Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Э. Бенвенист

ВЗГЛЯД НА РАЗВИТИЕ ЛИНГВИСТИКИ

(Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М., 1974. - С. 21-32)


I

В течение последних лет исследования языка и языков претерпели значительные изменения, которые заставляют еще шире раздвинуть и без того очень широкие горизонты лингвистики. Сущность этих изменений нельзя понять с первого взгляда, они подспудны и проявляются в конечном счете во все большей труднодоступности оригинальных работ, которые все больше переполняются специальной терминологией. В самом деле, трудно читать сочинения лингвистов, но еще труднее понять, чего они хотят. Какова их цель? Как относятся они к этому величайшему достоянию людей, постоянно вызывающему у человека неослабный интерес - к языку? Может возникнуть впечатление, что для лингвистов наших дней факты языка превратились в абстракции, стали материалом не связанных с человеком алгебраических схем или служат лишь аргументами в бесплодных спорах о методе, что лингвистика отходит от реальности языка и изолируется от других гуманитарных наук. Однако все обстоит как раз наоборот. В то же самое время можно констатировать, что методы языкознания дают пример и даже становятся образцом для других дисциплин, что проблемы языка занимают теперь самых разных специалистов, число которых постоянно растет, и что общее направление мысли побуждает все гуманитарные науки работать в том же духе, что и лингвистика.
Полезно поэтому по возможности просто, насколько позволяет сама сложность вопроса, выяснить, как и почему лингвистика претерпела такие изменения со своих первых шагов до сего дня.
Начнем с того, что лингвистика имеет два объекта: она является наукой о языке и наукой о языках. Это различение, которое не всегда соблюдают, необходимо: язык как человеческая способность, как универсальная и неизменная характеристика человека, не тоже самое, что отдельные, постоянно изменяющиеся языки, в которых она реализуется. Именно отдельными языками и занимается лингвист, и лингвистика есть прежде всего теория языков. Однако, окидывая взглядом эволюцию лингвистики, мы видим, что эти два направления исследования часто переплетаются и в конце концов смешиваются друг с другом, поскольку бесконечно разнообразные проблемы, связанные с отдельными языками, объединяются тем, что на определенной ступени обобщения всегда приводят к проблеме языка вообще.
Известно, что западная лингвистика зародилась в недрах греческой философии. Все говорит об этом родстве. Наша лингвистическая терминология в значительной части создана на основе греческих терминов, воспринятых непосредственно или в их латинском переводе. Но интерес к языку, очень рано проявленный греческими мыслителями, был исключительно философским. Они скорее задумывались о первоначальном происхождении языка - возник ли он от природы или по установлению, - чем изучали его функционирование. Введенные ими категории (имя, глагол, грамматический род и т. д.) всегда покоились на логической или философской основе.
В течение веков, от досократиков до стоиков и александрийцев, и позднее, во время аристотелевского ренессанса, донесшего греческую мысль до конца латинского Средневековья, язык оставался объектом философского умозрения, а не объектом наблюдения. Ни у кого тогда не возникало намерения изучить и описать какой-либо язык ради него самого или проверить, всюду ли пригодны категории, основанные на греческой и латинской грамматике. Это положение не изменилось до XVIII века.
Новый этап ознаменовался открытием санскрита в начале XIX века. Одновременно было обнаружено, что существует родство между языками, которые тогда же получили название индоевропейских. С тех пор происходит становление лингвистики в рамках сравнительной грамматики на основе методов, которые делаются все более строгими, по мере того как открытия новых фактов и успехи дешифровки укрепляют принципы новой науки и расширяют ее границы. В течение века была проделана большая и замечательная работа. Метод, испытанный на индоевропейских языках, становится образцом. В наше время, обновленный, он привел к новым достижениям. Но не следует забывать, что до первых десятилетий нашего века лингвистика заключалась, по существу, в генетике языков. Она ограничивалась изучением эволюции языковых форм и утверждала себя как наука историческая, находя свой объект всегда и повсюду в виде какой-либо фазы истории языков.
Но вот среди всех этих успехов в некоторых умах возникла беспокойная мысль: какова природа языкового факта? какова реальность языка? действительно ли эта реальность заключается только в изменении? но как же тогда, постоянно изменяясь, язык остается самим собой? как он тогда функционирует и каково отношение звуков к смыслу? Историческая лингвистика не давала никакого ответа на эти вопросы, потому что ей никогда не приходилось их ставить. В то же время вырисовывались трудности совсем иного порядка, но не менее серьезные. Лингвисты начали интересоваться языками, не имеющими письменной истории, в частности индейскими языками Америки, и обнаружили, что к ним не применимы традиционные рамки, в которых изучались индоевропейские языки. Лингвисты столкнулись с совершенно иными категориями, которые, ускользая от исторического описания, заставляли их разрабатывать новый аппарат определений и новый метод анализа.
Мало-помалу, в непрестанных теоретических спорах и под влиянием «Курса общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра (1916), формируется новое понимание языка. Лингвисты осознают, что их дело - посредством адекватных приемов изучать и описывать актуальную языковую реальность, не примешивая к описанию, которое должно быть синхронным, никаких априорных теоретических или исторических допущений, и анализировать язык в рамках его собственных формальных элементов.
Таким образом лингвистика вступает в свою третью, нынешнюю фазу. Не философия языка, не эволюция языковых форм становятся объектом лингвистики, а прежде всего имманентная реальность языка. Лингвистика стремится стать наукой - формальной, строгой, систематической.
С этого момента подвергаются пересмотру и исторический подход, и рамки, установленные для изучения индоевропейских языков. Став дескриптивной, лингвистика начинает в равной мере интересоваться всеми языками, как обладающими письменностью, так и бесписьменными, приспосабливая к новой задаче свои методы. Ее цель - узнать, из чего состоит язык и как он функционирует.
Когда лингвисты по примеру Ф. де Соссюра начали рассматривать язык «в самом себе и для себя», они признали принцип, ставший основным для всей современной лингвистики: язык образует систему. Этот принцип имеет силу для любого языка, какова бы ни была культура, которую он обслуживает, и какой бы исторический период мы ни взяли. От основания до вершины, от звуков до самых сложных форм выражения, язык есть упорядоченная система частей. Язык состоит из формальных элементов, соединяемых в переменные комбинации в соответствии с определенными принципами структуры. Структура - это второй ключевой термин лингвистики. Этим термином обозначают прежде всего структуру языковой системы, последовательно выявляемую на основе того установленного факта, что язык всегда содержит лишь небольшое число основных элементов, но эти элементы, сами по себе немногочисленные, могут вступать в большое число комбинаций. Самые элементы обнаруживаются нами именно через эти комбинации. Последовательный анализ показывает, что язык использует лишь небольшую часть от громадного числа теоретически возможных комбинаций, которое могло бы дать свободное соединение минимальных основных элементов. Такое ограничение образует специфические конфигурации, меняющиеся от одной языковой системы к другой. Это прежде всего и понимают под структурой: структура есть, таким образом, типы отношений, на основе которых сочетаются друг с другом единицы определенного уровня.
Каждая единица системы определяется при этом совокупностью отношений к другим единицам и оппозиций, в которые она входит; единица есть сущность относительная и оппозитивная, как говорил Соссюр. Мы отказываемся, следовательно, от мысли, что каждый «факт» языка можно расценивать сам по себе, что он является абсолютной и объективной величиной, допускающей изолированное рассмотрение. В действительности языковые сущности можно определить лишь в их отношении друг к другу, рассматривая их в пределах системы, которая их организует и доминирует над ними. Они представляют собой нечто лишь постольку, поскольку являются элементами структуры. Именно систему следует выделять и описывать прежде всего. Таким образом вырабатывается теория языка как системы знаков и как иерархии единиц.
Может показаться, что столь абстрактные представления уводят нас от того, что именуется реальностью. Напротив: они находятся в соответствии с самым конкретным языковым опытом. Отличительные признаки, выявленные посредством анализа, согласуются с теми, которые инстинктивно использует говорящий. Было экспериментально показано, что фонемы, то есть различительные звуки языка, представляют собой психологическую реальность, и говорящий без труда может осознать их, ибо, воспринимая звуки, он в действительности идентифицирует фонемы; он признает вариантами одной фонемы звуки, иногда значительно различающиеся, а, казалось бы, похожие звуки относит к разным фонемам.
Теперь можно видеть, как отличается эта концепция лингвистики от господствовавшей прежде. Позитивистское понятие языкового факта заменено понятием отношения. Вместо того чтобы рассматривать каждый элемент сам по себе и искать его «причину» в более ранней стадии, его рассматривают как часть синхронного целого: «атомизм» уступил место «структурализму». Выделяя в непосредственно наблюдаемой языковой реальности сегменты разной природы и разной протяженности, лингвисты устанавливают единицы нескольких типов; разные типы единиц характеризуются принадлежностью к различным уровням, каждый из которых должен быть описан в адекватных терминах. Это и определило исключительную развитость техники и терминологии анализа; каждый прием исследования должен быть эксплицитным.
Единицы языка принадлежат одновременно к двум планам: синтагматическому, когда их рассматривают в отношении друг к другу в материальной последовательности внутри речевой цепи, и парадигматическому, когда они поставлены одна к другой в отношение возможной замены, каждая на своем уровне и в своем формальном классе. Описать эти отношения, определить эти планы - значит выявить формальную структуру языка; а формализовать таким образом описание - значит (и это не парадокс) делать его все более и более конкретным, сводя язык к значимым элементам, из которых он единственно и состоит, и определяя эти элементы через их взаимные отношения. Вместо ряда бесчисленных и случайных обособленных «явлений» мы получаем конечное число единиц и можем охарактеризовать структуру языка через их распределение и их допустимые комбинации.
В процессе анализа разных систем можно отчетливо видеть, что языковая форма представляет собой определенную структуру: 1) она есть единица некоего целого, доминирующего над частями; 2) эти части формально упорядочены на основе определенных постоянных принципов; 3) форма получает характер структуры именно в силу того, что все компоненты целого выполняют ту или иную функцию; 4) наконец, эти компоненты являются единицами какого-либо определенного уровня, причем каждая единица одного уровня становится подъединицей более высокого уровня.
Язык во всех своих существенных пунктах имеет прерывный характер и оперирует дискретными единицами. Можно сказать, что язык характеризуется не столько тем, что он выражает, сколько тем, что он различает на всех уровнях:
- различение лексем, позволяющее установить инвентарь обозначаемых понятий;
- различение морфем, создающее инвентарь формальных классов и подклассов;
- различение фонем, дающее инвентарь фонологических, не связанных со значением, различий;
- различение «меризмов», или признаков, организующих фонемы в классы.
Это и делает язык системой, в которой ничто ничего не значит само по себе и по своему природному свойству, но в которой все имеет значение вследствие зависимости от целого; структура придает частям их «смысл», или их функцию. И это также обеспечивает безграничные возможности коммуникации: поскольку язык организован системно и функционирует по правилам кода, говорящий, отправляясь от очень небольшого числа основных элементов, может составлять знаки, затем группы знаков и, наконец, бесконечное количество разнообразных высказываний, каждое из которых может быть опознано воспринимающим, так как в его распоряжении находится та же самая система.
Мы видим, что понятия системы, различия, оппозиции тесно связаны друг с другом и с логической неизбежностью ведут к понятиям зависимости и взаимосвязи. Между членами оппозиции существует взаимосвязь такого рода, что, если затронут один из них, это тотчас отражается на положении другого и, как следствие, равновесие системы нарушается, что может повлечь за собой создание новой оппозиции в другой точке для восстановления равновесия. В этом отношении каждый язык в каждый момент своей истории обнаруживает особую ситуацию. Такой взгляд в наши дни вновь вводит в лингвистику понятие эволюции, определяя диахронию как отношение между следующими друг за другом во времени системами.
Дескриптивный подход, понятие системности, стремление доводить анализ до элементарных единиц, эксплицитный выбор процедур - вот те черты, которые характеризуют современные лингвистические работы. Разумеется, на практике существуют многочисленные расхождения, столкновения между школами, но мы сосредоточиваемся здесь на самых общих принципах, а принципы всегда интереснее, чем школы.
В настоящее время стало известно, что у сторонников такой концепции языка были предшественники. В неявном виде она присутствовала у автора, признанного современными дескриптивистами своим предтечей, у индийского грамматика Панини, который в середине IV в. до н. э. кодифицировал ведический язык в образцово четких формулировках, создав формальное, полное и строгое описание, свободное от всяких спекулятивных или мистических рассуждений. Однако следует воздать должное и тем предшественникам, которые не были грамматиками и фундаментальные труды которых, обычно анонимные и недооцененные, столь существенны для нас в каждый момент нашей жизни, что мы перестаем их замечать: я хочу сказать о создателях наших современных алфавитов. То, что алфавит мог быть изобретен, то, что небольшим количеством графических значков смогли записывать все, что произносится, - уже одно это свидетельствует о расчлененной структуре языка. Латинский алфавит, армянский алфавит - изумительные примеры нотации, которую мы назвали бы фонематической. Современный аналитик почти ничего не смог бы изменить здесь: учтены реальные различия, каждая буква всегда соответствует только одной фонеме и каждая фонема воспроизводится всегда одной и той же буквой. Алфавитное письмо, таким образом, принципиально отличается от письма китайского, являющегося морфематическим, или от силлабической клинописи. Те, кто составлял алфавиты для записи звуков своего языка, были стихийными фонематистами и инстинктивно сознавали, что все разнообразие произносимых звуков сводится к довольно ограниченному числу различительных единиц, которые и должны быть представлены таким же количеством единиц графических. Современные лингвисты действуют точно так же, когда им приходится записывать языки, существующие только в устной традиции. В этих алфавитах мы имеем древнейшие модели анализа: графические единицы алфавита и их комбинации в большое число специфических группировок дают наиболее близкое к действительности представление о структуре языковых форм, которую они воспроизводят.

II

Языковая форма - не единственное, что подлежит анализу: необходимо параллельно рассматривать и функцию языка.
Язык вос-производит действительность. Это следует понимать вполне буквально: действительность производится заново при посредничестве языка. Тот, кто говорит, своей речью воскрешает событие и свой связанный с ним опыт. Тот, кто слушает, воспринимает сначала речь, а через нее и воспроизводимое событие. Таким образом, ситуация, неотъемлемая от использования языка, есть ситуация обмена и диалога, и она придает акту речи двойную функцию: для говорящего акт речи заново представляет действительность, а для слушающего он эту действительность воссоздает. Это и делает. язык орудием коммуникации между индивидами.
Здесь сразу же возникают серьезные проблемы, которые мы предоставим решать философам, в частности проблема адекватности сознания - «реальности». Лингвист, со своей стороны, считает, что не может существовать мышления без языка и что, следовательно, познание мира обусловлено способом выражения познания. Язык воспроизводит мир, но подчиняя его при этом своей собственной организации. Он есть логос - речь и разум в единстве, как понимали это древние греки. И он является таковым потому, что язык - это членораздельный язык, заключающийся в совокупности органически упорядоченных частей и формальной классификации предметов и процессов. Следовательно, передаваемое содержание (или, если угодно, «мысль») расчленяется в соответствии с языковой схемой. «Форма» мысли придается ей структурой языка. И язык в системе своих категорий также обнаруживает свою посредническую функцию. Каждый говорящий может выступать в качестве субъекта лишь в противопоставлении другому - партнеру, который владеет тем же самым языком и имеет в своем распоряжении тот же самый набор форм, тот же синтаксис высказывания и тот. же способ организации содержания. На основе языковой функции и в силу противопоставления я ~ ты индивид и общество перестают быть противоречащими терминами и становятся терминами дополнительными.
Именно в языке и через язык индивид и общество взаимно детерминируют друг друга. Человек всегда ощущал, а поэты часто воспевали основополагающее могущество языка, который создает воображаемую реальность, одушевляет неодушевленное, позволяет видеть то, что еще не возникло, восстанавливает то, что исчезло. Поэтому во многих мифологиях, там, где требовалось объяснить, как на заре времен нечто могло возникнуть из ничего, в качестве созидающего принципа мира избирали нематериальную и суверенную сущность - Слово. В самом деле, нет силы более высокой, и, по сути дела, все без исключения могущество человека проистекает из нее. Общество возможно только благодаря языку, и только благодаря языку возможен индивид. Пробуждение сознания у ребенка всегда совпадает с овладением языком, который постепенно и вводит его в общество как индивида.
Но каков же источник этой таинственной силы, которая заключена в языке? Почему существование и индивида и общества необходимо основано на языке?
Потому что язык представляет собой наивысшую форму способности, неотъемлемой от самой сущности человека, - способности к символизации.
Под этим мы в самом широком смысле понимаем способность представлять (репрезентировать) объективную действительность с помощью «знака» и понимать «знак» как представителя объективной действительности и, следовательно, способность устанавливать отношение «значения» между какой-то одной и какой-то другой вещью.
Рассмотрим сначала эту способность в наиболее общей форме, вне языка. Употребить символ - значит зафиксировать характерную структуру какого-либо объекта и затем уметь идентифицировать ее в различных других множествах объектов. Именно эта способность свойственна человеку и делает его существом разумным. Способность к символизации делает возможным формирование понятия как чего-то отличного от конкретного объекта, который выступает здесь лишь в качестве образца. Она является одновременно принципом абстракции и основой творческой фантазии. Эта символическая в своей сущности репрезентативная способность, лежащая в основании образования понятий, появляется только у человека. У ребенка она пробуждается очень рано, еще до начала речевой деятельности, на заре его сознательной жизни. Но она отсутствует у животного.
Здесь следует все же сказать, что есть одно замечательное исключение: оно касается пчел. По наблюдениям К. фон Фриша, когда пчела-разведчица в своем одиночном полете находит источник пищи, она возвращается в улей, чтобы сообщить о своей находке, и исполняет на сотах особый виляющий танец, описывая определенные фигуры, которые оказалось возможным проанализировать. Выяснилось, что таким образом она указывает другим пчелам, повторяющим за ней ее движения, направление и расстояние до источника пищи. Затем эти пчелы улетают и безошибочно направляются к цели, которая зачастую находится очень далеко от улья. Это очень важное наблюдение заставляет предположить, что пчелы общаются между собой с помощью особой символики и передают настоящие сообщения. Нет ли связи между этой системой коммуникации и столь замечательным функционированием улья? Предполагает ли жизнь социально организованных насекомых определенный уровень символических отношений? Это всего лишь вопрос, но и вопрос этот - уже большой шаг вперед. Как зачарованные, мы стоим в нерешительности перед великой проблемой: не здесь ли впервые сможет человек, преодолев биологический барьер, заглянуть во внутреннюю жизнь общества животных и открыть принцип его организации?
Сделав эту оговорку относительно пчел, мы можем более точно показать, где проходит грань, разделяющая человека и животное. Прежде всего, будем четко различать два понятая, которые очень часто смешивают, когда говорят о «языке животных»: сигнал и символ.
Сигнал - это физическое явление, связанное с другим физическим явлением естественным или конвенциональным отношением: молния возвещает о грозе, колокол возвещает об обеде, крик возвещает об опасности. Животное воспринимает сигнал и способно адекватно на него реагировать. Можно научить животное распознавать различные сигналы, то есть научить его связывать два ощущения с помощью сигнала. Это хорошо видно на знаменитых условных рефлексах Павлова. Человек, как и животное, тоже реагирует на сигнал. Но кроме того, он использует символ, который установлен самим человеком. Смысл символа нужно выучить, символ нужно уметь интерпретировать в его значащей функции, а не только воспринимать его как чувственное впечатление, так как символ не имеет естественной связи с тем, что он символизирует. Человек изобретает и понимает символы, животное - нет. Все остальное вытекает из этого. Пренебрежение этим различием приводит ко всякого рода путанице и псевдопроблемам. Часто говорят, что дрессированное животное понимает человеческую речь. На самом же деле животное повинуется слову, поскольку научено узнавать в нем сигнал, но оно никогда не сумеет интерпретировать его как символ. По той же причине животное выражает свои эмоции, но оно не может их называть. В средствах выражения, существующих у животных, нельзя видеть ни зачатки языка, ни нечто приближающееся к языку. Между сенсорно-моторной функцией и функцией репрезентативной существует порог, преодолеть который смог лишь человек.
Ибо человек не был создан дважды, один раз без языка, а другой раз с языком. Возникновение homo sapiens из разряда животных могло быть облегчено строением его тела или его нервной организацией, но обязано это появление прежде всего, его способности к символической репрезентации, которая является общим источником мышления, языка и общества.
Способность к символизации лежит в основе мыслительных функций. Мышление - не что иное, как способность создавать представления вещей и оперировать этими представлениями. Оно по природе своей символично [1]. Символическое преобразование элементов действительности или опыта в понятия - это процесс, через который осуществляется логизирующая способность разума. Мысль не просто отражает мир, она категоризует действительность, и в этой организующей функции она столь тесно соединяется с языком, что хочется даже отождествить мышление и язык с этой точки зрения.
В самом деле, способность к символизации у человека достигает своего наивысшего выражения в языке, который является символическим по преимуществу; все другие системы коммуникации - графические, жестовые, визуальные и. т. д.- производны от языка и предполагают его существование. Но язык - это особая символическая система, организованная в двух планах. С одной стороны, язык - физическое явление: он требует посредства голосового аппарата при своем производстве и посредства слухового аппарата для восприятия. В этом материальном виде он поддается наблюдению, описанию и регистрации. С другой стороны, язык - нематериальная структура, передача означаемых, которые замещают явления окружающего мира или знание о них их «напоминанием». Такова двусторонняя сущность языка. Вот почему языковой символ имеет посреднический характер. Он организует мысль и реализуется в специфической форме, он делает внутренний опыт одного лица доступным другому в членораздельном и репрезентативном выражении, а не с помощью такого сигнала, каким является простой модулированный крик; он реализуется в определенном данном языке, присущем отдельному обществу, а не в общем для всего биологического вида голосовом проявлении.
Язык представляет собой модель структуры отношений в самом буквальном и в то же время самом широком смысле. Он устанавливает отношения слов и понятий в потоке речи и тем самым, воспроизводя объекты и ситуации, порождает знаки отличные от их материальных референтов. Он осуществляет переносы наименований по аналогии, что мы называем метафорой, - мощный фактор обогащения понятий. Он связывает суждения в умозаключение и становится орудием логического мышления.
Наконец, язык являет собой самый экономичный образец символизации. В отличие от других репрезентативных систем он не требует ни физических усилий, ни перемещения тела в пространстве, ни трудоемких операций. Представим себе, какого труда стоило бы изобразить «сотворение мира» в живописных, скульптурных или иных образах, и сравним это с тем, как та же история воплощена в рассказе, в цепочке звуков голоса, которые исчезают, едва только произнесены и восприняты, но каждая душа восторгается ими, а поколения повторяют их, и всякий раз, как слово развертывает это событие, мир возникает снова. Никакая сила не сравнится с этой, которая столь малым достигает столь многого.
Существование системы символов раскрывает нам одну из основных, может быть самую глубокую особенность человеческого бытия: нет естественного, непосредственного и прямого отношения ни между человеком и миром, ни между одним человеком и другим. Необходим посредник - тот символический аппарат, который сделал возможным мышление и язык. За пределами биологической сферы способность к символизации - самая характерная способность человеческого существа.
Остается лишь сделать выводы из этих размышлений. Говорить об отношении человека с природой или об отношении человека с человеком через посредство языка - значит говорить об обществе. И это неслучайное историческое совпадение, а необходимая связь. Ибо язык вообще всегда реализуется в каком-либо отдельном языке, в определенной конкретной языковой структуре, неотделимой от определенного конкретного общества. Нельзя представить себе язык и общество друг без друга. И то и другое есть данное. Но в то же время и то и другое познается человеком, так как он не обладает врожденным знанием о них. Ребенок рождается и развивается в обществе людей. Взрослые, его родители, учат его пользоваться речью. Овладение языком у ребенка идет параллельно с формированием символа и конструированием объекта. Он познает вещи через их имена; он обнаруживает, что у всего есть свое имя и что знание имен дает ему возможность распоряжаться вещами. Он узнает также, что и у него самого есть имя и что с помощью этого имени он общается с окружающими. Так пробуждается в нем осознание социальной среды, в которой он живет и которая будет постепенно формировать его разум через посредство языка.
По мере того как он становится способен ко все более сложным мыслительным операциям, он включается в культуру, которая его окружает. Я называю культурой человеческую среду, все то, что помимо выполнения биологических функций придает человеческой жизни и деятельности форму, смысл и содержание. Культура неотъемлема от человеческого общества, каким бы ни был уровень цивилизации. Она заключается во множестве понятий и предписаний, а также специфических запретов (табу); то, что какая-либо культура запрещает, характеризует ее не в меньшей степени, чем то, что она предписывает. Животный мир не знает запретов. Этот человеческий феномен - культура - целиком символичен. Культура определяется как весьма сложный комплекс представлений, организованных в кодекс отношений и ценностей: традиций, религии, законов, политики, этики, искусства - всего того, чем человек, где бы он ни родился, пропитан до самых глубин своего сознания и что направляет его поведение во всех формах деятельности. Что это, как не мир символов, объединенных в специфическую структуру, которую язык выявляет во внешних формах и передает? Через язык человек усваивает культуру, упрочивает ее или преобразует. И как каждый язык, так и каждая культура использует специфический аппарат символов, благодаря которому опознается соответствующее общество. Разнообразие языков, разнообразие культур, их изменения свидетельствуют о конвенциональной природе символизма, который придает им форму. В конечном счете именно символ устанавливает эту живую связь между человеком, языком и культурой.
Такова в основных чертах перспектива, которую открывает современный этап лингвистических исследований. Углубляясь в природу языка, вскрывая его связи как с мышлением, так и с поведением человека и основами культуры, эти исследования начинают проливать свет на глубинное функционирование сознания в разнообразных мыслительных операциях. Смежные науки следуют за этими успехами лингвистики, в свою очередь содействуют им, используя лингвистические методы, а зачастую и лингвистическую терминологию. Все это позволяет предвидеть, что такие параллельные исследования породят новые дисциплины и будут сообща способствовать развитию подлинной науки о культуре, которая заложит фундамент теории символической деятельности человека. Кроме того, известно, что формальные описания языков имеют непосредственное применение при конструировании логических машин, способных делать переводы, и наоборот - от теории информации можно ожидать некоторой помощи в выяснении вопроса о том, как мысль кодируется в языке. В развитии этих исследований и методов, отличающих нашу эпоху, мы видим результат постоянно развивающейся и все более абстрактной символизации, первоначальная и необходимая основа которой лежит в символизме языка. Возрастающая формализация мышления, быть может, ведет нас к более глубокому проникновению в реальную действительность. Но мы не могли бы даже представить себе этих понятий, если бы структура языка не заключала в себе их начальной модели и как бы отдаленного их предчувствия.
 

Примечания

1. «Мышление в символах и есть само мышление. Суждение порождает символы. Символична всякая мысль. Всякая мысль создает знаки в то самое время, как она создает вещи. Мысль в своем становлении неизбежно приходит к символу, поскольку ее формирование с самого начала символично, поскольку образы, посредством которых она охватывает группы вещей, являются их символами, поскольку она все время оперирует символами, и вещи, которыми она оперирует, - хотя и кажется, что она оперирует непосредственно вещами, - по сути только символы. И эти символы мысль упорядочивает в мир символов, в систему знаков в соответствии с отношениями и законами» (H. Delacroix, Le langage et la pensée, стр. 602).


Источник текста - Classes.ru - Репетитор по английскому языку в Санкт-Петербурге.