и элементы представлений"
 
В современных политических текстах при характеристике политических ситуаций, событий и их составляющих часто используются метафоры, базой для которых служат наименования театральных жанров и элементов театрального представления.
 
Слот 4.1. Жанры представлений
Политическая ситуация, деятельность различных социальных групп и отдельных лидеров часто характеризуется как балет, водевиль, драма, комедия, мелодрама, опера, оперетта, пантомима, реприза, трагикомедия, фарс. Ср.:
Метафорическое обозначение политической деятельности как различных видов театрального представления постоянно встречается и в американских политических текстах. Ср.:
Слот 4.2. Игра актеров
Как известно, театральный спектакль состоит из отдельных актов и сцен, у него может быть прелюдия и репризы, в нем выделяют кульминацию и финал, он может быть богат коллизиями сюжета. Хорошо известные избирателям элементы театрального представления широко используются в политической речи, придавая выборам символическую форму.
Социальная действительность, общественная деятельность отдельных лидеров, государственных структур, общественных организаций в современном политическом дискурсе могут метафорически представляться как действо, исполнение роли, игра, исполнение арии, произнесение монолога. Участники спектакля могут декламировать, импровизировать, делать гримасы и пируэты, петь соло, дуэтом или хором, проявлять артистизм, изображать любовный треугольник, пускать петуха, танцевать и исполнять иные артистические функции. Ср.:
Похожие метафоры встречаются и в американской политической речи периода избирательной кампании. Ср.:
Политическая деятельность метафорически представляется как участие в театральном представлении, в котором каждый актер исполняет предначертания драматурга и режиссера. Это акцентирует несамостоятельность политических лидеров, их зависимость от требований ситуации и иных факторов.
 
Слот 4.3. Элементы представления
В современной политической жизни нередко обнаруживаются такие характерные для театрального представления элементы, как акт, антракт, выход на бис, действие, завязка, интрига, кульминация, мизансцена, немая сцена; для кого-то звучит первый и даже третий звонок, на сцене опускают и поднимают занавес, слышатся реплики и др., актеры помнят о ремарках автора и советах режиссера. Соответствующие метафоры активно используются для обозначения различных этапов и нюансов политического противоборства. Ср.:
Похожие метафоры встречаются при описании политической борьбы и в американских текстах предвыборного периода. Ср.:
Представленный материал свидетельствует, что рассматриваемый фрейм в российском и американском политическом дискурсе не имеет существенных отличий: авторы метафорически представляют политическую деятельность как театральные представления различных жанров, в которых актеры-политики играют свои роли в соответствии с развитием сюжета и волей режиссера.
 
Фрейм 5. "Публика и прием, оказанный спектаклю"
Следящие за политической жизнью граждане часто метафорически обозначаются как зрители или публика. В театральных метафорах часто эксплицируется и оценка зрителями-избирателями деятельности политических лидеров, представленных как своего рода актеры и режиссеры. С этой целью образно используются такие наименования, как аплодировать, аплодисменты, бис, браво, вызывать на бис, овация, провал, провалиться, рукоплескать, свист, скандировать, успех, фиаско, хлопать. Для привлечения зрителей организаторы спектаклей выбирают репертуар, проводят репетиции, вывешивают афиши, продают билеты и абонементы, при необходимости сообщают об аншлаге, организуют бенефисы и гастроли. Ср.:
Похожие метафоры используются и в дискурсе избирательной кампании в Соединенных Штатах. Ср.:
Представленные в настоящем параграфе материалы свидетельствуют, что в сфере "зрелищной" метафоры общего больше, чем различий. Это можно объяснить тем, что рассматриваемая сфера во всем цивилизованном мире имеет очень много сходного. Мир искусства и шоу-бизнеса - это некий глобальный интердискурс, который существует и в сети Интернета, и в рамках обмена гастролями и телепрограммами, и благодаря прокату лучших кинофильмов во всех частях света и др. Категоризация сферы искусства в различных языковых картинах мира очень близка, это относится даже к национальным разновидностям зрелищ, в которых также существуют рассмотренные выше фреймы и слоты ("Создатели и участники представления", "Зрители и их реакция", "Подготовка представления", "Жанры" и др.).
По существу, совпадает и прагматический потенциал российской и американской театральной (по сфере происхождения) метафоры. Она акцентирует неискренность политиков, их несоответствие народным ожиданиям, стремление заинтересовать яркой формой выступлений, создать атмосферу карнавальности и тем самым в той или иной мере увести избирателей от серьезных проблем. Театральная метафора часто используется как средство сатиры, она привлекает внимание к самым больным точкам организации политической жизни.
Распространенность рассматриваемой метафоры в политическом дискурсе объясняется и той важной ролью, которую играют зрелищные искусства в социальной жизни названных стран, и тем, что организация политических мероприятий в современном мире все чаще реально напоминает театральные представления, что, по представлениям "политтехнологов", позволяет эффективнее привлекать к ним уставших и все более апатичных избирателей. Неискушенные граждане все чаще воспринимают политическую борьбу как искусственное зрелище, созданное на потребу скучающему электорату, который в качестве аплодисментов, возможно, отдаст свой голос понравившемуся актеру.
Обнаруженные нами различия между российской и американской политической метафорой в рассмотренной сфере касаются деталей, а не общих принципов ее организации:
1. в американской политической речи велика доля метафор, связанных с миром кино; подобные метафоры используются и в России, но все-таки не так активно, как в США;
2. в российской политической речи значительно чаще, чем в американской, используются образы, связанные с цирковым искусством;
3. создатели российских политических текстов нередко обращаются к образам, характерным для традиционных русских национальных зрелищ (балаган, раек, действо). Однако сугубо национальные концепты занимают как в российской, так и в американской метафоре рассматриваемой сферы лишь очень небольшую нишу, это всего лишь частички отдельных слотов.
Легко заметить, что в настоящее время уже не воспринимаются как какая-то экзотика или своего рода знаки иного "заманчиво разлагающегося мира" метафоры, связанные с такими зрелищами, как рок-опера, мюзикл, стриптиз и др. В настоящем издании не место для оценки столь сложного и неоднозначного явления, как глобальная экспансия американской культуры. Однако важен тот факт, что поток американских по происхождению образов в российской политической речи все увеличивается, а встречного движения пока не наблюдается.
 
5.3. "Война в Югославии" как ситуация-магнит в российском и американском политическом дискурсе
 
В последнее десятилетие неоднократно обнаруживалось, что народы России и Соединенных Штатов проявляли трагическое непонимание позиций друг друга по отношению к локальным вооруженным конфликтам. Это непонимание наиболее ярко выразилось при оценке боевых действий в Югославии, Ираке и Чечне. Примером может служить такой факт: абсолютное большинство граждан и все крупные политические партии России осуждали кровавый антисербский террор албанских сепаратистов в Косово и варварские бомбардировки мирных городов Югославии. А вот в большинстве европейских стран и в Соединенных Штатах общественное мнение было на стороне жертвы режима Милошевича - свободолюбивого албанского народа, которому оказали помощь доблестные войска НАТО.
Очевидно, что обычный человек не в состоянии объективно разобраться в причинах межнациональных конфликтов. Ему "помогают" в этом профессиональные политики и журналисты. А одна из задач когнитивной лингвистики - выявить пути воздействия на общественное мнение, способы концептуализации и переконцептуализации политической действительности в национальном сознании.
Исследование факторов, воздействующих на общественное мнение той или страны, - проблема многоаспектная. Один из важных путей ее решения - это когнитивное изучение способов метафорического оправдания (или осуждения) войны, то есть способов образного объяснения того, почему данные боевые действия с моральной точки зрения необходимы и законны или же, наоборот, аморальны и беззаконны. Такое исследование должно быть проведено с учетом общей роли милитарных (по сфере-мишени) метафор в политическом дискурсе России и Соединенных Штатов.
В современном политическом дискурсе метафора стала мощным средством концептуального воздействия на общество. Например, в когнитивном исследовании Дж. Лакоффа [Lakoff, 1991] показано, как правительство США и поддерживающие его средства массовой информации при помощи специальной системы концептуальных метафор внедряли в сознание американского народа (и всего мирового сообщества) мысль о том, что военные действия Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна в Ираке этически безупречны. Основной аргумент - это борьба против кровавого тирана, совершившего неспровоцированный акт агрессии против народа Кувейта. В этой же публикации рассматриваются метафорические аргументы, используемые в Ираке для осуждения вмешательства США во внутренние дела арабских стран и помощи тоталитарному режиму в Кувейте. Для арабов отношения между Ираком и Кувейтом - это внутрисемейные отношения между братьями, которые в какой-то ситуации могут поссориться, но не имеют права призывать в такой ситуации посторонних в качестве защитника или судьи. К тому же Ирак - это старший брат, который по арабским традициям имеет полное право требовать послушания от младшего. Для арабов Америка - это чужестранец (и к тому же иноверец), пытающийся вмешаться во внутрисемейные отношения арабов. Для американских лидеров отношения между Кувейтом и Ираком - это отношения между наглым разбойником и мирным обывателем, которому, к счастью, приходит на помощь его старый надежный друг - доблестный полицейский.
Как отмечает Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], взаимное непонимание между американцами и арабами во время войны в Персидском заливе во многом объясняется различной ролью ряда концептуальных метафор в национальном сознании. Используемые американскими политиками для оправдания своих действий метафорические образы оказались убедительными для большинства европейцев и американцев, но на жителей Ближнего Востока большее впечатление производили метафоры сторонников Саддама Хусейна.
К не менее интересным и важным результатам могло бы привести сопоставление метафорического моделирования балканских событий в российском и американском политическом дискурсе. Оказывается, что и американская, и российская системы представления событий в Югославии вполне соответствуют рассмотренной Дж. Лакоффом метафорической схеме "Злодей - Жертва - Доблестный спаситель". Но Злодей и Жертва в политическом дискурсе США и России меняются местами: для американцев Злодеи - сербы, а Невинная жертва - албанцы; а в освещении российской прессы все наоборот: Злодеи - албанцы, а Невинная жертва - сербы. Соответственно в роли Доблестного спасителя в европейской и американской метафорической картине мира выступали войска НАТО, тогда как в представлении наших политиков и большинства журналистов эту роль должны были сыграть российские воины. Похоже, что российский взгляд на распределение ролей оказался под сильным влиянием метафоры родства: наши братья по крови и религии, конечно, больше подходят на роль жертвы, чем на роль злодея. Скорее всего, реальность не соответствует ни той, ни другой схеме: обе конфликтующие стороны были одновременно и жертвой, и злодеем, а натовские генералы, возможно, думали о демонстрации своей мощи больше, чем о спасении невинной жертвы.
Показательно, что при характеристике положения дел в Югославии российские средства массовой информации постоянно использовали концептуальную метафору РУССКИЕ И СЕРБЫ - БРАТЬЯ. Как известно, использование метафоры родства - мощное средство переконцептуализации политической картины мира. Вместо общепризнанных в цивилизованном мире принципов межгосударственных отношений (невмешательство во внутренние дела, выполнение решений международных организаций, уважение прав человека
и др.) к отношениям между Россией и Югославией метафорически применяется модель внутрисемейных отношений. А эти отношения регулируются не столько законами, сколько традиционными представлениями о том, как должны поступать родственники в тех или иных ситуациях. Все члены семьи - это "свои", и при необходимости они должны совместно противостоять "чужим"; в соответствии с семейной этикой на защиту "своего" надо становиться вне зависимости от того, прав он или нет; "своим" надо помогать бескорыстно, не задумываясь при этом о материальных издержках и взаимоотношениях с "чужими".
Удивляет сам способ метафорического выявления "братьев". По используемой логике, сербы - это наши братья, потому что все мы славяне. И Россия просто обязана им помогать. А вот католики-хорваты и мусульмане-боснийцы для нас уже не совсем братья, во всяком случае, менее близкие родственники, чем православные сербы. Иначе говоря, при выявлении "братьев" используется еще и конфессиональный критерий. При этом как бы забывается, что в России живут не только славяне и не только православные. Например, российским татарам-мусульманам братья по вере скорее боснийцы и албанцы. А у татар-атеистов на раздираемых религиозными войнами Балканах вообще нет близких родственников.
При оценке роли рассматриваемой модели следует учитывать, что метафора родства - одна из наиболее традиционных для российского политического дискурса. В соответствии с этой моделью отношения между государством и гражданами, между лидером страны (царем, президентом, генеральным секретарем и др.) и народом концептуально представляются как отношения в семье, члены которой ощущают кровную связь между собой и душевную привязанность друг к другу. Точно так же представляются отношения между славянскими странами и между православными народами.
Эти метафоры, по существу, неистребимы в российском сознании. Метафора родства широко использовалась в политической речи Российской империи (Россия - это мать, Москва-матушка, царь-батюшка, императрица-матушка, соответственно подданные - это дети, "возлюбленные чада", все славяне - братья, православные народы тоже братья).
В советскую эпоху рассматриваемая модель была приведена в соответствие с новыми идеологическими потребностями. Так, место братьев по вере и крови (православных и славянских народов) заняли "братья по классу" (пролетарии всех стран) и идеологии. Одновременно были обнаружены и другие родственные связи: как сформулировал В. В. Маяковский, "Партия и Ленин - близнецы-братья". В других случаях Ленин представал уже как дедушка, а юные пионеры назывались его внуками. Сталин постоянно именовался отцом народов, а вот Горбачев оказался отцом только "перестройки" (и одновременно ее прорабом).
Каждый новый этап развития политического дискурса привносит изменения в закономерности развертывания рассматриваемой модели. Ведущая концептуальная метафора времен Л. И. Брежнева - это большая семья братских народов (а также братских партий), каждый рядовой (и не только рядовой) член которой испытывает сыновьи чувства в ответ на отеческую (и одновременно материнскую, одним словом, родительскую) заботу Коммунистической партии и Советского правительства. В последнее десятилетие ХХ века оппозиция много говорила о том, что государством управляет некая "семья", главой которой является сам президент. Одновременно крестные отцы, паханы, братки, семьи и кланы обнаружились и в среде политиков. В результате традиционная метафора родства объединялась с криминальной метафорой, которая тоже имеет в нашей стране многовековую историю.
В современных текстах встречается и метафорическое использование лексики родства в соответствии с традиционными моделями. Так, один из постоянных аргументов противников продажи земли состоит в том, что "Земля - мать, а мать продавать нельзя". Ср. также:
Кстати, обратим внимание: наш президент в данном случае включил в "единую" семью только восточнославянские народы.
Значительное место в современной российской политической метафоре занимает образное представление союза страны и ее официального лидера. Президентские выборы могут метафорически обозначаться как обручение, последующий период - как предсвадебный, вновь избранный президент и страна - как жених и невеста, инаугурация - как вступление в брак, а первые сто дней после нее - как медовый месяц. Предложение занять важный государственный пост в нашей стране нередко называется сватанье (сватовство).
Для американского политического дискурса метафора родства мало характерна, а поэтому российские метафорические аргументы не производят должного впечатления в США. Для американцев гипотетическое и даже вполне реальное кровное родство - это не причина для оказания материальной и тем более военной помощи. Как показал Дж. Лакофф, в Америке особенно действенны метафоры болезни и здоровья, финансовые и спортивные метафоры, образы отвечающего за порядок полицейского, представление войны как продолжения политики (метафора Карла Клаузевица) и др. В американской ментальности президент как бы подписывает контракт с народом-работодателем. А если президент Милошевич или президент Саддам Хусейн нарушают условия контракта, то они - преступники. Для американцев Югославия - это больной организм, который вынуждены лечить натовские доктора, или нарушающий порядок гражданин, которого вынужден призвать к порядку доблестный полицейский Дядя Сэм.
Однако американские метафоры сохранения здоровья, экономической выгоды и справедливого полицейского плохо воспринимаются в России. Такова уж наша национальная ментальность, что о своем здоровье мы начинаем думать, когда его уже не осталось. Говорить об экономической выгоде мы считаем неприличным, особенно если это касается политических связей с "братьями". А уж "справедливый милиционер" - это для значительной части наших соотечественников просто оксюморон.
С другой стороны, в российской политической (и бытовой) метафоре постоянно присутствуют криминальные образы, причем далеко не всегда они имеют негативную окраску. Разбойник и даже бандит - это у нас едва ли не похвала, а такие слова, как разборка, разводить, мочить, судя по всему превращаются в обычные термины политической сферы. Очевидно, что такие метафоры совершенно недоступны американскому политическому сознанию.
В некоторых других случаях концептуальные метафоры русских и американцев на первый взгляд очень похожи, но пониманию мешают детали. Примером может служить концептуальная метафора ОБЩЕСТВО - это ДОМ. Хорошо известно, что Дом - важнейший культурный концепт в человеческом сознании, это традиционный для мировой культуры источник метафорической экспансии. Так, Н. Д. Арутюнова отмечает: "Со времен Маркса стало принято представлять себе общество как некоторое здание, строение… Эта метафора позволяет выделить в обществе базис (фундамент), различные структуры (инфраструктуры, надстройки), несущие опоры, блоки, иерархические лестницы" [Теория метафоры, 1990, с. 14-15].
Подобные метафоры широко распространены и в отечественной политической речи. Приведем несколько примеров:
Метафоры данной сферы, как правило, производят впечатление убедительности, соответствия изображаемой картины очевидным правилам мироустройства. Рассмотренные выше образы, видимо, относятся к общечеловеческим, но в этой сфере существуют собственно русские метафоры, образы, отражающие именно наше социальное сознание. В современном массовом российском сознании ДОМ - это вовсе не деревенская изба или собственный коттедж, а многоэтажное здание со множеством квартир, причем квартиры эти часто бывают коммунальными. Образ коммунальной квартиры оказался удивительно подходящим для метафорического обозначения всевозможных политических конфликтов. Ср.:
Можно предположить, что в системе американских политических метафор ДОМ - это не многоэтажная коммуналка, а жилище для одной семьи, это собственность семьи, ее крепость и вместе с тем показатель солидности, состоятельности. Поэтому "коммунальные" метафоры при переводе требуют специального лингвокультурологического комментария.
Рассмотренные материалы показывают, что в политических дискурсах различных стран и народов для обозначения сходных ситуаций нередко используются совершенно различные метафорические модели, а, казалось бы, однотипные метафорические образы могут по-разному восприниматься в различных национальных культурах. Возможно, исследования по когнитивной теории метафоры смогут помочь народам лучше понять метафоры, свойственные другим культурам. Это в свою очередь поможет людям стать более терпимыми к другой системе мышления, к иной системе образной концептуализации политической реальности.
 
5.4. Российская монархическая метафора и ее американские эквиваленты
Анализ политической метафоры в ситуации президентских выборов 2000 года в России обнаружил, что в данном нарративе важное место занимает концептуальная метафора ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ - это ЦАРЬ ("монархическая" метафора). Такая метафора в соответствии с национальными традициями представляет главу государства как пользующегося абсолютной властью монарха, "помазанника Божия", а структуру государственной власти - как своего рода феодальную иерархию, в которой существуют не только царь, но и наследник престола, разнообразные феодалы (удельные князья, региональные бароны и др.), императорский двор, свита. Атрибутами государственной власти по-прежнему служат трон, мантия, скипетр и корона. Возможно, у нашего народа до сих пор существует потребность в ниспосланном свыше сильном правителе, который должен быть эталоном совести и высшей справедливости, действовать уверенно и решительно, не обращая внимания на сомнения и формальности. В рамках представленной модели выделяются следующие фреймы.
 
1. Фрейм "Носитель верховной власти"
 
Президент России может метафорически представляться как самодержец, то есть не ограниченный Конституцией или чем-либо еще монарх, полный хозяин своей страны, имеющий священное право на власть, в том числе на передачу этой власти наследнику. В конкретных контекстуальных условиях могут акцентироваться те или иные признаки российского самодержца.
 
Слот 1.1. Монарх
Слот представлен концептами царь, монарх, государь, правитель всея Руси, акцентирующими идеи недосягаемости, силы, могущества, авторитета носителя верховной власти, а также его доброты, справедливости, снисходительности. Ср.:
Эмотивные смысловые компоненты (веры, любви, почитания, страха) усиливают характеристики представления президента как монарха, которого подданные одновременно страшатся и обожают, к которому нельзя относиться как к обычному человеку, как к чиновнику, по воле народа занявшему на время высший пост в государстве.
 
Слот 1.2. Носитель священной власти
Показательно, что безграничная власть, возможность постоянно быть на виду, любовь, почитание, поклонение народа сближают президента не только с образом монарха, но и святого, усиливая эмоциональный эффект, направленный на создание образа "безупречности" и "всемогущества", объекта преклонения, вызывающего священный трепет.
Дистанцированность "верховного правителя", а также стремление российского избирателя к абсолютной, всепоглощающей любви и вере находят проявление в контексте выборов президента, который предстает как мессия, небожитель, патриарх, помазанник Божий, носитель таинства верховной власти, чью личность канонизируют и чье имя стремятся не упоминать всуе. Ср.:
Деятельность святого нет смысла обсуждать, его понимание не всегда доступно простому смертному, в него надо верить, он способен творить чудеса.
 
Слот 1.3. Хозяин страны
В демократических странах высшее должностное лицо воспринимается как своего рода управляющий, которому носитель верховной власти (народ) поручил управление государством, но не передал права собственности. Это ограниченный в правах высший менеджер, но не собственник. В российской традиции обладатель верховной власти представляется как полновластный хозяин страны. Российский президент часто метафорически обозначается как хозяин, барин, который самовластно управляет государством. Ср.:
Рассмотренный материал свидетельствует, что в соответствии с национальными традициями к президенту в России относятся не как к высшему чиновнику, а как к самовластному правителю, хозяину страны и почти святому, который способен творить чудеса, имеет право казнить и миловать, может облагодетельствовать или разорить подданного, волость, губернию.
 
2. Фрейм "Монархическая форма правления"
 
Образ самовластного русского президента-царя последовательно эксплицируется через поступки, свойственные феодальному "властителю", и способ передачи власти. Наш президент не исполняет обязанности, а полновластно царствует. Он сам решает, как ему следует поступать, когда уйти на покой, кому оставить державу.
 
Слот 2.1. Царствование
Деятельность президента РФ в рамках данного слота ассоциативно связана с царствованием монарха, способного приподнести царский подарок, отчитываться о плодах собственного царствования, по-царски уйти. Ср.:
Идея абсолютной власти подчеркивается метафорическими конструкциями, позволяющими осмысливать срок президентского правления как эпоху царствования монарха, а форму правления как президентскую монархию. Ср.:
Слот 2.2. Атрибуты власти
Основные атрибуты царской власти - это корона и скипетр, владение которыми символизирует полновластие государя. Соответственно потеря или передача этих атрибутов приравнивается к смене власти. Ср.:
Еще один атрибут монархической власти - трон. Его расположение в пространстве, на возвышении, символизирует недосягаемость царя для подданных, его могущество, возможность все видеть и одновременно быть всеми увиденным. В метафорическом контексте президентских выборов широко употребляется наименование трон, тем самым актуализируется величие и дистанцированность монарха от своих подданных. Ср.:
Слот 2.3. Наследники
В монархических странах в случае ухода обладателя короны власть передается его наследнику. Монарх обычно заранее решает, кто именно будет его наследником. Именно такой порядок передачи власти и характеризует рассматриваемая метафора, по существу "отрицающая" законный демократический способ передачи власти в России. Ср.:
Показательно, что монархическая метафора используется даже при обозначении кандидатов в президенты, которым отнюдь не симпатизировал Б. Н. Ельцин. Все кандидаты, так или иначе связанные с политикой и претендующие на пост главы государства, рисуются в виде престолонаследников, дофинов, кандидатов на трон, соискателей кремлевского трона, соискателей престола. Ср.:
Слот 2.4. Передача власти
Добровольный уход Бориса Ельцина от руководства государством последовательно представлялся в средствах массовой информации как отречение от престола. Соответственно начало деятельности нового президента - это восшествие на трон, коронация, или венчание на царство. Ср.:
Прагматический смысл данного фрейма можно сформулировать следующим образом: в народном сознании руководитель государства - это, как и прежде, могущественный, уверенный в себе царь-батюшка, наделенный священной властью. Царь сам решает, как ему править, когда уходить и кому передавать свой трон. Символы монархической власти эксплицируют недосягаемость, властность, могущество президента-царя.
 
3. Фрейм "Система монархической власти"
 
В демократическом государстве существует разделение властей: представительная, исполнительная и судебная власти взаимно ограничивают друг друга и вместе с тем оберегают от ошибок. Метафоры показывают, что российская система власти устроена совершенно иначе. Помимо исполнительной власти (правительства), в монархической России огромную роль играют, во-первых, двор, семья Государя, его свита, "ближние бояре", а во-вторых, региональные феодалы, воеводы и наместники Государя.
 
Слот 3.1. Двор и ближайшее окружение монарха
Ближайшее окружение президента, его помощники могут обозначаться как бояре, аристократия, двор, придворная свита, дворцовый коллектив, слуги и просто как холуи. Основное отличие такой системы власти состоит в том, что демократически назначенный министр несет ответственность перед народом и парламентом как выразителем интересов избирателей. Метафора подчеркивает, что в России важнейшие решения принимаются совсем в иных условиях, а главное достоинство приближенного - личная преданность монарху. Ср.:
Слот 3.2. Императорская семья
Как известно, в Российской империи значительное место в системе власти занимала "императорская фамилия": императрица, императрица-мать, великие князья, княгини и княжны. Ближайшие родственники императора часто назначались на важные официальные должности (что нередко осуждалось противниками режима), но не сама по себе должность (или ее отсутствие) определяла степень влиятельности члена императорской семьи. При чтении современной российской прессы может создаться впечатление, что с тех пор мало что изменилось. Ср.:
Слот 3.3. Региональные феодалы и наместники
В соответствии с логикой развертывания рассматриваемой модели периферийная политическая элита (руководители субъектов Федерации и др.) может метафорически обозначаться как удельные князья, региональные бароны, воеводы, феодалы, наместники государя, помещики. Ср.:
В других контекстах в качестве звеньев феодальной иерархии выступают важные государственные чиновники, руководители крупных компаний, СМИ, банков и иных подобных структур. Ср.:
При изучении представленного материала становится понятным, почему так легко провести метафорическую параллель между президентом и царем, между свободными гражданами демократической страны и подданными самодержца. Неограниченная власть монарха, осознание своего могущества, отдаленность от народа, неведение или нежелание проникнуться его бедами, проблемами, придворные интриги ассоциируются в нашем сознании с президентскими полномочиями и привилегиями, "закулисной" жизнью в кулуарах власти, зачастую с равнодушным отношением к избирателям. Но в российском национальном сознании упорно сохраняется "идеальная" политическая ситуация в монархической стране: к власти приходит разумный, деятельный, осознающий свою ответственность правитель, на которого, видимо, до сих пор уповает русский народ. Содержащиеся в сознании избирателей представления вербализуются в концептуальной метафоре.
Важно подчеркнуть, что концептуальная политическая метафора отражает национальное сознание и существующие в данной стране представления о структуре государственной власти. В частности, при сопоставлении агитационно-политического дискурса президентских кампаний в Америке и России обращает на себя внимание тот факт, что в средствах массовой информации США интересующая нас метафорическая модель, по существу, не используется. Президент "Нового света" может быть представлен как commander-in-chief 'главнокомандующий', prizefighter 'боксер-профессионал', the leading man 'исполнитель главной роли', hero 'герой' и т. д. Это свидетельствует о том, что в сознании американского народа верховная власть Соединенных Штатов ассоциативно не связана с монархической системой управления. Президент для американцев - это не монарх, святой или полновластный владелец страны, а нанятый народом управляющий, ведущий в бой командир или исполнитель главной роли в политическом спектакле. Таким образом, рассмотренная в данном параграфе концептуальная метафора является специфичной для российских текстов предвыборной агитации и не представлена ни одним наименованием в американском политическом дискурсе.
Однако если речь в американских СМИ заходит о российской президентской кампании, то монархическая метафора оказывается достаточно продуктивной. Для номинации основных кандидатов на пост главы российского государства в современной американской политической речи часто используются следующие метафоры: a new Russian tsar 'новый русский царь', an inheritor 'наследник', the Russian strongman 'русский властитель', President of all Russia 'президент всея Руси'. Ср.:
Внеязыковые причины такого широкого спектра коннотаций следует искать в социальной, историко-культурной информации, в тесной связи национального языка с национальным сознанием. Русскому народу на протяжении многих веков была свойственна вера в сильного правителя. Как известно, у граждан Соединенных Штатов существует совсем иная система политических ценностей и убеждений. Эти разные системы ценностей играют решающую роль в выборе метафорических моделей, которые используются русскими и американцами для обозначения своих политических лидеров.
Представленное исследование свидетельствует, что феодальная сфера по-прежнему занимает важное место среди источников метафорической экспансии в политическом дискурсе современной России, а для ее ведущих фреймов легко находятся аналоги в современной политической действительности. Но подобная метафора в силу известных культурно-исторических причин совершенно нетипична для американского политического дискурса, в котором президент - это не "помазанник Божий", а назначенный народом главный менеджер, предводитель армии или исполнитель ведущей роли в политическом спектакле. Отметим также, что феодальная метафора совершенно нехарактерна и для британского политического дискурса, несмотря на то что номинальным главой государства является отнюдь не метафорический монарх и образы двора, свиты и королевской семьи также, естественно, не метафорические. Для британского сознания монарх - это символ единства нации, освященный многовековыми традициями.
Рассмотренные в настоящем параграфе факты еще раз доказывают, что специфика используемых в обществе метафорических моделей определяется не только национальным языком, но и национальными традициями, национальной культурой, национальным самосознанием, национальной политической системой. Распространенность в России феодальной метафоры определяется вовсе не спецификой русского языка, а нетипичность подобной метафоры для американских и британских политических текстов никак не связана с особенностями английского языка.

* * *

Заканчивая общее сопоставление моделей российской и американской политической метафоры, еще раз подчеркнем сложную диалектику процессов. С одной стороны, факты подтверждают реальность существования общих закономерностей, своего рода интердискурса. Например, театральные метафоры в российской и американской политической коммуникации удивительно близки по составу фреймов и слотов, по прагматическому потенциалу, по функциям их использования и даже (разумеется, не в полной мере) по инвентарю концептов. Похожая картина обнаруживается при анализе метафор из военной, спортивной и медицинской сфер-источников.
С другой стороны, сопоставление способов метафорического представления одной и той же политической ситуации (военных действий в бывшей Югославии) в российском и американском политическом дискурсе показывает, как избирательна метафора и насколько различен прагматический потенциал моделей, используемых при характеристике указанной ситуации. Еще более глубокие различия обнаруживаются при сопоставлении российской "монархической" метафоры и ее американских эквивалентов. Американской ментальности присущ совсем иной, чем российской, образ политического лидера страны, и эти национальные свойства ярко проявляются в метафорах.
Когнитивно-дискурсивное сопоставление метафорических моделей, используемых в современных российских и американских политических текстах, позволяет лучше понять специфику метафорической картины политического мира в рассматриваемых государствах и выделить то общее, что создает базу для взаимопонимания и толерантности.
 
Заключение
 
Политическая лингвистика - одно из наиболее интенсивно развивающихся направлений современной отечественной филологии, что объясняется возрастающим интересом общества к использованию языка в сфере политической коммуникации. Использование когнитивно-дискурсивной методологии, для которой всегда был характерен мультидисциплинарный характер, позволяет обнаружить новые закономерности в организации и функционировании современного политического дискурса.
Каждая конкретная политическая метафора - это всего лишь мельчайший элемент мозаики, по которому, разумеется, невозможно восстановить целостную картину. Но если анализировать эту метафору в составе метафорической модели, в комплексе с другими метафорами рассматриваемого текста и - шире - нарратива, в сопоставлении с системой политических метафор в других языках, то отдельная метафора предстает как проявление важных закономерностей, которые отражают особенности национального самосознания и специфику соответствующего этапа развития общества.
Важнейший постулат современной политической лингвистики - дискурсивный подход к изучению политических текстов, а поэтому политические метафоры в настоящей монографии исследовались, во-первых, с учетом их соответствия той или иной метафорической модели, во-вторых, с учетом того, какое место рассматриваемая метафора занимает в тексте, в-третьих, с учетом той политической ситуации, в которой создан данный текст, и в его соотношении с другими текстами. Одновременно учитывались целевые установки, политические взгляды и личностные качества автора, специфика восприятия этого текста различными людьми.
При определении составляющих метафорической модели было обнаружено, что для ее описания особенно важно охарактеризовать следующие признаки: сферу-источник и сферу-мишень метафорической экспансии, характер взаимосвязи указанных сфер, ведущие фреймы, слоты и сценарии, степень частотности и развернутости, основные концептуальные векторы и прагматический потенциал модели.
За основу для систематизации моделей можно взять как понятийную сферу-источник метафорической экспансии, так и понятийную сферу метафорического притяжения (сферу-мишень), но это будут совершенно различные классификации. Например, если анализировать понятийную сферу "Экономика" как источник политических метафор, то выделяются фреймы "Деньги (капитал) и товары", "Субъекты экономической деятельности", "Экономическая деятельность", "Экономическая оценка". Если же анализировать сферу "Экономика" как центр притяжения метафор, то обнаруживаются обширные разряды метафор, восходящих к понятийным сферам "Человеческий организм", "Мир животных", "Война", "Криминал" и др., в каждой из которых обнаруживается оригинальная система фреймов и слотов. При понятийной классификации сфер, служащих источниками метафорической экспансии в сферу "Политика", на первом этапе классификации выделяются четыре основные субсферы - "Человек", "Природа", "Артефакты", "Социум". При понятийном анализе сфер, служащих мишенями политической метафоры, обнаруживается, что метафорическая категоризация присуща всем областям политического мира.
Когнитивно-дискурсивное исследование закономерностей использования метафор в составе конкретных политических текстов подтвердило, что особую значимость приобретает использование в тексте значительного количества метафор, соответствующих той или иной модели. В политическом тексте часто можно обнаружить доминантную метафорическую модель (реже - две-три доминантные модели). Основные признаки доминантных моделей - высокая частотность использования соответствующих им концептов, развернутость (использование в тексте разнообразных фреймов, слотов и концептов) и рассредоточенность по различным частям текста. В качестве дополнительных признаков доминантного положения модели в тексте следует назвать применение не только традиционных, но и ярких индивидуально-авторских образов, реализацию соответствующих метафор в наиболее сильных позициях текста (заголовок, первая и последняя фразы текста, шрифтовые выделения и др.).
Восприятие метафорической модели становится более ярким, если соответствующие ей элементы акцентируются в тексте при помощи тех или иных риторических фигур, способствующих привлечению внимания читателей к форме выражения соответствующих смыслов (антитеза, анафора, градация и др.), при помощи средств интертекстуальности и иных дискурсивных сигналов. Наша работа показывает, что исследование метафоры становится более глубоким, если традиционные методики лингвистики текста дополнить когнитивно-дискурсивными методиками, если изучать не просто текст, а текст в дискурсе.
Особую значимость приобретает использование соответствующей модели метафоры в заголовке текста. Доминантные метафорические модели представляют собой одно из важных средств обеспечения связности и цельности текста (в том числе собственно текста и его заголовка), эти модели усиливают эстетическую значимость и прагматический потенциал текста. Использование развернутой метафорической модели - это мощное средство воздействия на адресата, способ преобразования политической картины мира в его сознании. Удачная метафора обладает мощным эвристическим потенциалом: она формирует отношение к обсуждаемой проблеме, создает эмоциональный фон, необходимый для принятия решений, и подсказывает направления движения мысли за счет активизации аналоговых возможностей человеческого мышления.
В процессе нарративного исследования метафорических моделей было обнаружено, что в политическом нарративе "Федеральные выборы в России" получили развитие метафорические модели с концептуальными векторами жестокости, агрессивности и соперничества (война, криминал, спорт, мир животных и др.), отклонения от естественного для человека порядка вещей (болезнь, криминал, мир животных и др.). Еще одна группа сильных концептуальных векторов современной российской политической метафоры - это неправдоподобие происходящего, неискренность политиков, излишняя карнавальность находящихся в центре общественного внимания событий, несамостоятельность публичных политиков - наличие каких-то тайных сценаристов, режиссеров и тренеров в политической жизни страны (театральная, игровая и спортивная метафоры). Исследуемая система концептуальных метафор отражает типовые социальные представления о характере современных политических выборов.
В процессе исследования был сделан вывод о том, что нарративный анализ - одно из перспективных направлений исследования современной политической метафоры, позволяющее выявить взаимосвязи между политическим событием, его восприятием в национальном сознании и соответствующей системой метафор. Нарративный подход позволяет выделить общие закономерности в метафорическом отражении соответствующего события, в той или иной степени абстрагируясь от метафорической картины мира, характерной для отдельных политических течений и политических лидеров, а также от особенностей использования метафор, связанных с жанровыми и иными свойствами политических текстов. Вместе с тем нарратив должен изучаться не как некое автономное явление, а в дискурсе соответствующей политической ситуации.
Когнитивно-дискурсивный анализ показывает, что представленные в современном российском политическом дискурсе метафорические модели в одних своих аспектах отражают национальную культуру и национальный менталитет, в других - типичны для "западного" (европейско-американского) культурного пространства, а в третьих - имеют общечеловеческий характер. Эти метафоры, с одной стороны, традиционны, связаны с историей развития российского общества и русского языка, а с другой - тесно связаны с текущей политической ситуацией, погружены в дискурс.
Метафора относится к числу тех феноменов, в которых наиболее ярко проявляется "душа народа", его ментальный мир. Сопоставительное когнитивно-дискурсивное исследование метафорических моделей, используемых в политическом дискурсе различных стран, позволяет точнее разграничить национальные и общечеловеческие черты метафорического мышления, дифференцировать феномены, связанные с языком, на котором создается текст, и явления, зависящие от национальной ментальности, социально-исторических факторов и конкретной политической ситуации.
 

Библиографический список

АГЕЕНКО Е. Л. Русская речь у микрофона // Русская речь. 1996. № 1.
АЛЕКСАНДРОВА О. В. Когнитивно-прагматические особенности построения дискурса в СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
АЛЕКСЕЕВА Л. М. Метафоры, которые мы выбираем: (Опыт описания индивидуальной концептосферы) // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
АЛЕКСЕЕВА Л. М., МИШЛАНОВА С. Л. Медицинский дискурс: Теоретические основы и принципы анализа. Пермь, 2002.
АЛТУНЯН А. Г. От Булгарина до Жириновского: Идейно-стилистический анализ политических текстов. М., 1999.
АЛТУНЯН А. О собирателях земли русской: Жириновский как публицист // Вопросы литературы. 1996. № 2.
АМИРОВ В. М. Агитационный предвыборный сверхтекст: Организация содержания и стратегии реализации: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива в русском и английском языках: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1998.
АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива. Тюмень, 1996.
АННУШКИН В. И. Русские учения о речи: (История, теория и общественно-языковая практика) // Речевое общение. Красноярск, 2000. Вып. 3 (11).
АПРЕСЯН В. Ю., АПРЕСЯН Ю. Д. Метафора в семантическом представлении эмоций // Вопросы языкознания. 1993. № 3.
АПРЕСЯН Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.
АПРЕСЯН Ю. Д. О регулярной многозначности // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1971. Вып. 6.
АПРЕСЯН Ю. Д. Образ человека по данным языка: Попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. № 1.
АРИСТОТЕЛЬ. Сочинения: В 4 т. М., 1982. Т. 4.
АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990а.
АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990б.
АРУТЮНОВА Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1978. № 4.
АРУТЮНОВА Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.
АХМАДЕЕВА С. А. Изучение функций метафоры в лингвистике ХХ века: Приоритеты и критерии классификации // Русский язык на рубеже тысячелетий: Материалы докладов и сообщений. СПб., 2001. Т. 1.
БАБЕНКО Л. Г., ВАСИЛЬЕВ И. Е., КАЗАРИН Ю. В. Лингвистический анализ художественного текста. Екатеринбург, 2000.
БАГИЧЕВА Н. В. Россия - мать или мачеха? (Метафорическое моделирование образа Родины) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2000. Т. 5.
БАЗЫЛЕВ В. Н. Автопортреты политиков: от психопоэтики к психополитике // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
БАЗЫЛЕВ В. Н. Политик в интеллектуальном контексте эпохи // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
БАЙКОВ В. Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Функционирование языка как средства идеологического воздействия. Краснодар, 1988.
БАКУМОВА Е. В. Ролевая структура политического дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2002.
БАКУМОВА Е. В. Социальные роли российских политиков // Вопросы филологии и лингводидактики. Волгоград, 2001.
БАЛАШОВА Л. В. Метафора в диахронии: На материале русского языка ХI - ХХ веков. Саратов, 1998.
БАРАНОВ А. Н. Введение в прикладную лингвистику. М., 2001. БАРАНОВ А. Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н. Политическая метафорика публицистического текста: Возможности лингвистического мониторинга // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БАРАНОВ А. Н. Политический дискурс: Прощание с ритуалом // Человек. 1997. № 6.
БАРАНОВ А. Н. Речевое воздействие и аргументация // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000.
БАРАНОВ А. Н. Языковые игры времен перестройки: (Феномен политического лозунга) // Русистика. 1993. № 2.
БАРАНОВ А. Н., ДОБРОВОЛЬСКИЙ Д. О. Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1997. Т. 56. № 1.
БАРАНОВ А. Н., КАЗАКЕВИЧ Е. Г. Парламентские дебаты: Традиции и новаторство. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Словарь русских политических метафор. М., 1994.
БАРАНОВ А. Н., ПАРШИН П. Б. Процедурный язык в лингвистической семантике // Известия АН СССР. Сер лит. и яз. 1990. № 1.
БАСОВСКАЯ Е. Н. Художественный вымысел Оруэлла и советский язык // Русская речь. 1995. № 4.
БАХТИН М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
БЕЛКИНА О. Е. "Загадочный Путин", или… // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
БЕЛОВА Е. Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушаний комитетов конгресса США): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 1995.
БЕЛЬЧИКОВ Ю. А. Из наблюдений над русским литературным языком эпохи Великой Отечественной войны // Филологические науки. 2000. № 6.
БЕЛЯНИН В. П. Психолингвистический анализ речи одного политика. 1999 // www.textology.ru.
БЕРДЯЕВ Н. Судьба России. М., 1990.
БЕРКНЕР С. С. Язык как инструмент политики // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
БЛАКАР Р. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.
БОЛДЫРЕВ Н. Н. Когнитивная семантика: (Курс лекций по английской филологии). Тамбов, 2001.
БОЛОТОВА Е., ЦИНКЕН Й. Русская и немецкая Европа: Исследование структуры миров культурных представлений в русской и немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БОРКОВЕЦ Н. И. Техническая метафора в художественной картине мира: (На материале немецкой прозы ХХ века и ее переводов на русский язык): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
БРОКМЕЙЕР Й., ХАРРЕ Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. № 3.
БУЛГАКОВА Л. Н., ЗАХАРЕНКО И. В., КРАСНЫХ В. В. Харизма без власти и власть без харизмы: (К вопросу о современном российском политическом дискурсе) // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
БУЛЫГИНА Е. Ю. Лексическое воплощение концепта "деньги" в современной публицистике // Отражение русской языковой картины мира в лексике и грамматике. Новосибирск, 1999.
БУЧНЕВА Н. Л. Некоторые аспекты метафоризации терминов в современной немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БЫКОВА Е. В. Однословные финансово-экономические термины, заимствованные из английского языка в 90-е годы (этапы и типы адаптации): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2000.
ВАЙНРИХ Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.
ВАН ДЕЙК Т. А. Критический анализ дискурса // Перевод и лингвистика текста. М., 1994.
ВАСИЛЕНКО И. А. О возможностях политической герменевтики // Вопросы философии. 1999. № 6.
ВАСИЛЬЕВ А. Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании. Красноярск, 2000.
ВЕЖБИЦКА А. Антитоталитарный язык в Польше: Механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4.
ВЕЖБИЦКАЯ А. Язык, культура, познание. М., 1996.
ВЕПРЕВА И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. Екатеринбург, 2002.
ВЕРШИНИНА Т. С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе: Автореф. … дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
ВЕРШИНИНА Т. С. Метафора в политическом дискурсе: Традиции и новаторство // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
ВЕРШИНИНА Т. С. Политическая метафора: Ю. Лужков, А. Проханов, В. Жириновский // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
ВИНОГРАДОВ С. И. Нормативный и культурно-прагматический аспекты культуры речи // Культура речи и эффективность общения. М., 1996.
ВИНОГРАДОВ С. И. Слово в парламентской речи и культура общения // Русская речь. 1993. № 2-4.
ВОДАК Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград, 1997.
ВОЛОДИНА М. Н. Теория терминологической номинации. М., 1997.
ВОЛОДИНА М. Н. Язык массовой коммуникации - основное средство информационного воздействия на общественное сознание // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ВОРКАЧЕВ С. Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: Становление антропоцентрической парадигмы // Филологические науки. 2001. № 1.
ВОРОБЬЕВ В. В. Лингвокультурология: (Теория и методы). М., 1997.
ВОРОБЬЕВА О. И. Политическая лексика. Ее функции в современной устной и письменной речи. Архангельск, 2000.
ВОРОБЬЕВА О. И. Политическая лексика. Семантическая структура. Текстовые коннотации. Архангельск, 1999.
ВОРОЖБИТОВА А. А. "Официальный советский язык" периода Великой Отечественной войны в лингвориторической интерпретации // Теоретическая и прикладная лингвистика. Воронеж, 2000. Вып. 2: Язык и социальная среда.
ВОРОЖБИТОВА А. А. На "входе" и "выходе" русского советского дискурса: (Лингвориторический аспект) // Русистика: Лингвистическая парадигма конца ХХ века. СПб., 1999.
ВУ БОК НАМ. Метафорическое представление межличностных отношений: (Когнитивный аспект) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
ГАДЖИЕВ К. С. Политическая наука. М., 1994.
ГАК В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора в языке и тексте. М., 1988.
ГАК В. Г. Сопоставительная лексикология. М., 1977.
ГАЛЕЕВА Н. Л. Параметры художественного текста и перевод. Тверь, 1999.
ГАЛЬПЕРИН И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.
ГЕЛЛЕР М. Машина и винтики. История формирования советского человека. М., 1994.
ГЕЛЬМАН А. Политика как театр // gazeta.ru // naedine 1999.
ГЛУХОВА А. В. Речь как политическое действие: Функциональный аспект // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
ГОЛОВАНОВА А. В. Языковые метафоры в оценке человека: (На материале русского и польского языков) // Язык. Система. Личность. Екатеринбург, 2000.
ГОРБАНЕВСКИЙ М. В., КАРАУЛОВ Ю. Н., ШАКЛЕИН В. М. Не говори шершавым языком. М., 1999.
ГОРДОН Д. Терапевтические метафоры. СПб., 1995. ГРАНОВСКАЯ Л. М. Русская эмиграция о русском языке. М., 1993.
ГРАУДИНА Л. К. Эвфемизмы - дисфемизмы: парламентские и непарламентские выражения // Культура парламентской речи. М., 1994.
ГРЕШНЕВИКОВ А. Информационная война. М., 1999.
ГРИГОРЬЕВ А. Б. Утешение филологией // Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. М., 1998.
ГРИГОРЬЕВА О. Н. Политический театр современной России (взгляд филолога) // Интернет-журнал "Полемика". Публикации Irex-Russia, 2001. № 9.
ГРИГОРЬЕВА О. Н. Цвет и запах власти: (Семантика ощущений в языке СМИ) // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ГРИШАЕВА Л. И. Россия в зеркале немецкой прессы: Путь к взаимопониманию народов? // ХХI век без войны и насилия?!: Материалы международной научной конференции. Воронеж, 2002.
ГУДКОВ Д. Б. "Сюжеты политического дискурса" и способы их актуализации // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
ГУДКОВ Д. Б. Настенные надписи в политическом дискурсе // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
ГУДКОВ Д. Б. Ритуалы и прецеденты в политическом дискурсе // Политический дискурс в России-2: Материалы рабочего совещания. М., 1998.
ГУДКОВ Д. Б. Тексты политического дискурса и национальный миф // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ГУДКОВ Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М., 2003.
ГУДКОВ Л. Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994.
ГУМБОЛЬДТ В. ФОН. Язык и философия культуры. М., 1984.
ГУРЕВИЧ П. С. Философская антропология. М., 1997.
ДАНИЛОВ С. Ю. Жанр проработки в тоталитарной культуре // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 1999.
ДЕЙК Т. А. ВАН. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
ДЕМЬЯНКОВ В. З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
ДЕМЬЯНКОВ В. З. Событийность в языке средств массовой информации // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ДЖОНСОН-ЛЭРД Ф. Процедурная семантика и психология значения // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23.
ДЗЯЛОШИНСКИЙ И. М. Методы деятельности СМИ в условиях становления гражданского общества. М., 2001.
ДИНСМОР ДЖ. Ментальные пространства с функциональной точки зрения // Язык и интеллект. М., 1998.
ДМИТРИЕВА О. Л. Ярлык в парламентской речи // Культура парламентской речи. М., 1994.
ДОБРЕНКО У. Фундаментальный лексикон. Литература позднего сталинизма // Новый мир. 1990. № 2.
ДОРОЖКИНА Т. Н. Речевой имидж политического лидера // Социс (Социологические исследования). 1997. № 8.
ДУКА А. В. Политический дискурс оппозиции в современной России // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 1 // www.soc. pu.ru/publications/jssa/1998/1/a9.html.
ДУЛИЧЕНКО А. Д. Русский язык конца II тысячелетия. Мюнхен, 1995.
ДЫМАРСКИЙ М. Я. Проблемы текстообразования и художественный текст. СПб., 1999.
ЕВСТАФЬЕВ В. А. СМИ в системе массовых коммуникаций в России: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 2001.
ЕНИНА Л. В. Идеологическое содержание современных лозунгов протеста // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
ЕНИНА Л. В. Современные российские лозунги как сверхтекст: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 1999.
ЕРИЛОВА С. Л. Метафора как средство выражения смысловой неопределенности в политическом дискурсе // Языковые подсистемы: Стабильность и динамика. Тверь, 2002.
ЕРМАКОВА О. П. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
ЕРМОЛЕНКО С. С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка // Мова тоталiтарного суспiльства. Киев, 1995.
ЖЕЛТУХИНА М. Р. Комическое в политическом дискурсе конца ХХ века. Русские и немецкие политики. Москва; Волгоград, 2000.
ЖЕЛЬВИС В. И. Инвектива в политической речи // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999.
ЖЕЛЬВИС В. И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.
ЖУКОВА Н. Н. Реализация культурно-языковой компетенции в заглавиях публицистических текстов // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ЗАЛИЗНЯК АННА А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии: Проект "каталога семантических переходов" // Вопросы языкознания. 2001. № 2.
ЗЕМСКАЯ Е. А. Введение // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
ЗЕМСКАЯ Е. А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского времени // Вопросы языкознания. 1997. № 3.
ЗИМИНА М. В. Концептуальная метафора в сфере политики // Филологический сборник. Кемерово, 2002. Вып. 2.
ЗОЛОТОВА Г. А. У языка, как у людей, - свои проблемы // Русская речь. 2001. № 4. ИГНАТЬЕВ А. А. Ценности науки и традиционное общество (социокультурные предпосылки радикального политического дискурса) // Вопросы философии. 1991. № 4.
ИЛЬИН М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
ИЛЮХИНА Н. А. Образ в лексико-семантическом аспекте. Самара, 1998.
ИССЕРС О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Екатеринбург; Омск, 1999.
ИШКОВА Т. Н. Концепт языковой личности в английском языке в сопоставлении с русским языком: (На примере анализа вариантов переводов пьесы Б. Шоу "Пигмалион"): Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2002.
КАКОРИНА Е. В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
КАНЧЕР М. А. Языковая личность телеведущего в рамках русского риторического этоса: (На материале игровых программ): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
КАРА-МУРЗА С. Г. Манипуляция сознанием. М., 2000.
КАРАСИК В. И. Языковой круг: Личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002.
КАРАУЛОВ Ю. Н. О состоянии русского языка современности. М., 1991.
КАРАУЛОВ Ю. Н. О состоянии современного русского языка // Русская речь. 2001. № 3.
КАРАУЛОВ Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
КАРАУЛОВ Ю. Н., ПЕТРОВ В. В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
КАСЛОВА А. А. Концептуальная метафора "Выборы президента - это театр" в российском и американском политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2003. Т. 9.
КАСЛОВА А. А. Концептуальная метафора в российских и американских текстах, посвященных выборам президента // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002а. Т. 8.
КАСЛОВА А. А. Развертывание милитарной метафоры в тексте // Языковая картина мира и ее метафорическое моделирование. Екатеринбург, 2002б.
КАШКИН В. Б. Коммуникативная мимикрия и социальная власть // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
КАШКИН В. Д. Кого класть на рельсы (к проблеме авторства в политическом дискурсе) // http: // kachkine.narod.ru.
КИРЕЕВА Е. С. "Лидер родился…?!" // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
КИРЕЕВА Е. С. Символические проводники в политическом сценарии // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
КИСЕЛЕВ К. В. Политический слоган: Проблемы семантической политики и коммуникативная техника. Екатеринбург, 2002.
КИТАЙГОРОДСКАЯ М. В., РОЗАНОВА Н. Н. "Свое" - "чужое" в коммуникативном пространстве митинга // Русистика сегодня. М., 1995. № 1.
КЛЕМПЕРЕР В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. М., 1998.
КОБОЗЕВА И. М. Прагматический подход к идентификации метафоры в политическом дискурсе СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
КОБОЗЕВА И. М. Семантические проблемы анализа политической метафоры // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2001. № 6.
КОБРИН К. Девяностые: Эпоха больших метафор // Логос. 2000. № 5. www/ruthenia/ru/logos/number/2000_05.
КОЖЕВНИКОВА Н. А. Язык революционной эпохи в изображении писателей русского зарубежья // Русистика сегодня. 1998. № 1-2.
КОЖЕНЕВСКА-БЕРЧИНСКА Й. Новации в языковой картине мира российского человека: На основе современных публицистических текстов. Ольштын, 1996.
КОЖИН А. Н. Лексико-стилистические процессы в русском языке периода Великой Отечественной войны. М., 1985.
КОЖИНА М. Н. Об отношении стилистики к лингвистике текста // Функциональный стиль научной прозы: Проблемы лингвистики и методики преподавания. М., 1980.
КОЛОТНИНА Е. В. Метафорическая модель "Субъекты экономической деятельности - это животные" // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
КОЛОТНИНА Е. В. Метафорическое использование лексики понятийной сферы "Больной - здоровый" // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2000. Т. 5.
КОЛОТНИНА Е. В. Развертывание концептуальной метафоры в английском экономическом тексте // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2003. Т. 9.
КОНЬКОВ В. И. Речевая структура газетного заголовка. СПб., 1995.
КОРДОНСКИЙ С. Фундаментальный лексикон: Язык и политический спектр в России // Век ХХ и мир. 1994. № 1-2.
КОСТОМАРОВ В. Г. Языковой вкус эпохи: Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. 3-е изд., испр. и доп. СПб., 1999.
КРАВЧЕНКО И. И. Политическая мифология: Вечность и современность // Вопросы философии. 1999. № 1.
КРАСНЫХ В. В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность. М., 1998.
КРАСНЫХ В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М., 2002.
КРОНГАУЗ М. Критика языка // Логос. 1999. № 3. // www.ruthenia. ru/number/1999-03-13.htm.
КРЫСИН Л. П. Русский литературный язык на рубеже веков // Русская речь. 2000. № 1.
КРЫСИН Л. П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
КРЮЧКОВА Т. Б. Общественно-политическая лексика и терминология: Основные свойства и тенденции развития: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 1991.
КУБРЯКОВА Е. С. Композиционная семантика: Цели и задачи // Композиционная семантика: Материалы третьей международной школы-семинара по когнитивной лингвистике. Тамбов, 2002. Ч. 1.
КУБРЯКОВА Е. С. Начальные этапы становления когнитивизма: Лингвистика - психология - когнитивная наука // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
КУБРЯКОВА Е. С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике: (Обзор) // Дискурс, речь, речевая деятельность: Функциональные и структурные аспекты: Сб. обзоров / ИНИОН РАН. М., 2000.
КУБРЯКОВА Е. С. О разных подходах к изучению СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
КУБРЯКОВА Е. С. Семантика в когнитивной лингвистике // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1999. Т. 58. № 5-6.
КУБРЯКОВА Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века: (Опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца ХХ века. М., 1995.
КУБРЯКОВА Е. С., ДЕМЬЯНКОВ В. З., ПАНКРАЦ Ю. Г., ЛУЗИНА Л. Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
КУЗЬМИНА Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции языка. Екатеринбург; Омск, 1999.
КУЛЬТУРА парламентской речи / Под ред. Л. Г. Граудиной, Е. Н. Ширяева. М., 1994.
КУНИНА М. Н. Когнитивно-прагматические характеристики террористического дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Краснодар, 2001.
КУПИНА Н. А. Агитационный дискурс: В поисках жанров влияния // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
КУПИНА Н. А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь, 1995.
КУПИНА Н. А. Языковое сопротивление в контексте тоталитарной культуры. Екатеринбург, 1999.
КУПИНА Н. А., БИТЕНСКАЯ Г. В. Сверхтекст и его разновидности // Человек - Текст - Культура. Екатеринбург, 1994.
КУРТИН Ж. Ж. Шапка Клементиса: (Заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе) // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999.
ЛАБУТИНА В. В. Вторичная номинация в сфере обозначения причинно-следственных отношений в русском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Уфа, 1998.
ЛАБУТИНА В. В. О двух моделях метафорического обозначения причинно-следственных отношений // Семантическая системность языковых единиц. Самара, 1997.
ЛАЗАРЕВА Э. А. Заголовок в газете. Свердловск, 1989.
ЛАЗАРЕВА Э. А. Системно-стилистические характеристики газеты. Екатеринбург, 1993.
ЛАЙДИНЕН Н. В. Образ России в зеркале общественного мнения // Социс. 2001. № 4.
ЛАКОФФ ДЖ. Когнитивная семантика // Язык и интеллект. М., 1995.
ЛАКОФФ ДЖ. Когнитивное моделирование // Язык и интеллект. М., 1996.
ЛАКОФФ ДЖ. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23.
ЛАКОФФ ДЖ., ДЖОНСОН М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. М., 1990 (гл. 1-6).
ЛАКОФФ ДЖ., ДЖОНСОН М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987 (гл. 1, 13, 21, 23, 24).
ЛАНГАККЕР Р. В. Модель, основанная на языковом употреблении // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1997. № 4, 6.
ЛАССАН Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: Когнитивно-риторический анализ. Вильнюс, 1995.
ЛЕВИН Ю. И. Семиотика советских лозунгов // Левин Ю. И. Поэтика. Семиотика: Избр. труды. М., 1998.
ЛЕВОНТИНА И. Б., ШМЕЛЕВ А. Д. За справедливостью пустой // Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000.
ЛИХАЧЕВ Д. С. Экология культуры. Л., 1985.
МАЙДАНОВА А. М., АМИРОВ В. М., ЕНИНА Л. В. и др. Речевая агрессия в средствах массовой информации. Екатеринбург, 1997.
МАКАРОВ М. Л. Речевая коммуникация в группе: Дискурсивное конструирование социальной идентичности // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
МАРТЫНЕНКО Н. Г. Субъективизация новостийного дискурса аналитических программ ТВ // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 2000.
МАТУРАНА У. Биология познания // Язык и интеллект. М., 1995.
МЕТАФОРА в языке и тексте. М., 1988.
МЕТОДОЛОГИЯ исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов / Под ред. И. Ф. Ухвановой-Шмыговой. Минск, 1998.
МИНАЕВА Л. В. Язык СМИ в аспекте лингвоимиджелогии // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
МИНСКИЙ М. Фреймы для представления знаний. М., 1979.
МИРОНОВА П. О. Стратегия редукционизма в современном политическом дискурсе: Когнитивно-прагматический аспект: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2003.
МИРОНОВА П. О. Упрощение модели мира в современном политическом дискурсе: (Анализ концептов) // Вестник Омского университета. 2003. № 1.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. О речевом поведении политиков // Независимая газета. 1999. 2 дек.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. М., 1996.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. Язык российских СМИ как манипулирующая система // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
МИШЛАНОВА С. Л. Метафора в медицинском дискурсе. Пермь, 2002.
МОКИЕНКО В. М., НИКИТИНА Т. Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998.
МОЛОКОВ С. В., КИСЕЛЕВ В. Н. Словарь новых значений и слов языка газеты. М., 1996.
МОСКВИН В. П. Русская метафора. Волгоград, 1997. МОСКВИН В. П. Русская метафора: Параметры классификации // Филологические науки. 2000. № 2.
МОСКВИН В. П. Эвфемизмы в лексической системе русского языка. Волгоград, 1999.
МУРАНЕ С. Н. Лексика военной сферы в постсоветском политическом дискурсе // Говорящий и слушающий: Языковая личность, текст, проблемы обучения. СПб., 2001.
МУРАНЕ С. Н. Лексика медицинской сферы в языке современной российской и латвийской прессы // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
НИКИТИН М. В. Метафора: Уподобление vs. Интеграция концептов // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
НИКОЛАЕВА А. В. К счастью… пострадали только читатели // Русская речь. 2000. № 1.
НОВИКОВ А. Б. Словарь перифраз русского языка: (На материале газетной публицистики). М., 1999.
НОВИКОВ Л. А. Семантика русского языка. М., 1982.
НОРМАН Б. Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии // Язык и культура: Третья международная конф. Киев, 1994.
ОЛЬШАНСКИЙ И. Г. Модели представления знаний и когнитивные аспекты полисемии // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
ОРЛОВА О. Г. Концепт "Россия" в американской публицистике // Филологический сборник. Кемерово, 2002. Вып. 2.
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ Х. Две великие метафоры // Теория метафоры. М., 1990.
ОСИПОВА М. А. Этноним "совок" // Тоталитаризм. Исторический опыт Восточной Европы. М., 1995.
ПАВЛОВИЧ Н. В. Словарь поэтических образов. М., 1999. Т. 1-2.
ПАВЛОВИЧ Н. В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М., 1995.
ПАРШИН П. Б. Исследовательские практики, предмет и методы политической лингвистики // Scripta linguisticae applicatae = Проблемы прикладной лингвистики. М., 2001.
ПАРШИН П. Б. Понятие идиополитического дискурса и методологические основания политической лингвистики // www/elections/ru/biblio/parshin/htm/Архив 23 марта 1999.
ПАРШИН П. Б. Теоретические перевороты и методологический мятеж в лингвистике ХХ века // Вопросы языкознания. 1996. № 2.
ПЕНЬКОВСКИЙ А. Б. О семантической категории чуждости в русском языке // Структурная лингвистика. 1985-1987. М., 1989.
ПЕТРЕНКО В. Ф., МИТИНА О. В. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. Смоленск, 1997.
ПЕТРОВ В. В. Метафора: От семантических представлений к когнитивному анализу // Вопросы языкознания. 1990. № 3.
ПЛУЦЕР-САРНО А. Государственная дума как фольклорный персонаж: Пародия, плач, исповедь и пасквиль - жанры русской политики // Логос. 1999. № 9.
ПОДЧАСОВ А. С. Дезориентирующие заголовки в современных газетах // Русская речь. 2000. № 3.
ПОКРОВСКАЯ Е. А. Русский синтаксис в ХХ веке: (Лингвокультурологический анализ). Ростов-на-Дону, 2001.
ПОПОВА Е. А. О лингвистике нарратива // Филологические науки. 2001. № 4.
ПОПОВА З. Д., СТЕРНИН И. А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж, 2001.
ПОПОВА Т. И. Телеинтервью в коммуникативно-прагматическом аспекте. СПб., 2002.
ПОТЕБНЯ А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1968.
ПОЦЕЛУЕВ С. П. Символическая политика как инсценирование и эстетизация // Полис. 1999. № 5.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Информационные войны. М., 2000.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Теория и практика коммуникации. М., 1998.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Тоталитарный человек. Киев, 1994.
ПРОСКУРЯКОВ М. Р. Дискурс борьбы: (Очерк языка выборов) // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. № 1.
ПРОХОРОВА Э. В. Современная демократическая риторика: (На примере текстов Анатолия Собчака) // Политическая коммуникация: Материалы Интернет-конференции. Челябинск, 2002.
РАССОХИНА М. В. Метафора в языке социологической теории. М., 2001.
РАХИЛИНА Е. В. Когнитивная семантика: История. Персоналии. Идеи. Результаты // Семиотика и информатика. М., 1998. Вып. 36.
РАХИЛИНА Е. В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2000. Т. 59. № 3.
РЕВЗИНА О. Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. № 1.
РЕМИЗОВ М. Война, язык и неврастения // Логос. 2000. № 2. www/ruthenia/ru/logos/number/2000_02.
РОГОЗИНА И. В. Медиа-картина мира // Языковое бытие человека и этноса: Психолингвистический аспект. Барнаул, 2001.
РОДИОНОВА Е. Националистический дискурс газеты "Завтра" // Логос. 2000. № 1.
РОЗИНА Р. И. Корифей пропаганды, или Риторика Сталина // Наука убеждать - риторика. 1991. № 8.
РОКОТЯНСКАЯ Л. Ю. Лингвокультурные характеристики животных в сказках // Языковая личность: Проблемы коммуникативной деятельности. Волгоград, 2001.
РОМАНЕНКО А. П. Советская словесная культура: Образ ритора. Саратов, 2000.
РОМАНОВ А. А. Конфликтный дискурс политика // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
РОМАНОВ А. А., РОМАНОВА Л. А. Технология резонансной информации в политической коммуникации // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
РУБЕРТ И. Б. Мифологема в языке СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
РУЖЕНЦЕВА Н. Б. Дискредитирующие тактики в газетно-журнальном политическом дискурсе // Языковая игра как вид лингвокреативной деятельности. Формирование языковой личности в онтогенезе. Екатеринбург, 2002.
РУССКИЙ язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
РЯБЦЕВА Н. К. Этические знания и их "предметное" воплощение // Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000.
РЯПОСОВА А. Б. Агрессивный прагматический потенциал криминальных метафор, функционирующих в агитационно-политическом дискурсе периода федеральных выборов (1998-2000 гг.) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
РЯПОСОВА А. Б. Криминальный жаргон в дискурсе российских выборов // Языковая картина мира и ее метафорическое моделирование. Екатеринбург, 2002.
РЯПОСОВА А. Б. Милитарная метафора в современном агитационно-политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
САВЕЛЬЕВ А. Н. Политическая мифология и политическая технология // Москва. 1998. № 8.
САВЕНКОВА Л. Б. Русская паремиология: Семантический и лингвокультурологический аспекты. Ростов-на-Дону, 2002.
САМОТИК Л. Г. Словарь выразительных средств языка политика: (На материале текстов губернатора Красноярского края А. И. Лебедя). Красноярск, 2002.
САФОНОВ А. А. Стилистика газетных заголовков // Стилистика газетных жанров. М., 1981.
САФОНОВА Ю. А. Русский язык, властные структуры и электорат // Русский язык на рубеже тысячелетий: Материалы докладов и сообщений всерос. конф. СПб., 2001. Т. 1.
СЕГЕЛА Ж. Национальные особенности охоты за голосами. М., 1999.
СЕДОВ А. Е. История генетики, запечатленная в метафорах ее языка // Проблемы социолингвистики и многоязычия. М., 1997. Вып. 1.
СЕЛИЩЕВ А. М. Выразительность и образность языка революционной эпохи // Селищев А. М. Избранные работы. М., 1968.
СЕЛИЩЕВ А. М. Язык послереволюционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет. М., 1928.
СЕНЬКО Е. В. Коннотативно-прагматическая динамика лексических единиц // Коммуникативно-прагматическая семантика. Волгоград, 2000.
СЕРЕБРЯННИКОВ В. В. Косовская и чеченская война в сознании России и Запада // Социс. 2000. № 10.
СЕРЕБРЯННИКОВ В. В. Социология войны. М., 1997.
СЕРИО П. Русский язык и советский политический дискурс: Анализ номинаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999.
СКЛЯРЕВСКАЯ Г. Н. Метафора в системе языка. СПб., 1993.
СКЛЯРЕВСКАЯ Г. Н. Языковая метафора в толковом словаре: Проблемы семантики: (На материале русского языка). М., 1988. Ч. 1-2.
СКОВОРОДНИКОВ А. П. Лингвистическая экология: Проблема становления // Филологические науки. 1996. № 2.
СКРЕБЦОВА Т. Г. Американская школа когнитивной лингвистики. СПб., 2000.
СКРЕБЦОВА Т. Г. Метафоры современного российского внешнеполитического дискурса // Respectus philologicus. 2002. № 1.
СЛОВАРЬ перестройки / Сост. В. И. Максимов и др. СПб., 1992.
СЛОВО в парламентской речи и культура общения. М., 1995.
СМЕТАНИНА С. И. Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века). СПб., 2002.
СОЛОВЬЕВ А. И. Политическая коммуникация: К проблеме теоретической идентификации // Полис. 2002. № 3.
СОРОКИН Ю. А. Текст, цельность, связность, эмотивность // Аспекты общей и частной теории текста. М., 1982.
СОРОКИН Ю. А. Человек из будущего, которого у него нет: Григорий Явлинский // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
СТЕПАНЕНКО А. В. Лингвокогнитивные особенности функционирования метафоры в политическом дискурсе: (На материале русского и немецкого языков): Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2002.
СТЕПАНЕНКО А. В. Некоторые вопросы современного изучения метафоры в отечественном языкознании // Социокультурное варьирование в языке: Сб. науч. тр. / МГЛУ. М., 2001. Вып. 452.
СТЕПАНОВ Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997.
СТЕРНИН И. А. Введение в речевое воздействие. Воронеж, 2001.
СТЕРНИН И. А. Лексическое значение слова в речи. Воронеж, 1985.
СУРОВЦЕВ В. А., СЫРОВ В. Н. Метафора, нарратив и языковая игра: Еще раз о роли метафоры в научном познании. 2000 // siterium.trecom.tomsk.ru.
ТЕЛИЯ В. Н. Метафора и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. М., 1988.
ТЕОРИЯ метафоры: Сб. / Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз.; Вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой. М., 1990.
УЛЬМАНН С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. М., 1970. Вып. 5.
УРЫСОН Е. А. Фундаментальные способности человека и наивная "анатомия" // Вопросы языкознания. 1995. № 3.
УСПЕНСКИЙ Б. А. Избранные труды: В 2 т. М., 1994.
УХВАНОВА-ШМЫГОВА И. Речевой портрет политического лидера: Новые подходы в рамках дискурс-исследований // Respectus philologicus. 2002. № 1.
УШАКИН С. А. После модернизма: Язык власти или власть языка // Общественные науки и современность. 1996. № 5.
УШАКИН С. А. Речь как политическое действие // Полис. 1995. № 5.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б. Моделирующая функция метафоры в агитационно-политических текстах 90-х гг. ХХ века: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б. Функции метафоры в политической речи // Художественный текст: Структура, семантика, прагматика. Екатеринбург, 1997.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б., ЧУДИНОВ А. П. Метафорическое моделирование в российском политическом дискурсе // Политический дискурс России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
ФЕСЕНКО А. И Т. Русский язык при советах. Нью-Йорк, 1955.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Диффамация противника в политическом дискурсе // Ученые записки ТвГУ. Тверь, 2001.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Критический анализ политического дискурса предвыборных кампаний 1999-2000 гг.: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Тверь, 2002.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Стратегия манипуляции в политическом дискурсе // Языковые подсистемы: Стабильность и динамика. Тверь, 2002.
ЦИЦЕРОН МАРК ТУЛЛИЙ. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972
ЧЕНКИ А. Современные когнитивные подходы к семантике: Сходства и различия в теориях и целях // Вопросы языкознания. 1996. № 2.
ЧЕПКИНА Э. В. Русский журналистский дискурс: Текстопорождающие практики и коды (1995-2000). Екатеринбург, 2000.
ЧЕРЕДНИЧЕНКО Т. Россия 1990-х в слоганах, рейтингах, имиджах // Актуальный лексикон истории культуры. М., 1999.
ЧЕРНИКОВА Н. В. Метафора и метонимия в аспекте современной неологии // Филологические науки. 2001. № 1.
ЧЕРНЯВСКАЯ В. Е. Дискурс как объект лингвистических исследований // Текст и дискурс: Проблемы экономического дискурса. СПб., 2001.
ЧУДИНОВ А. П. Динамика моделей концептуальной метафоры // Говорящий и слушающий: Языковая личность, текст, проблемы обучения. СПб., 2001.
ЧУДИНОВ А. П. Заметки о риторическом мастерстве И. В. Сталина // Художественный текст: Структура, семантика, прагматика. Екатеринбург, 1997.
ЧУДИНОВ А. П. Россия в метафорическом зеркале // Русская речь. 2001. № 1, 3, 4; 2002. № 1, 2, 3.
ЧУДИНОВ А. П. Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). Екатеринбург, 2001.
ШАПОШНИКОВ В. Н. Русская речь 1990-х: Современная Россия в языковом отображении. М., 1998.
ШАРИФУЛЛИН Б. Я., ИВАНОВА З. М. Речь Александра Лебедя в свете языковой игры // Самотик Л. Г. Словарь выразительных средств языка политика: (На материале текстов губернатора Красноярского края А. И. Лебедя). Красноярск, 2002.
ШАХОВСКИЙ В. И. Голос эмоций в русском политическом дискурсе // Политический дискурс в России-2: Материалы рабочего совещания. М., 1998.
ШЕЙГАЛ Е. И. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28.
ШЕЙГАЛ Е. И. Семиотика политического дискурса. Москва; Волгоград, 2000.
ШМЕЛЕВ Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964.
ШМЕЛЕВ Д. Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.
ШМЕЛЕВА Т. В. Морбиальная оптика // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
ШУДЕГОВА Е. А. Милитарная метафора в российском и американском политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
ЭПШТЕЙН М. Н. Идеология и язык (построение модели и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. 1991. № 6.
ЮНГ К. Г. Архетип и символ. М., 1991.
ЯГУБОВА М. А. Культурно-оценочный аспект речевой деятельности // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 2000.
ЯГУБОВА М. А. Речь в средствах массовой информации // Хорошая речь. Саратов, 2001.
ЯКОБСОН Р. О. Избранные труды. М., 1985
BLACK M. More about metaphor // Metaphor and thought / Ed. A. Ortony. 2 ed. Cambridge, 1993.
CHOMSKY N. Language and Politics. Montreal; New York. 1988.
DE LANDTSHEER CH. Function and the language of politics. A linguistic uses and gratification approach // Communication and cognition. 1991. Vol. 24. № 3 / 4.
HAHN L. F. Political Communication: Rhetoric, Government and Citizens. State College (Pennsylvania), 1998.
KITTAY E., LEHRER A. Semantic field and the structure of metaphor // Studies in language. 1981. № 5.
LAKOFF G. Metaphor and war: The metaphor system used to justify War in the Galf // D. Yallet (ed.). Engulfed in War: Just War and the Persian Gulf. Honolulu, 1991.
LAKOFF G. Women, fire, and dangerous things: What categories reveal about the mind. Chicago; London, 1996.
LAKOFF G., JOHNSON M. Metaphors we live by. Chicago, 1980.
ORTONY A. Metaphor, language, and thought // Metaphor and thought / Ed. A. Ortony. 2 ed. Cambridge. 1993.
PRINCE G. A Dictionary of Narratology. London, 1988.
ROSCH E. Principles of categorization // Сognition and categorization. Hillsdale. New York, 1978.
TURNER M., FAUCONNIER G. Conceptual integration and formal expression // Metaphor and symbolic activity. 1995. Vol. 10. № 3.
TURNER M., FAUCONNIER G. Metaphor, Metonomy and Binding // Metonomy and Metaphor. Barcelona, 1998.
WATTS D. Political Communication Today. Manchester; New York, 1997.