Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

В. С. Храковский

РУССКИЙ ЯЗЫК В ЗЕРКАЛЕ ТИПОЛОГИИ: НОВАЦИИ В ИМПЕРАТИВНОЙ ПАРАДИГМЕ

(Русский язык в научном освещении. - № 2(4). - М., 2002. - С. 91-101)


 
Зададим себе простой вопрос, интересен ли современный русский язык для теории языка и типологии, которые как будто бы постепенно превращаются в одну лингвистическую дисциплину. Предлагаемые заметки можно рассматривать как попытку поиска ответа на этот вопрос, который возник не на пустом месте. Если заглянуть в журналы, посвященные типологической проблематике, скажем, в журнал «Linguistic Typology», то вряд ли там часто будет упоминаться русский язык.
Для начала несколько банальных утверждений. Иногда они бывают полезны. Как хорошо известно, взаимоотношения грамматики любого конкретного языка и типологии в современном языкознании весьма многообразны. Прежде всего отметим, что в современных работах каждый язык осознанно или неосознанно характеризуется в терминах ряда типологических параметров. Упомянем, в частности, что, исходя из особенностей морфологической структуры знаменательного слова, исследователи квалифицируют каждый язык либо как изолирующий (аморфный), либо как агглютинативный, либо как полисинтетический (инкорпорирующий), либо как флективный, отчетливо понимая, что чистыми могут быть только абстрактные типы языков, тогда как конкретные языки чаще всего несут на себе печать различных типов, которые, правда, представлены в различной пропорции. Один тип, к которому относят язык, является доминирующим, а другие – маргинальными. Если разграничить доминирующий и маргинальный типы не удается, то язык характеризуют в терминах сразу двух типов и называют его, например, флективно-агглютинативным.
Языки квалифицируют также, исходя из оформления базовых конструкций предложения, к которым относятся конструкции, образуемые одноместным глаголом с единственной агентивной валентностью, одноместным глаголом с единственной пациенсной валентностью и двухместным глаголом с агентивной и пациенсной валентностью. Из 15 теоретически возможных различных способов оформления семантических ролей реально представлены всего пять способов, которые описываются в терминах т. н. (1) аккузативной, (2) эргативной, (3) активной, (4) контрастивной и (5) нейтральной стратегии [Кибрик 1992: 187]. Эти способы либо порознь, либо в различных комбинациях реализуются в конкретных языках. Наконец, отметим, что каждый язык классифицируют в зависимости от того, какой порядок следования финитного глагола, имени, выполняющего семантическую роль агенса, и имени, выполняющего семантическую роль пациенса, является в данном языке нейтральным и тем самым основным: (1) АVP, (2) VAP, (3) APV, (4) VPA, (5) PAV, (6) PVA. Перечень типологических параметров, которые используются при описании языков, разумеется, может быть продолжен, но для нас существенно сейчас лишь то, что типологические параметры играют важную роль в любых описаниях языка, в том числе и в тех, которые по своей сути не являются типологическими.
Далее, обратим внимание на то, что, выражаясь фигурально, типологию, как лингвистическую дисциплину, с грамматиками конкретных языков связывают отношения двоякого рода. С одной стороны, грамматика каждого конкретного языка в принципе может предоставлять типологии такие данные, которые либо дополнительно аргументируют существующие научные гипотезы, либо дают основания для отказа от существующих гипотез, либо, наконец, позволяют выдвинуть новые научные гипотезы. С другой стороны, поскольку мы видим только то, что знаем, анализ грамматики каждого конкретного языка, проводимый с опорой на те или другие типологические гипотезы, позволяет увидеть знакомые факты в ином теоретическом свете и соответственно дать им новую, более адекватную интерпретацию. Какие из указанных отношений в каждом конкретном случае эксплуатируются наиболее активно и продуктивно, определяется целым рядом разнообразных факторов, из которых, на наш взгляд, самым существенным является время введения в научный оборот грамматики данного языка. Если грамматика данного конкретного языка только что стала достоянием специалистов, то в ней прежде всего нас будут привлекать те данные, которые представляют интерес для типологической теории. Иное дело, если грамматика данного языка известна уже давно и существует целый ряд ее различных описаний. В этом случае в фокусе нашего внимания прежде всего оказывается типологическая теория, которая может дать основания для более адекватной интерпретации уже хорошо известных фактов.
Рассмотрим в свете изложенных соображений отношения русской грамматики и типологии. Как известно, грамматика русского языка описана достаточно хорошо в рамках различных теоретических концепций и соответственно мы вряд ли вправе ожидать от нее каких-либо новых данных, которые обогатят лингвистическую типологию. Скорее мы можем предполагать, что привлечение типологических гипотез позволит изменить существующие теоретические представления. Последнее, в частности, подтвердилось при анализе с типологических позиций такой русской (точнее славянской) категории, которой является глагольная категория вида (аспекта), представленная бинарной оппозицией граммем и форм НСВ и СВ. Типологический подход показал, что бесконечные поиски общих значений граммем НСВ и СВ в принципе не могут привести к удовлетворительному результату, поскольку таких значений нет и реально граммемы НСВ и СВ объединяют наборы различных элементарных аспектуальных значений, которые во многих языках распределяются между тремя-четырьмя аспектуальными граммемами, ср. [Мельчук 1998; Coseriu 1980; Bybee et al. 1994]. Представление о наличии универсальной категории вида, представленной бинарной оппозицией «имперфектив» - «перфектив» [Comrie 1976], является обманчивым, сложившимся на базе специфически славянской оппозиции форм НСВ и СВ. Видимая простота формального устройства славянской видовой оппозиции скрывает большую сложность ее семантического устройства, поскольку и граммема НСВ, и граммема СВ представляет ряд относительно независимых аспектуальных значений [Храковский 2001]. В языках, где число аспектуальных граммем больше, чем в русском и других славянских, соотношение между формальным и семантическим устройством категории вида (аспекта) является более простым и прозрачным [Плунгян 1998].
Вместе с тем, как это ни покажется парадоксальным, русский язык, несмотря на длительную историю изучения и наличие целого ряда хороших грамматических описаний, может предоставить данные, которые вне всякого сомнения интересны для типологии и которые в какой-то мере если не опровергают существующие теоретические представления, формулируемые как исходные постулаты, то во всяком случае серьезно их уточняют.
Хорошо известно, что постулаты, как истины, принимаемые без доказательств, в принципе могут быть опровергнуты. В предлагаемых ниже заметках речь как раз и пойдет либо о частичном опровержении одного из постулатов, принятых в современном теоретическом языкознании, либо о вновь возникшей в русском языке реализации одной теоретической возможности, предусматриваемой общим исчислением таких возможностей.
Постулат, о котором пойдет речь, представляет собой ключевое утверждение, связанное с устройством и функционированием категории грамматического числа. В одной из своих последних работ недавно ушедший из жизни А. Е. Супрун отмечал, «что категория грамматического числа нередко включает, наряду с единственным и множественным числами еще и двойственное (а иногда и тройственное и даже четверное число), т. е. число ограниченного множества. Эта категория характеризуется архаичностью в том смысле, что она исчезает нередко в современных языках, как о том свидетельствуют факты современных словенского (см. [Tesnière 1925]) и серболужицких (см. [Lötzsch 1965]) языков. Вместе с тем, очевидно, что возникновение двойственного числа относится к сравнительно позднему этапу развития мышления. Видимо, этот фрагмент категории количественности представляет собой отражение тупикового пути в развитии отражения математического мышления в языковом сознании» [Супрун 1996: 168].
Насколько можно судить, высказанное суждение вполне адекватно отражает представления, существующие в теоретическом языкознании относительно роли числа ограниченного множества в системах категории числа имени и глагола, которые представлены в различных языках мира. Считая эти представления во многом верными, я вместе с тем хотел бы в этих заметках коснуться одного фрагмента языковой системы, для которого категория двойственного числа, т. е. дуалиса, с одной стороны, действительно является архаичной, но с другой стороны выступает как инновация. Предметом анализа служит фрагмент системы русского императива, а именно формы, называемые либо формами 1 л. мн. ч., либо формами совместного действия. Эти формы в последнее время специально рассматривались в ряде работ, см., например [Бирюлин, Храковский 1990, 1990а, 1991, 1992; Храковский 1993; Бирюлин 1994].
В русском языке в соответствии с существующими описаниями представлены следующие императивные формы 1 л. мн. ч., иначе формы совместного действия: две соотносительные синтетические формы глаголов СВ: споем(СВ) - споемте(СВ), и глаголов однонаправленного движения НСВ: идем(НСВ) - идемте(НСВ), одна аналитическая форма глаголов НСВ (будем думать), а также две аналитические формы глаголов СВ и глаголов НСВ, образуемые с помощью частицы давай: давай поговорим(СВ) - давайте поговорим(СВ); давай (будем) читать(НСВ) - давайте (будем) читать(НСВ), которые мы ниже рассмотрим особо.
Остановимся прежде всего на коррелятивных парах форм типа: споем(СВ) споемте(СВ), идем(НСВ) идемте(НСВ). При наличии таких коррелятивных пар, одинаково называемых формами 1 л. мн. ч. или формами совместного действия, естественно возникает вопрос о семантических отношениях между формами, образующими подобные пары. Однако прежде чем отвечать на этот вопрос, напомним, что исходная форма в этих парах по происхождению является формой 1 л. мн. ч. настоящего времени, а производная форма образуется из исходной с помощью суффикса -те, который служит стандартным средством образования императивных форм 2 л. мн. ч. Иначе говоря, исходная форма по происхождению является уже формой мн. ч., а производная форма как бы является формой мн. ч. в квадрате. Формальная специфика производной формы состоит в том, что в ней к окончанию исходной формы присоединяется еще одно окончание. Соединение двух окончаний практически невозможно во всех наклонениях, кроме императива. Подобное соединение двух окончаний во флективном языке долгое время не находило разумного объяснения. В свое время А. Мейе отмечал, что в русском языке «за исключением сложных слов, каждое слово может включать только один корень и только одно окончание; если такая форма, как русское пойдемте, исключительная даже в русском языке, как
бы содержит два окончания: -м- первого лица мн. ч. и -те второго лица, то это образование странного и неожиданного характера» [Мейе 1938: 172]. Такова же точка зрения Л. А. Булаховского, по словам которого «формы 1 л. мн. ч. повелительного наклонения типа пойдемте, возьмемте, если их рассматривать как имеющие два соединившихся окончания - 1 и 2 лица мн. ч. (-м и -те), представляют собой факт, необычный во всей системе индоевропейских языков» [Булаховский 1953: 205].
Ключ к решению проблемы нашел Р. О. Якобсон, который показал, что в русском по преимуществу флективном языке формы императива «отличаются от остальных глагольных форм благодаря агглютинации окончаний: в императиве каждое окончание служит для выражения только одного корреляционного признака. При скоплении признаков каждое окончание присоединяется к другому» [Jakobson 1971: 12]. Анализируя производную императивную форму двинемтесь-ка [dv’in’-im-t’i-s’-ka] Р. О. Якобсон подчеркивает, что «на шве между основой и такими суффиксами императива действуют те же законы, что и на стыке слов, в отличие от обычных звуковых законов междуморфемного шва» [Jakobson 1971a: 192]).
Учитывая эту информацию, мы можем теперь вернуться к вопросу о семантике исходной и производной форм указанных коррелятивных пар. Первым наиболее адекватное толкование семантики этих пар предложил Ф. И. Буслаев, который еще в середине XIX в. писал: «Совокупное действие 1-го лица со 2-м ед. числа означается повелительными формами: пойдем, скажем и пр.; и со 2-м мн. числа формами: пойдем-те, скажем-те. Первые соответствуют двойственному числу, а вторые множественному» [Буслаев 1858: 186)]. В дальнейшем эта точка зрения была поддержана П. С. Кузнецовым и академиком В. В. Виноградовым. П. С. Кузнецов, в частности, писал: «Эта форма (типа идемте, несемте), помимо того, что она является специально формой повелительного наклонения, интересна еще тем, что она выражает особые отношения к лицу говорящему. Она является по существу т. наз. инклюзивной (т. е. «включающей») формой 1-го л. мн. ч. Так называются специальные формы 1-го л. мн. ч., указывающие на то, что действие производится (или должно производиться) также и собеседником (или собеседниками) <...> Употребление обычной формы 1-го л. мн. ч. (идем) в значении побуждения получает у нас значение специально двойственного числа повелительного наклонения (она употребляется, когда в действии, помимо говорящего, должен принять участие один человек)» [Кузнецов 1953: 280]. Что касается академика В. В. Виноградова, то он первым ввел в научный оборот термин «формы совместного действия» по отношению к формам типа пойдем. Он писал: «<...>Это формы синкретического «двойственного», т. е. совокупного 1-го и 2-го лица единственного числа <...>, формы совместного действия» [Виноградов 1938: 461; 1986: 482]. Термин «формы совместного действия» в дальнейшем получил широкое распространение. На причинах, на наш взгляд, побудивших академика В. В. Виноградова предложить именно этот термин, мы остановимся ниже.
Что же касается предложенного толкования анализируемых форм, то при всей его близости к истине, оно представляется нам слишком сильным. Мы считаем, что исходная форма теперь обозначает либо дв. ч. (каузируемое действие говорящий должен выполнять вместе с единственным слушающим: я + ты - Петя, споем - более частое стандартное употребление), либо мн. ч. (каузируемое действие говорящий должен выполнять со многими слушающими, т.е. как минимум с двумя: я + вы - Ребята, споем - относительно редкое и стилистически маркированное употребление). Ср. (1) и (2):
 
(1) - Ты слышишь, как он по-русски говорит, - поэт говорил и косился, следя. чтобы неизвестный не удрал, - идем, задержим его, а то уйдет (Булгаков).
(2) А бабки помрут, им отпущено, сколько кому, но в общем так мало. И покуда живы они, поклонимся им (Горышин).
 
Иначе говоря, эта форма в общем-то сохраняет старую семантику, поскольку дв. ч. правомерно трактовать как разновидность мн. ч. А вот производная форма обозначает мн. ч., но не обозначает дв. ч. Иначе говоря, производная форма обозначает, что каузируемое действие говорящий должен выполнять со многими слушающими, т. е. не с одним, а, как минимум, с двумя (я + вы):
 
(3) Пойдемте же кушать, пойдемте, - проговорила жалостным голосом хозяйка, и все отправились в столовую (Тургенев).
(4) Граждане свободной единой Германии! Родина требует от нас новых жертв. Принесемте их (Федин).
 
Разумеется, в соответствии с нормами этикета императивная форма 1 л. мн. ч., также как и форма 2 л. мн. ч., может употребляться при обращении к единственному слушающему (Идемте/идите, Петр Иванович):
 
(5) (Ученый) Кто это? Да ведь это доктор. (Доктор) Вы меня так легко узнали... [Оглядывается]. Отойдемте в сторону (Шварц).
 
Однако такое употребление является вторичным и не затрагивает сути семантической оппозиции исходной и производной форм.
Другое дело, и это важно подчеркнуть, что образование производных форм и тем самым наличие коррелятивных пар не относится к числу регулярных явлений. Иначе говоря, многие исходные синтетические формы СВ и все исходные аналитические формы НСВ в современном русском языке в соответствии с узусом не имеют соотносительных производных форм, хотя формальных запретов на образование таких форм нет. Ср., например: поговорим(СВ) ?поговоримте(СВ), задержим(СВ) ?задержимте(СВ), будем говорить(НСВ) ?будемте говорить(НСВ), будем продолжать ?будемте продолжать.
Когда производная форма не употребляется, то в этих случаях исходная форма СВ и НСВ сохраняет свою первоначальную семантику и обозначает мн. ч., т. е. используется и в тех случаях, когда говорящий должен выполнять каузируемое действие вместе с единственным слушающим, и в тех случаях, когда говорящий должен выполнять каузируемое действие вместе со многими (минимум с двумя) слушающими (Поговорим, Петр Иванович, поговорим, коллеги; будем думать, Петр Иванович, будем думать, коллеги):
 
(6) (Мачеха) Идемте, постоим у изгороди, дочки (Шварц).
(7) Будем глядеть правде в глаза, - и гость повернул свое лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила. И вы, и я - сумашедшие, что отпираться! (Булгаков).
(8) Оставьте их вдвоем, говорил Воланд, склонясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, не будем им мешать (Булгаков).
 
Однако и в тех случаях, когда производная форма употребляется, и тогда, когда она не употребляется, существует формальная возможность образовать формы дв. ч., т. е. дуалиса, противопоставленные формам мн. ч., т. е. плюралиса. Формальным средством образования соответствующих форм служит частица давай/давайте, представляющая собой по происхождению императив 2 л. ед. и мн. ч. глагола давать(НСВ). Соответственно наряду с формой императива 1 л. мн. ч. СВ типа поговорим и формой императива 1 л. мн. ч. НСВ типа будем говорить существуют коррелятивные пары форм 1 л. дв. ч. и 1 л. мн. ч. типа давай поговорим давайте поговорим; давай (будем) говорить давайте (будем) говорить:
 
(9) Зовет меня взглядом и криком своим, / И вымолвить хочет: давай улетим! (Пушкин).
(10) - Ну, хватит, ребята, - сказал майор так, будто ребята уж очень-то разошлись. - Давайте лучше подумаем, чем мы можем помочь артисту Дурову (Аксенов).
(11) Нам утешенья только душу ранят, / Давай молчать... (Берггольц).
(12) - Не нужны нам никакие остроумные осложнения. Мы люди, и давайте действовать как люди. - Давайте, - устало согласился Саул. - И давайте поедим (Стругацкие).
(13) Увидев их, красавица зарыдала еще пуще, тыча рукой в дверь кабинета. - Давайте не будем рыдать, гражданка, - спокойно сказал первый (Булгаков).
 
Добавим к сказанному, что с помощью частицы давай(те) соответствующие формы дв. и мн. ч. 1 л. образуются от форм СВ типа споем (давай споем давайте споем), несмотря на наличие производных форм типа споемте, но не образуются от форм НСВ однонаправленного движения типа идем, едем, бежим (*давай идем *давайте идем), что как будто бы не отмечается в литературе.
Из изложенного следует, что в русском языке в системе форм императива 1 л. существуют с одной стороны (синтетические и аналитические) формы, обозначающие, что говорящий выполняет каузируемое действие либо с единственным слушающим, либо со многими слушающими (споем (СВ), идем (НСВ), поговорим (СВ), будем думать (НСВ)), с другой стороны, существуют (синтетические) формы мн. ч., обозначающие, что говорящий выполняет каузируемое действие только со многими слушающими (споемте, идемте), а с третьей стороны, существуют аналитические коррелятивные пары форм дуалиса и плюралиса типа давай споем(СВ) давайте споем(СВ); давай (будем) петь(НСВ) давайте (будем) петь(НСВ). Последние пары форм дуалиса и плюралиса фактически являются инновационными аналитическими формами. В целом деривационный процесс, приведший к современному состоянию, состоит из двух этапов. На первом этапе формам типа споем, идем начинают противопоставляться формы типа споемте, идемте, которые являются формами мн. ч., но не дв. ч. Однако это противопоставление не стало полным и регулярным. На втором этапе возникает четкая формальная оппозиция форм дуалиса и плюралиса типа давай споем давайте споем, давай (будем) петь давайте (будем) петь, которой нет только у глаголов НСВ однонаправленного движения типа идем, бежим. Все изложенное, как нам представляется, достаточно адекватно отражает существующее положение вещей, однако вся пикантность ситуации заключается в том, что инновационных форм дуалиса в соответствии с существующими теоретическими представлениями быть не должно, поскольку ранее существовавшие формы дуалиса в имени и глаголе были утрачены в разговорном русском языке еще в XII в., хотя в памятниках XII-XIV вв. старые формы дуалиса императива «употребляются большей частью правильно, в соответствии со своим исконным значением» [Белоусов 1982: 146].
Итак сначала в разговорном языке, а затем и в письменном языке формы дуалиса в императиве, и не только в императиве выходят из употребления. Соответственно в полном согласии с существующей теоретической установкой они не могут появиться вновь. Однако формы дуалиса в императиве 1 л. как будто бы появились вновь, но поскольку этого, как говорит принятая теория, не может быть, то делаются попытки закамуфлировать существующую реальность.
Учитывая все сказанное, можно думать, что академик В. В. Виноградов ввел в научный оборот термин «формы совместного действия» именно потому, что осознавал несоответствие фактов теории и тем не менее отдавал предпочтение теории. Термин «формы совместного действия» позволяет уйти от ответа на вопрос, являются ли подводимые под этот термин формы формами дуалиса или нет. Не случайно именно этот термин, скрывающий информацию о лице и числе, используется в таком авторитетном издании, каким является «Русская грамматика» [1980: 620-622].
Если же исходить из примата фактов перед теорией, то, видимо, следовало бы признать, что постулат, в соответствии с которым формы дуалиса представляют собой тупиковый путь развития и что они, раз возникнув, могут или должны исчезнуть, является слишком сильным и нуждается в коррекции, поскольку исчезновение форм дуалиса в императиве, как показывают факты русского языка, как будто бы не исключает возрождения этих форм на новом этапе развития языка. Однако вместе с тем возникает другой очень важный вопрос, а действительно ли речь идет о частичном возрождении старой системы форм дуалиса или же речь идет о не связанной с исчезнувшей системой дуалиса, заново возникшей практической реализации одной из теоретических возможностей, предусмотренных исчислением императивных форм.
Такое исчисление исходит из того, что Агенсом каузируемой ситуации(= Исполнителем прескрипции) может быть любой из участников коммуникативного акта, т. е. Говорящий, Слушающий или Слушающие, Лицо или Лица, не участвующие в коммуникативном акте, а также любая теоретически допустимая совокупность этих участников. Всего такое исчисление включает 17 теоретических возможностей, из которых одна теоретическая возможность предусматривает, что Агенсом каузируемой ситуации (= Исполнителем прескрипции) является Говорящий с единственным Слушающим [Бирюлин, Храковский 1992]. Второе решение кажется нам более предпочтительным, во-первых, потому, что оно позволяет сохранить в незыблемом виде постулат о безвозвратном исчезновении системы дуалиса, а во-вторых, потому, что в плане коммуникации различение императивных ситуаций, когда говорящий должен выполнять каузируемое действие совместно с одним или со многими слушающими, является прагматически очень важным. В этой связи уместно подчеркнуть, что в ряде языков, например. в тюркских языках Сибири (тофаларском, тувинском, хакасском, шорском, чулымском, алтайском, долганском и якутском), в тунгусо-маньчжурских языках (эвенкийском, эвенском, негидальском, удэгейском) императивная парадигма содержит наряду с формой 1-го л. мн. ч., т. е. плюралиса, также форму 1-го л. дв. ч., т. е. дуалиса, при отсутствии форм дв. ч. других лиц. Скажем, в тофаларском яз. форма дуалиса 1-го л. - это форма с суффиксом -аалы, например, бар+аалы ‘пойдем вдвоем (я+ты)’, а форма плюралиса 1-го л. образуется путем прибавления к этой форме показателя мн. ч. -?(ар): бар+аалы+?(ар) ‘пойдемте многие (я+вы)’ [Исхакова и др. 1992]. Отметим еще одно интересное обстоятельство. Известны различные неродственные языки (например, японский, нивхский, монгольский, лезгинский), в которых представлена лично-числовая парадигма императивных форм при отсутствии парадигмы личных, а порой и числовых форм в других наклонениях глагола [Храковский, Володин 1986; Бирюлин, Храковский 1992; Храковский 1993]. В частности, в амурском диалекте нивхского языка при отсутствии категории лица и наличии факультативного показателя мн. ч. в индикативе в императиве представлена шестичленная лично-числовая парадигма, включающая формы 2 л. ед. и мн. ч., форму 3 л. и три формы 1 л.: ед. ч. с суффиксом -никта/-ныхта (Ра-никта! ‘Выпью’), дв. ч. с суффиксом -нытэ/-нтэ (Ра-нытэ! ‘Выпьем-вдвоем’) и мн. ч. с суффиксом -да/-дэй (Ра-да! ‘Выпьем’) [Груздева 1992], причем форма дуалиса тоже представлена только в 1-ом л. В настоящее время эта форма выходит из употребления и заменяется формой плюралиса, что в принципе естественно, тогда как в русском языке форма дуалиса 1 л. возникла наново после небытия.
Какие же выводы следуют из сказанного? Только один. Русский язык интересен для типологии не только тем, что данные, полученные на материале других языков, позволяют дать более адекватное описание его грамматики, что достаточно тривиально, но и тем, что в его грамматике имеются интересные явления, которые дают основания для уточнения типологической теории. Подробный анализ русской грамматики с этой точки зрения - дело будущего. Также дело будущего - написание русской грамматики, учитывающее данные, накопленные современной типологией.
 

Литература

Белоусов 1982 - В. Н. Белоусов. История форм повелительного наклонения // Историческая грамматика русского языка. М., 1982. С. 132-153.
Бирюлин 1994 - Л. Бирюлин. Семантика и прагматика русского императива. Helsinki, 1994.
Бирюлин, Храковский 1990а - Л. А. Бирюлин, В. С. Храковский. Глагольные формы двойственного числа в русском языке? // Закономерности языковой эволюции: Тез. докл. Рига, 1990. С. 49-50.
Бирюлин, Храковский 1990б - Л. А. Бирюлин, В. С. Храковский. Типологическая составляющая эволюционного процесса // Всесоюзная конференция по лингвистической типологии: Тез. докл. М., 1990. С. 25-27.
Бирюлин, Храковский 1991 - Л. А. Бирюлин, В. С. Храковский. Русская императивная парадигма с эволюционной и типологической точек зрения // Семантические и прагматические аспекты высказывания. Новосибирск, 1991. С. 37-45.
Бирюлин, Храковский 1992 - Л. А. Бирюлин, В. С. Храковский. Повелительные предложения: проблемы теории // Типология императивных конструкций. СПб., 1992. С. 5-50.
Булаховский 1953 - Л. А. Булаховский. Курс русского литературного языка II (исторический комментарий). Киев, 1953.
Буслаев 1858 - Ф. И. Буслаев. Опыт исторической грамматики русского языка. Ч. 2. М., 1858.
Виноградов 1938 - В. В. Виноградов. Современный русский язык. Вып. 2. М., 1938.
Виноградов 1986 - В. В. Виноградов. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1986.
Груздева 1992 - Е. Ю. Груздева. Повелительные предложения в нивхском языке // Типология императивных конструкций. СПб., 1992. С. 55-63.
Исхакова и др. 1992 - Х. Ф. Исхакова, Д. М. Насилов, Ш. С. Сафаров. Повелительные предложения в тюркских языках // Типология императивных конструкций. СПб., 1992. С. 106-119.
Кибрик 1992 - А. Е. Кибрик. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М., 1992.
Кузнецов 1953 - П. С. Кузнецов. Историческая грамматика русского языка: Морфология. М., 1953.
Мейе 1938 - А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М., 1938.
Мельчук 1998 - И. А. Мельчук. Курс общей морфологии. М.; Вена, 1998.
Плунгян 1998 - В. А. Плунгян. Грамматические категории, их аналоги и заместители. Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. М., 1998.
Русская грамматика 1980 - Русская грамматика. Т. 1. М., 1980.
Супрун 1996 - А. Е. Супрун. Общая характеристика семантики количественности [в:] // Теория функциональной грамматики: качественность, количественность. СПб., 1996. С. 162-170.
Храковский 1993 - В. С. Храковский. Неизвестный Трубецкой (идеи ученого в области морфологии русского глагола) // Н. С. Трубецкой и современная филология. М., 1993. С. 236-247.
Храковский 2001 - В. С. Храковский. Семантический анализ основных значений русского вида с типологической точки зрения // Studies on the Syntax and Semantics of Slavonic Languages. Papers in Honor of Andrzej Bogusіawski on the Occasion of his 70th Birthday. Oldenburg, 2001. P. 89-108.
Храковский, Володин 1986 - В. С. Храковский, А. П. Володин. Семантика и типология императива: Русский императив. Л., 1986.
L&puml;tzsch 1965 - R. L&puml;tzsch. Die spezifischen Neuerungen der sorbischen Dualflexion. Bautzen, 1965.
Bybee et al. 1994 - J. L. Bybee, R. Perkins, W. Pagliuca. The Evolution of Grammar: Tense, Aspect and Modality in the Languages of the World. Chicago, 1994.
Comrie 1976 - B. Comrie. Aspect: an Introduction to the Study of Verbal Aspect and Related Problems. Cambridge, 1976.
Coseriu 1980 - E. Coseriu. Aspect verbal ou aspects verbaux? // La notion d’aspect. Paris, 1980. P. 13-26.
Tesniиre 1925 - L. Tesnière. Les formes du duel en slovène. Paris, 1925.
Jakobson 1971a - R. Jakobson. Zur Struktur des russischen Verbums // Selected Writings. Vol. 2. The Hague, 1971. P. 7-16.
Jakobson 1971b - R. Jakobson. Строй украинского императива // Selected Writings. Vol. 2. The Hague, 1971. P. 190-197.


Источник текста - сайт Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.