СКРЫТЫЕ МЕЖКУЛЬТУРНЫЕ КОНФЛИКТЫ В ДИАЛЕКТНОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ
(Словарь и культура. - М., 1995. - С. 69-71)
Составитель диалектного словаря является, как правило, носителем культуры,
лишь частично совпадающей с культурой, которую отражает объект описания (диалект).
Первая из них - это в наше время достаточно высокотехнологичный городской европейский
стандарт, обслуживаемый наддиалектными формами языка, мало зависящий от внешних
"натуральных" обстоятельств, хотя и помнящий о своей корневой этнической
специфике; вторая - намного более консервативная традиция, сильно привязанная
к природным условиям, хотя и испытывающая значительное влияние со стороны первой.
Однако лексикограф-диалектолог отнюдь не всегда с необходимой трезвостью оценивает
дистанцию, разделяющую его ("наддиалектную") культуру и культуру,
стоящую за идиомом-объектом (данным диалектом или совокупностью диалектов, если
дело касается создания интегрального диалектного тезауруса типа "Словаря
русских народных говоров"; в последнем случае нужно говорить о множественности
культур-объектов, ср. существенные этнографические различия между, скажем, севернорусскими
поморами и терскими казаками). Более того, вполне можно допустить, что в подобных
случаях некоторые из различий, существующих между культурами, связанными с языком
описания, с одной стороны, и с идиомом-объектом, с другой, могут вообще не достигать
"светлого поля сознания" лексикографа, что в крайнем, нежелательном
варианте приводит к безотчетному отождествлению несовпадающих моментов отражаемых
ими "картин мира". Обозначенная ситуация отличается от той, которая
в идеале реализуется при составлении двуязычного переводного словаря: заведомая
разница между языками диктует лексикографу и особое внимание к различиям своей
и чужой культур. Если же дело касается диалектной лексики, то "своеязычность''
описываемого говора может притуплять у исследователя и составителя словаря остроту
взгляда, необходимое чувство дистанции иной раз может не сработать, а бессознательная
переоценка сходства влечет за собою ошибочные лексикографические решения (в
частности, неточные, а иной раз и совершенно неправильные, толкования лексических
значений).
В качестве примера можно сослаться на толкование фразеологизма курск. молить
корову в СРНГ (вып. 14, с. 350): 'обряд моления за отелившуюся корову и
теленка, совершаемый старшей женщиной в доме' (со ссылкой на словарь Бурнашева),
где опущено имевшееся в источнике (и подтверждаемое множеством аналогичных описаний)
указание на непременную и главную составляющую ритуала - приготовление каши
на молоке очистившейся после отела коровы и семейную трапезу, со скармливанием
части каши новотелке. Ритуал "моления коровы" представляет собою не
столько молитву, как то "извлекается" из его диалектного наименования,
сколько именно трапезу, в которую исторически трансформировалось древнее жертвоприношение
(ср. молить 'колоть, резать (скотину, птицу)', моленина 'убоина', фразеологизмы
молить кашу, моленая кутья, моленое пиво, за семь верст киселя молить и т. п.).
Толкование 'молитва, обряд моления (за...)', с исключением важнейшего компонента
ритуала, вызвано автоматическим перенесением на ситуацию, чуждую культурным
навыкам и представлениям лексикографа, единственного значения глагола, функционирующего
в литературном языке (над- или даже "мимо-"диалектная формация) и
современной стандартной культуре.
Причины подобных ошибок составителей региональных словарей - не в незнании
реалий народной культуры как таковом, но прежде всего в культурной инерции и
предвзятости, в установочной недооценке межкультурных дистанций.
Еще более яркое несовпадение между культурным явлением и его описанием в диалектном
лексиконе - уже не раз затрагивавшийся случай с обрядовым термином-фразеологизмом
обыдённая рубаха. В двух сибирских региональных словарях (Н. Т. Бухарева, А.
И. Федоров. Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских
говоров Сибири. Новосибирск, 1972, с. 130; Словарь русских говоров Новосибирской
области. Новосибирск, 1979, с. 346) оно иллюстрируется следующей диалектной
записью: "Трясовица [лихорадка. - А. Ж.] раньше ходила, так женщины в один
день лен намяли, напряли и рубашку сшили, это обыдённая рубаха". Более
чем прозрачный контекст должен был натолкнуть составителя словарной статьи на
мысль о том, что описываемая реалия народного быта представляет собою нечто
особенное, культурно отмеченное (обыдённый - 'однодневный, изготовленный в течение
одного дня' и вследствие этого нередко 'обладающий особой чистотой, позволяющей
использование (данной реалии) в ритуальных, очистительных целях', ср. обыдённый
храм, обыдённое полотенце и т. п.). Между тем в упомянутых словарях приведенное
выражение получило толкование 'рубашка, быстро и просто сшитая из домотканого
полотна для повседневной носки', - при том что в русских диалектах значение
'повседневный, заурядный' слову обыдённый неизвестно вовсе.
Как и в первом примере, здесь "своеязычие" диалекта заслонило в
глазах лексикографа различия между элементами его (стандартной) культуры, вербально
обнаруживающей себя в литературном языке, и культуры традиционной. Истоки ошибочного толкования - не в неосведомленности о тех или иных народных обычаях
(хотя это, как можно судить, имеет место), но прежде всего в неосознании разности
культур, несовпадения их элементов, даже если последние характеризуются близостью
их лексических обозначений, в недооценке того обстоятельства, что обладание
общим кодом отнюдь не свидетельствует об идентичности культур: тождество на
лексемном уровне далеко не предполагает сходства концептов, стоящих за формально
совпадающими единицами.
Этнографическому знанию никогда не суждено быть совершенным, и незнакомство
с теми или иными явлениями народной культуры, требующими своего отражения в
диалектном лексиконе, нельзя считать принципиальными корнями межкультурных конфликтов,
возникающих в лексикографической практике. Подобные конфликты могут ослабляться
или предотвращаться лишь исследовательской установкой, при которой описываемая
через лексику традиционная народная культура трактуется лексикографом в качестве
"чужой", как бы тому ни противилось его сознание, естественно тяготеющее
к представлениям о культурном единстве этноса.
