(Индоевропейское языкознание и классическая филология - XI (чтения памяти И.
М. Тронского). - СПб., 2007. - С. 285-287)
За много веков усердного комментирования ученым поклонникам Вергилия так и
не удалось прийти к единому мнению относительно упоминаемого в IV эклоге младенца:
божественного он или человеческого происхождения, и, если принять последнее,
кого именно Вергилий поздравляет здесь с рождением сына.
Все предлагавшиеся (и до сих пор встречающиеся в солидных справочниках по
истории римской литературы) кандидатуры наталкиваются на непреодолимые трудности.
При ближайшем рассмотрении текст вообще не выглядит поздравлением счастливому
отцу по случаю рождения наследника. Повод написания и адресат названы в эклоге
открытым текстом: это Азиний Поллион, которого Вергилий поздравляет с получением
в 40 году высшей государственной должности - консульства.
Должность консула связана с особой, заманчивой для поэтического воображения
славой - Поллион будет эпонимом 40 года и «навсегда» войдет, таким образом,
в календарь. Естественный поэтический ход (при определенных обстоятельствах,
разумеется) - прославить сам этот год как особую дату, как начало нового века
(saeculum).
Здесь нужно приглядеться подробнее к тому, что подразумевали римляне под saeculum.
Это не календарный отрезок времени, а новое людское «поколение», как и золотой,
серебряный и проч. «века» у Гесиода. Новое поколение посылается богами (земля
как бы снова «засевается» новым человеческим посевом) и находится к богам в
своих особых отношениях, не таких, как предыдущее. Не удивительно поэтому, что,
говоря о начале нового века, Вергилий сразу упоминает рождение и благоприятствующих
ему богинь. Речь здесь идет не столько о младенце, который приведет золотой
век, сколько о золотом веке, который начнется в самый момент рождения младенца.
Тема приближающейся смены веков активно обсуждалась в Риме во 2-ой половине
I века, как видно из свидетельств Светония, Плутарха, Цензорина, Сервия. Идеология
«золотого века Августа», для Овидия уже нечто официозное и предмет для насмешки
(Ars am. 2, 227: aurea sunt vere nunc saecula; plurimus auro/ venit honos, auro
conciliatur amor), возникла не на пустом месте, как и возобновление Секулярных
игр (17 г. до н. э.). Интересны с этой точки зрения и значительные совпадения
между IV эклогой и горациевским Carmen Saeculare.
Давно замечено смещение акцентов в августовских играх по сравнению с тем,
что известно об архаической традиции. Если в древности торжество было посвящено
главным образом «похоронам» старого века, и, соответственно, подземным богам,
то теперь выражение saeculum condere получает новое осмысление. Речь идет прежде
всего об «основании» нового века, и главными божествами оказываются парки, прядущие
судьбу новорожденного, богиня рождения Люцина (она же греческая Илифия), а также
мать-земля.
При таком взгляде неудивительно, если главной вехой, отмечающей начало нового
века, признается не смерть последнего представителя предыдущего поколения, а
рождение первого представителя нового. Представляется, что именно это рождение
и воспевает Вергилий в своей эклоге. Поэт волен был представлять будущую судьбу
своего новорожденного, как заблагорассудится - именно потому, что личность этого
младенца и его родителей принципиально невозможно установить (как и о конце
предыдущего века узнавали не непосредственно, а по посылаемым богами знамениям).
Эта интерпретация помогает также понять смысл подчеркнутых цитат и реминисценций
из 64 стихотворения Катулла в IV эклоге. Знаменитый рефрен currite ducentes
subtegmina, currite fusi повторен у Вергилия почти буквально. Предыдущие 15
строк эклоги представляют из себя своего рода катулловский центон (‘priscae
vestigia fraudis’, ‘temptare Thetim ratibus’, ‘et altera quae vehat Argo dilectos
heroas’, ‘nautica pinus’ и т. д.). «Эпиталамий Пелея и Фетиды», во всяком случае,
в своей рамочной части - это прежде всего рассказ о чудесном сближении мира
богов и людей, возможном только в те блаженные героические времена, когда люди
были достойны любви богов, и боги запросто участвовали в домашней жизни лучших
из них. Теперь же, заключает Катулл, в наши испорченные времена, боги уже не
удостаивают нам показываться.
Начало IV эклоги как бы переворачивает эти жалобы: младенец будет причастен
жизни богов, «он увидит их, и они его увидят». Пелей у Катулла (и традиционно
в греческой поэзии, еще у Гомера и Пиндара) - наилучший пример этой когда-то
существовавшей близости богов и смертных. Он взял в жены богиню с согласия Зевса,
и небожители пировали на его свадьбе. Нам представляется, что именно это имеет
в виду Вергилий, говоря в конце поэмы о «ложе богини и трапезе бога».
Неудивительно, что Вергилий строит поэму, посвященную Поллиону, на узнаваемом
катулловском образце. Ведь Поллион, по возрасту стоящий как раз посередине между
Катуллом и Вергилием, был в ранней молодости лично знаком с первым. Это знакомство
лестным для Поллиона образом отразилось в 12 стихотворении Катулла. Можно думать,
что Поллион этим гордился.
Таким образом, IV эклога не просто условно посвящена Поллиону в первых (возможно,
добавленных позже) трех строках, но и связана с идеей его консульского года
всем своим замыслом. Тем менее вероятным становится предположение, что одновременно
она является поздравлением другому покровителю (хотя бы и самому Октавиану)
по совсем иному поводу.