Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

М. М. Сокольская

МЛАДЕНЕЦ В IV ЭКЛОГЕ ВЕРГИЛИЯ

(Индоевропейское языкознание и классическая филология - XI (чтения памяти И. М. Тронского). - СПб., 2007. - С. 285-287)


 
За много веков усердного комментирования ученым поклонникам Вергилия так и не удалось прийти к единому мнению относительно упоминаемого в IV эклоге младенца: божественного он или человеческого происхождения, и, если принять последнее, кого именно Вергилий поздравляет здесь с рождением сына.
Все предлагавшиеся (и до сих пор встречающиеся в солидных справочниках по истории римской литературы) кандидатуры наталкиваются на непреодолимые трудности. При ближайшем рассмотрении текст вообще не выглядит поздравлением счастливому отцу по случаю рождения наследника. Повод написания и адресат названы в эклоге открытым текстом: это Азиний Поллион, которого Вергилий поздравляет с получением в 40 году высшей государственной должности - консульства.
Должность консула связана с особой, заманчивой для поэтического воображения славой - Поллион будет эпонимом 40 года и «навсегда» войдет, таким образом, в календарь. Естественный поэтический ход (при определенных обстоятельствах, разумеется) - прославить сам этот год как особую дату, как начало нового века (saeculum).
Здесь нужно приглядеться подробнее к тому, что подразумевали римляне под saeculum. Это не календарный отрезок времени, а новое людское «поколение», как и золотой, серебряный и проч. «века» у Гесиода. Новое поколение посылается богами (земля как бы снова «засевается» новым человеческим посевом) и находится к богам в своих особых отношениях, не таких, как предыдущее. Не удивительно поэтому, что, говоря о начале нового века, Вергилий сразу упоминает рождение и благоприятствующих ему богинь. Речь здесь идет не столько о младенце, который приведет золотой век, сколько о золотом веке, который начнется в самый момент рождения младенца.
Тема приближающейся смены веков активно обсуждалась в Риме во 2-ой половине I века, как видно из свидетельств Светония, Плутарха, Цензорина, Сервия. Идеология «золотого века Августа», для Овидия уже нечто официозное и предмет для насмешки (Ars am. 2, 227: aurea sunt vere nunc saecula; plurimus auro/ venit honos, auro conciliatur amor), возникла не на пустом месте, как и возобновление Секулярных игр (17 г. до н. э.). Интересны с этой точки зрения и значительные совпадения между IV эклогой и горациевским Carmen Saeculare.
Давно замечено смещение акцентов в августовских играх по сравнению с тем, что известно об архаической традиции. Если в древности торжество было посвящено главным образом «похоронам» старого века, и, соответственно, подземным богам, то теперь выражение saeculum condere получает новое осмысление. Речь идет прежде всего об «основании» нового века, и главными божествами оказываются парки, прядущие судьбу новорожденного, богиня рождения Люцина (она же греческая Илифия), а также мать-земля.
При таком взгляде неудивительно, если главной вехой, отмечающей начало нового века, признается не смерть последнего представителя предыдущего поколения, а рождение первого представителя нового. Представляется, что именно это рождение и воспевает Вергилий в своей эклоге. Поэт волен был представлять будущую судьбу своего новорожденного, как заблагорассудится - именно потому, что личность этого младенца и его родителей принципиально невозможно установить (как и о конце предыдущего века узнавали не непосредственно, а по посылаемым богами знамениям).
Эта интерпретация помогает также понять смысл подчеркнутых цитат и реминисценций из 64 стихотворения Катулла в IV эклоге. Знаменитый рефрен currite ducentes subtegmina, currite fusi повторен у Вергилия почти буквально. Предыдущие 15 строк эклоги представляют из себя своего рода катулловский центон (‘priscae vestigia fraudis’, ‘temptare Thetim ratibus’, ‘et altera quae vehat Argo dilectos heroas’, ‘nautica pinus’ и т. д.). «Эпиталамий Пелея и Фетиды», во всяком случае, в своей рамочной части - это прежде всего рассказ о чудесном сближении мира богов и людей, возможном только в те блаженные героические времена, когда люди были достойны любви богов, и боги запросто участвовали в домашней жизни лучших из них. Теперь же, заключает Катулл, в наши испорченные времена, боги уже не удостаивают нам показываться.
Начало IV эклоги как бы переворачивает эти жалобы: младенец будет причастен жизни богов, «он увидит их, и они его увидят». Пелей у Катулла (и традиционно в греческой поэзии, еще у Гомера и Пиндара) - наилучший пример этой когда-то существовавшей близости богов и смертных. Он взял в жены богиню с согласия Зевса, и небожители пировали на его свадьбе. Нам представляется, что именно это имеет в виду Вергилий, говоря в конце поэмы о «ложе богини и трапезе бога».
Неудивительно, что Вергилий строит поэму, посвященную Поллиону, на узнаваемом катулловском образце. Ведь Поллион, по возрасту стоящий как раз посередине между Катуллом и Вергилием, был в ранней молодости лично знаком с первым. Это знакомство лестным для Поллиона образом отразилось в 12 стихотворении Катулла. Можно думать, что Поллион этим гордился.
Таким образом, IV эклога не просто условно посвящена Поллиону в первых (возможно, добавленных позже) трех строках, но и связана с идеей его консульского года всем своим замыслом. Тем менее вероятным становится предположение, что одновременно она является поздравлением другому покровителю (хотя бы и самому Октавиану) по совсем иному поводу.