О СИНХРОНИЧЕСКИХ И ДИАХРОНИЧЕСКИХ АСПЕКТАХ ЯЗЫКОВОЙ СИТУАЦИИ В ГРУЗИИ
(Amirani - Т. 14-15. - Монреаль - Тбилиси., 2006. - С. 428-438)
Бесспорно, что особую важность социолингвистические исследования приобретают
в эпохи общественно-политических изменений глобального характера, результатом
которых зачастую становятся и принципиальные изменения в социально-политической
и этноязыковой ситуации соответствующих регионов. С этой точки зрения очевидна
несомненная актуальность всестороннего и объективного изучения тех этноязыковых
процессов, которые протекали и продолжают протекать на территории, ранее входившей
в состав Союза Советских Социалистических республик. Причем учитывать здесь
приходится как количественный фактор (необычайно большое количество генетически
и структурно-типологически различных языков, представленных в пределах названного
государственного объединения), так и качественный момент (функционально-коммуникативную
неоднородность, скажем языка, наделенного статусом «мирового», и бесписьменного
одноаульного языка, представленного несколькими сотнями говорящих).
Однако, помимо сугубо теоретического интереса, актуальность разработки названной
проблематики определяется еще одним не менее важным практическим обстоятельством.
Как известно, среди причин, обусловивших ослабление, а в конце концов и распад
Советского Союза, немаловажную роль сыграли ошибки, допущенные в области национально-языковых
отношений и языковой политики, закономерным следствием которых стали многочисленные
конфликты, охватившие страну во второй половине восьмидесятых годов и продолжающиеся
поныне (в «тлеющем режиме») на территории ряда государств т.н. «постсоветского
пространства». Самым наглядным подтверждением сказанного является ситуация,
возникшая в Грузии уже в середине ХХ столетия. Этническому противостоянию (восьмидесятых
и девяностых годов) в регионах предшествовало языковое противостояние (шестидесятых
годов), характеризуемое значительным реальным ограничением применения государственного
(в данном случае) грузинского языка . Поэтому для новых независимых государств,
образовавшихся на территории бывшего СССР, крайне важным является учет опыта
прошлого, позволяющий избежать таких просчетов в данной области, которые способны
вызвать дестабилизацию в стране, а при неблагоприятных условиях поставить ее
перед угрозой дезинтеграции!
В свете сказанного описание и анализ этноязыковых процессов, протекающих в
кавказском регионе (в частности, Грузии), исторически отличавшемся многоязычием,
следует признать особенно актуальным как для теории, так и практики социолингвистики.
Ведь на сравнительно незначительной в географическом плане территории и ныне
сосуществуют языки различных языковых семей, степень взаимовлияния которых зависит
как от длительности, так и от специфики исторических условий их взаимодействия.
В первом случае, подразумеваются субстратные явления ( например, наличие в индоевропейском
армянском языке абруптивных согласных, образующих т.н. «кавказский акцент» и
т.д.), во втором, такие параметры, как: количество населения, наличие или отсутствие
письменной традиции, наличие государственности и т.д.
Причем языковые последствия во всех случаях, конечно, различны, например,
функциональное ограничение использования грузинского языка в пределах компактного
проживания негрузинского населения в отдельных регионах , с одной стороны, и,
допустим, создание письменности для диаспоры (напр., удинской) не на основе
грузинской графики, с другой стороны.
В целом, неразработанность социолингвистической проблематики в союзных республиках,
в том числе и Грузии, в значительной степени была обусловлена советской государственной
системой, осуществлявшей жесткий контроль за лингвистической жизнью в стране
и союзных республиках и строго соблюдавшей монополию на стратегически важные
теоретические предпосылки в сфере социологии и смежных с ней дисциплин... Умело
навязанное центром «научной периферии» скептическое отношение к социологическим
вопросам языка и признание научным только структурного исследования обусловили
развитие именно этого направления, а несколько расширенное понимание соответствующих
проблем, в лучшем случае, получали снисходительную оценку.
Высокая степень централизации обуславливает экстраполяцию результатов изучения
языковой ситуации в какой-либо отдельно взятой республике в основном на все постсоветское
пространство.
Вместе с тем следует отметить, что взаимоотношения языков и их функциональная
нагрузка в пределах одного государственного объединения напрямую связана с социолингвистическим
понятием «языковая ситуация», которое предстает как диахроническое явление,
находящееся в тесной связи и с текущими общественно-политическими процессами.
Например, характерным для языковой ситуации СССР являлось отсутствие сколь-нибудь
четкой фиксации официальных статусов большинства представленных на его территории
единиц. Прежде всего формально отсутствовало само понятие общегосударственного
языка Советского Союза, что, несомненно, находилось в самой непосредственной
связи с негативными высказываниями по отношению к данному понятию В.И. Ленина,
а также с декларацией «добровольного объединения свободных и независимых республик».
Но в разных республиках статус государственного языка определялся по-разному
(ныне на территории Российской федерации выявляется общая тенденция формального
повышения статусов языков).
Особое положение русского языка в СССР, в республиках и автономиях вытекало
из концепции его роли как языка будущего коммунистического общества. Велась
соответствующая работа по расширению его функциональной значимости, по его пространственному
охвату. В качестве одного из каналов, вероятно, просчитывалась и желание партийного
руководства (негласный закон служебной субординации) на местах проявить инициативу
и лояльность в отношении языка метрополии. Кстати, впоследствии представителями
официозной лингвистики многие злоупотребления по части принудительного обучения
русскому языку увязываются (и не всегда беспочвенно) с «творчеством» местных
руководителей.
Для нас в этом плане, конечно же, особый интерес представляет активность партийных
органов на местах, в частности, Центрального Комитета коммунистической партии
Грузии. Например, Постановление Центрального Комитета КП Грузии и Совета Министров
Грузинской ССР от 10 июля 1973 года «О состоянии преподавания русского языка
в общеобразовательных школах республики и мерах по его улучшению». После идеологически
выдержанной преамбулы о роли, месте и значении русского языка дается скрупулезный
анализ «состояния» русского языка в Грузии и определяются соответствующие мероприятия
по повышению уровня его знания и повышения подготовки преподавателей русского
языка по республике. Среди организаций, которым вменяется в обязанность повышать
уровень подготовки преподавателей русского языка республики называются в то
время Сухумский и Цхинвальский педагогические институты. Подписывают постановление
Секретарь Центрального Комитета КП Грузии Э. Шеварднадзе и Председатель Совета
Министров Грузинской ССР Г. Джавахишвили. Эти разработки рассылались на места
, в том числе и в автономии и таким образом в республике создавалось языковое
поле с ощутимым идеологическим преимуществом в пользу русского языка.
Однако, конечно, такое распространение русского языка нельзя квалифицировать
как только «изобретательность и творчество» национальных функционеров в пользу
русского языка; эти мероприятия органически вписываются в общую государственную
политику того времени. В качестве подтверждения сказанному приведем другой документ
на эту же тему, датируемый 1983 г. Постановление Центрального Комитета Компартии
Грузии от 9 августа 1983 г. № 563 «О ходе выполнения постановлений ЦК КП Грузии
и Совета Министров Грузинской ССР по улучшению преподавания и изучения русского
языка и задачах, вытекающих из постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР
от 28 мая 1983 года «О дополнительных мерах по изучению русского языка в общеобразовательных
школах и других учебных заведениях союзных республик». В правом верхнем поле
титульного листа данного постановления от руки написано: «Не для печати». Многочисленные
мероприятия по выполнению заданной задачи адресуются также «Министерствам просвещения
Абхазской и Аджарской АССР, отделам народного образования Юго-Осетинской АО,
городов и районов республики, Управлению народного образования Тбилгорисполкома.
Среди прочих пунктов, подчеркивавших особую заботу о русском языке, внимание
привлекает страница 22, узаконивавшая некоторое преимущество в оплате труда
преподавателей русского языка: «- увеличение с 1984 года на 15% ставки заработной
платы учителей подготовительных и I - II классов, ведущих занятия по русскому
языку, учителей русского языка и литературы IV - X (XI) классов общеобразовательных
школ и школ-интернатов, учителей русского языка и литературы всех типов специальных
учебных заведений с нерусским языком обучения, расположенных в сельской местности
и поселках городского типа».
Чтобы исключить рассуждения о дифференцированном, несправедливом, подходе
к остальным языкам равноправных народов, например, в Грузии создаются различные
комиссии по защите интересов государственного языка с нулевым финансовым фондом!
Помимо политического заказа, свою роль в распространении русского языка играла
и экономика, например, освоение новых нетрадиционных видов производства, требовало
соответствующих знаний и поэтому комплектация новых структур осуществлялась
в основном за счет подготовленных русскоязычных кадров,. В качестве примеров
назовем строительство в Восточной Грузии Руставского металлургического комбината
(ныне развалившегося ввиду нерентабельности), а в Западной Грузии, Мегрелии,
скажем, строительство Ингурского бумажного комбината. Комплектование производств
специалистами из России, переезд их семей, открытие русских школ, а также беспредельные
экономические возможности России способствуют повышению интереса к русскому
языку в регионе и обуславливает тягу к нему значительной части местной молодежи,
получавшей доступ к обширному спектру специальностей в масштабах СССР.... Необходимость
общения со специалистами приводит не к изучению последними грузинского языка,
т.е. не к освоению меньшинством языка большинства, а наоборот к освоению большинством
языка меньшинства.
Помимо такого стимулирования, существовало еще и негласно осуществляемое требование
(знания русского языка) при поступлении на работу. В гораздо более выгодных
условиях, конечно же, оказывались те претенденты на вакансию, которые в полной
мере владели русским языком.
Несомненно, повышению престижа русского языка, а в дальнейшем и его распространению
способствовала победа Советского Союза во второй мировой войне. Это время свершения
одной из сокровенных стремлений России играть интегрирующую роль во всем славянском
мире. Впервые после войны русский язык стал обязательным для чехов, словаков,
поляков, сербов, болгар... и даже немцев, тем более в контексте международных
организаций, объединявших социалистические страны (Совет экономической взаимопомощи,
Страны Варшавского договора...).
Одной из самых важных задач апологетов русификации на тот период было обоснование
(с современной точки зрения) химерической идеи нарождения нового этноса – советского
народа (вероятно, с перспективой «создания» социалистического аналога), объединенного
русским языком. И в этом плане главная задача официозной лингвистики (и гуманитарных
наук в целом) состояла в формировании общетеоретических положений, обусловливающих
нужное направление этнолингвистического развития страны. Форсированное строительство
социализма выражалось в лингвистическом плане в манифестации псевдореалий как
свершившихся достижений «самого прогрессивного» общественного строя. В материалах
Всесоюзной научно-теоретической конференции «Русский язык – язык дружбы и сотрудничества
народов СССР», наряду с другими достоинствами русского языка, отмечается: «Конференция
еще раз показала огромное значение русского языка в формировании советского
народа как новой исторической общности людей». Связь между русским языком и
новой исторической общностью людей не оставляет сомнений в языке общения новой
исторической общности. Однако дело не ограничивается только будущим. Идеологические
установки требовали и общего прошлого, общей истории. Только этим можно объяснить
совершенно неоправданные названия многочисленных изданий по истории: «История
СССР (с древнейших времен до 1861 года)», «История СССР (с древнейших
времен до конца ХVIII в.)». В обоих случаях подчеркиваю слово древнейших,
поскольку известно, что Союз Советских социалистических республик как государственное
образование создается лишь в 1922 году.
Несомненно, распространение языка вне территории его исторического контекста
– первое указание на реальное положение той или иной страны и ее языка в сложившихся
исторических условиях. И сегодняшнее весьма скромное положение русского и совершенно
противоположное положение английского языка – наглядное тому подтверждение.
Судя по языковой ситуации в Грузии, можно с достаточной долей уверенности
говорить о том, что английский язык охватил значительную часть территории страны,
в то время как русский язык сохранил свое значение лишь в оппозиционных административных
единицах – Абхазии и Южной Осетии. И можно с достаточной долей уверенности
говорить о том, что прогресс в отношениях между Тбилиси и Сухуми наступит только
тогда, когда они будут общаться на одном альтернативном языке-посреднике : английском
или русском.
В силу недостаточной разработанности социолингвистической проблематики в Грузии
описание и анализ языковой ситуации в стране следует признать весьма актуальной
задачей. Бесспорно, что в постсоветском пространстве по республикам сохранились
дифференцированные языковые ситуации, обусловленные в значительной степени различными
статусами сосуществовавших языков. Так, например, в конституции Грузинской ССР,
хотя и после серьезной борьбы, был сохранен пункт о государственном статусе
грузинского языка, а за остальными, включая русский, обеспечивалось право на
свободное употребление. В то же время в конституциях большинства республик (включая
РСФСР) положение о статусе языка отсутствовало. С другой стороны, особое положение
русского языка, фактически выступавшего в качестве общегосударственного, подкреплялось
не только «неписанными» мерами, но и подзаконными актами. Так, положением ВАК
СССР с середины 70-х гг. была закреплена обязанность представлять на
утверждение диссертационные работы исключительно на русском языке, в том числе
диссертации по грузинскому языку, грузинской
литературе, истории Грузии, абхазскому языку, абхазской литературе и истории
т.д.
Подобные «ножницы» между юридическим и фактическим статусом языка влекли за
собой весьма любопытные последствия: «государственным» грузинский язык оказывался
прежде всего для представителей (причем не для всех) самой «титульной нации»:
негрузинское население в большинстве случаев владело им только на бытовом уровне,
получая образование либо преимущественно на русском, либо – если речь идет о
части армянского и азербайджанского населения – на родном языке, хотя теоретически
грузинский и считался обязательным для изучения. В результате складывалась языковая
ситуация, когда для носителя национального языка знание русского в той или иной
степени признавалось обязательным, но не наоборот.
Еще более осложняло языковую ситуацию в Грузии, условно говоря, наличие языков
«второго» и «третьего» уровней, т.е. тех, носители которых имели некоторый автономный
статус (абхазский, осетинский), и тех, юридическое положение которых вообще
не было закреплено (скажем, из кавказских языков, удинский, аварский, бацбийский...).
Характерно, что носители «автономных» языков
теоретически должны были быть мультилингвальными (родной, республиканский, русский
язык), но гораздо чаще компонентами билингвизма выступали родной и русский язык,
на котором обычно осуществлялось получение ими среднего, высшего образования
- так обстояло дело, например, в Абхазии.
Именно русский язык выступал и в качестве основного средства коммуникации
при общении носителей «автономного» абхазского и формально государственного
на всей территории республики грузинского языков. Вся парадоксальность языковой
ситуации здесь состояла как раз в том, что вместо государственных грузинского
и абхазского использовался язык, не обладавший каким-либо статусом, т.е. русский
язык. Соответственно официальная документация также оформлялась на русском языке.
Аналогично обстояло дело и с представителями языков без официального статуса,
хотя, разумеется, такое положение не носило абсолютного характера.
Особое положение русского языка вытекало из концепции (как выше было отмечено)
его роли как языка будущего общества. Эта деятельность по укреплению позиций
русского языка носила перманентный характер.
Именно по этой причине в 1954 году грузинский алфавит в Абхазской АССР заменяется
русской графикой. Если бы смена алфавита осуществлялась в ногу с лингвистическими
реформами, проводимыми в стране советов в период русификации алфавитов (1936-1941
гг.) , которой предшествовала латинизация последних (1926-1936 гг.), это не
привлекло бы нашего внимания. Однако чрезвычайность данного мероприятия упирается
в политические акценты, которые заново расставляет центр, неоднозначно указывая
на свои возможности и приоритеты. Ничего не имея против русской графики, все
же хотелось бы отметить, что эта смена алфавита продиктована не экономическими
(учитывая огромные затраты на смену печатной базы, замену учебников, вывесок,
рекламы и т.д.) и тем более не лингвистическими (исходя из разделяемого многими
языковедами положения о родстве иберийско-кавказских, в том числе грузинского
и абхазского языков) соображениями. Графические трансформации не вмещаются также
и в рамки элементарной целесообразности. Чтобы не быть голословным приведу одну
цитату из работы К.М. Мусаева «Из опыта создания письменностей для языков народов
Советского Союза» : «В алфавиты иберийско-кавказских языков был включен дополнительный
знак – римская цифра I (единица), которая в сочетании с какой-либо буквой изображает
специфические смычно-гортанные, надгортанные, придыхательные фонемы пI, цI и
т.д. Значит некоторые фонемы иберийско-кавказских языков обозначаются сочетанием
трех, иногда четырех знаков» [1].
Нарушается один из главных принципов - принцип экономии.
После введения новых алфавитов выявились их несовершенства, что объяснялось
невысокой квалификацией местных кадров, разрабатывавших алфавиты на местах.
Эта точка зрения разделяется практически всеми специалистами. Соответственно
эти соображения частично можно экстраполировать на все русифицированные алфавиты,
в том числе и на абхазский.
Как известно, первый абхазский алфавит на основе русской графики в 1862 г.
составил боевой генерал царской армии, видный кавказолог, автор семи капитальных
монографий по кавказским языкам, по происхождению немец, П.К. Услар. Впоследствии,
а именно в 1887 году, им же издается монография «Абхазский язык», с приложением,
включающим несколько статей, в одной из которых «О распространении грамотности
между горцами», содержатся достаточно интересные наблюдения автора о значении
языка и алфавита. Касаясь неблагоприятной языковой ситуации , сложившейся на
Северном Кавказе он пишет: «Теперь языки арабский и русский сошлись лицом к
лицу. Которому из них суждено владеть Дагестаном? Оба - пришельцы в крае, оба
– языки завоевателей» [2].
Это не риторический вопрос, поскольку предполагается, что распространение
российской юрисдикции в общем и целом зависит от позиций русского языка в Дагестане
и в принципе на всем Кавказе. «При таковых местных условиях, является необходимость
в международном языке и в международной письменности... Международным языком
должен быть русский, международною письменностью - русская» [3].
Естественно, в данном контексте рассматривался вопрос о подходящем для горских
кавказских языков алфавите. Проанализировав в этом плане латинский, немецкий,
русский и армянский алфавиты, П.К. Услар в статье - «О составлении азбук кавказских
языков» - излагает следующую точку зрения: «Если смотреть на грузинский алфавит
в отношение самому грузинскому языку, то нельзя не сознаться, что он удовлетворяет
всем условиям: едва ли это ни есть совершеннейший из всех существующих алфавитов.
Каждый звук выражается особым знаком, и каждый знак постоянно выражает один
и тот же звук. Во всех европейских языках есть камень преткновения – это орфография;
для грузин, благодаря совершенству их алфавита, этой трудности почти не существует»
[4]. После столь лестной характеристики
следовало ожидать беспристрастного решения поставленной проблемы, однако государственные
интересы берут верх над языковыми, в частности, высказывается следующая точка
зрения: «Отсюда видно, что система грузинской азбуки может быть принята за основание
для общей азбуки всех кавказских народов, чуждых до сих пор грамотности. Но
если мы позаимствуем у грузин не только систему азбуки, но и начертание букв,
то совершенно произвольно создадим затруднения, которые тем будут ощутительнее,
чем более грамотность распространится по Кавказу» [5].
Итак, как будто бы незначительный вопрос о письменности приобретает геополитическое
значение, в свете которого и надо рассматривать все последующие реформы, связанные
с письменностью как в Российской империи, так и в Советском Союзе.
Перевод на русскую письменность подавляющего большинства языков, в том числе
и иберийско-кавказских, конечно, в значительной степени способствовал развитию
интеграционных процессов в пределах всего государства, но создание на основе
русской графики различных алфавитов для одного и того же народа, несомненно,
предполагали обратные процессы. В качестве таковых можно назвать создание различных
график для абхазов и близкородственных им абазинов. Диалектное дробление абхазского
языка, как нам известно, в целом не вызывает сомнения. Так, в нем выделяются южные
(абжуйский, бзыпский) и северные (ашхарский и тапантский) диалекты.
В специальной литературе северные диалекты часто представляют как один – абазинский
язык. Однако некоторые исследователи, в частности, крупнейший абхазовед, К.
Ломтатидзе считает, что один из диалектов абазинского – ашхарский - ближе к
южным диалектам, что, вероятно, указывает на некоторую искусственность подобной
трактовки. В результате, опираясь на различные диалекты абхазского языка, создаются
две письменности: для абхазов на основании абжуйского диалекта, а для абазинов
на основании тапантского. Здесь можно выразить вполне закономерное сомнение
в том, что две письменности для одного народа способствуют его консолидации.
В таком же ключе следует рассматривать создание различных видов письменности
для исторически одного чеченского и ингушского народов (Д, Мальсагов). То же
самое можно сказать и о создании различных видов письменности для нижнеадыгейского
(черкесского) и верхнеадыгейского (кабардинского), сами носители для обозначения
первого и второго используют одно слово адыгебзэ. Точно так же, наверное,
следует интерпретировать создание двух видов письма, опираясь на два диалекта
(эрзя и мокша) мордовского языка и т.д. Хотя объективность требует признать,
что в некоторых случаях наблюдаются и обратные процессы. Например, для карачаевцев
и балкарцев введен (1960 г.) в оборот единый карачево-балкарский алфавит на
основе русской графики.
Выше, обозначая языковую ситуацию в Абхазии, мы отмечали расхождение между
официальным и фактическим статусом сосуществующих на территории автономной республики
языков. Такое расхождение наблюдалось и в целом по Грузии, русский язык пронизывал
все социальные и государственные институты, он получил значительное распространение
и в полной мере выполнял функцию языка межнационального и межгосударственного
общения. Он и ныне является языком взаимоотношений центра с административными
единицами. Однако положение кардинально изменилось после распада Советского
Союза: в Грузии произошло уравнение фактического и юридического статусов грузинского
языка, который пронизывает исключительно все сферы общественной жизни, за исключением
компактно проживающих диаспор.
К сожалению, не так быстро происходит изменение языковой ситуации в Абхазии.
Абхазский язык по-прежнему юридически является государственным, но фактически
функции такового выполняет русский язык, по-прежнему обучение в школах до 4-го
класса ведется на абхазском языке, а далее на русском языке. В высших учебных
заведениях на абхазском языке преподавание идет только на филологическом и историческом
факультетах, а на остальных по причине отсутствия соответствующей терминологии
дисциплины читаются на русском языке. Медленно переводится на абхазский язык
делопроизводство. Некоторые подвижки намечаются в лексикографии, изданы: «Русско-абхазский
философский словарь», «Русско-абхазский терминологический словарь», «Словарь
юридических терминов», «Словарь физических терминов». Надо отметить, что направление
взято верное, в первую очередь, необходимо расширять терминологическую базу.
Только в таком случае язык сможет выполнять свои функции в политической, социальной
и культурной сферах.
Несмотря на эти усилия, в целом языковая ситуация и состояние абхазского вызывает
вполне справедливые опасения у самих носителей языка. В качестве примера приведем
некоторые выдержки из статьи И. Квициния «Наш язык надо беречь, спасать», напечатанной
в газете «Апсны» № 30-31 в июне месяце 2001 года. Выражая озабоченность в связи
с падением уровня знания родного языка среди молодежи, автор указывает, что
первым языком для них является иностранный – русский язык. Автор считает, что
«если сегодня не начать «спасательные работы», то лет через 15-20 делать это
будет поздно. В семьях, на улице, на работе абхазы начали массивно говорить
и мыслить по-русски, к сожалению, количество таких людей возрастает с катастрофической
скоростью. В случае обрусения нация станет под угрозой исчезновения. Даже во
время пребывания здесь грузин, здесь было больше абхазских надписей (имеются
в виду вывески). И что же произошло сейчас, ведь все в наших руках, А встречающиеся
надписи оставляют желать лучшего». Далее автор приводит конкретный пример, а
в конце дает такое заключение: «Очень хорошо, когда есть страна, где развивается
собственный язык, собственная культура, но имея страну, потерять родной язык
– это трагедия! Быть носителем чужого языка и чужой культуры, имея собственную
страну – еще большая трагедия».
Не усугубляя описанной ситуации, хотелось бы отметить, что автором упущена
из виду такая серьезная проблема, как нарождение литературных произведений абхазских
писателей, написанных на русском языке. Вместе с тем следует отметить, что эти
вопросы освещаются в работе Л. Маргания «Лингво-стилистические проблемы иноязычного
творчества (в контексте адыгской и абхазской литератур)». Касаясь художественных
особенностей двуязычного творчества таких видных писателей, как Ф. Искандер,
Г. Гулиа, Э. Басария и др., автор рассматривает «Общие особенности психологии
творческого двуязычия европейских и бывших советских национальных писателей.
Прослеживается исторический путь развития двуязычия в литературном творчестве,
в частности, в русле французско-русского двуязычия в творчестве А.С. Пушкина,
М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева» [6]. В
целом, разделяя положения, выдвинутые в работе, хотелось бы отметить, что не
затронута такая серьезная проблема как различные социальные последствия двуязычного
творчества, с одной стороны, для многомиллионного русского народа (с богатыми
литературными традициями) и, с другой стороны, немногочисленного абхазского
народа (с младописьменным языком). Относительно французско-русского художественного
творчества или творчества русских писателей, писавших на французском языке,
однозначно можно говорить , что эти произведения не были доступны всему русскому
народу, они, вероятнее всего, нацелены на его наиболее образованную, элитарную
часть.
Вероятно, это положение можно экстраполировать и на русскоязычных абхазских
писателей. В советские времена это считалось вполне целесообразным и, более
того, приветствовалось. В результате создавались литературные произведения на
русском языке, написанные нерусскими писателями. Полагаем, такие примеры представляют
собой отражение определенной языковой ситуации, сложившейся к тому времени в
советском государстве и демонстрировавшей собой высокую степень «социалистического»
билингвизма, суть которого состояла в освоении иностранного, т.е. русского как
второго родного. Это в достаточной степени спорное положение «русский как второй
родной язык» получило довольно негативную оценку и в самой России.
Если отбросить идеологизированные рассуждения о «социалистическом» билингвизме
и его принципиальном отличии от «несоциалистического», то схожие явления, а
именно литературное творчество на неродном, т.е. на втором языке наблюдается
практически во многих других странах.
Не касаясь вопроса о генетическом единстве иберийско-кавказских языков в научном
плане (поскольку не все ученые разделяют эту точку зрения), хотелось бы отметить,
что в политическом отношении гипотеза о родстве иберийско-кавказских языков
вполне целесообразна для Грузии хотя бы по причине того, что это является еще
одним (может быть не очень действенным ) подспорьем для улаживания вопросов
с абхазами. Предполагается, что единая генетика представляет собой достаточно
прочное основание для налаживания отношений. Однако нет правил без исключения,
хотя бы в контексте российско-украинских взаимоотношений.
Согласно переписи населения 1989 года, в СССР насчитывалась 91 тысяча абхазов.
К сожалению, у нас в силу определенных обстоятельств нет точных статистических
данных, но с определенной уверенностью можно говорить о том, что их ныне гораздо
меньше.
В связи с Абхазией, хотелось бы отметить еще одно чрезвычайно важное обстоятельство,
а именно то, что в Сухуми, в 1934 г., произошло, действительно, историческое
событие, т.е. спустя столетия после утери древними кавказскими албанцами (современными
удинами) своего собственного алфавита, была издана азбука удинского языка «Саумджи
дас», или «Первый урок». Учитывая время издания, т.е. период всеобщей латинизации
в СССР, конечно же, и в этой азбуке тексты составлены на основе латинской графики.
Как известно, исторической родиной древних кавказских албанцев (т.е. удин)
является приблизительно территория современного Азербайджана. Уже в XIX в.,
как отмечал А. Шифнер, удины проживали в селах Султан-Нуха, Джоурли, Мирзабеклю,
Янги-Кенд, Кишлаг Варташен, собственно Варташен и Нидж, хотя предполагается,
что они занимали гораздо более обширную территорию. Ныне в Азербайджане этот
этнос представлен лишь в двух селах: Нидж и Варташен. Причем варташенские удины
в связи с первым армянско-азербайджанским кризисом, вышедшим за пределы национального
противостояния и принявшего характер более обширной религиозной нетерпимости,
в 1920-1922 г. переселяются в Кварельский район Грузии, где и образуется село,
названное сперва Зинобиани, по имени инициатора переселения удин – Зинобия Силики
(Силикашвили), а затем в честь революции переименованное в Октомбери. Впоследствии
незначительная часть удин возвращается в Варташен. Компактное поселение удин
в Варташене нарушается, село в основном заселяется азербайджанцами. Новое соотношение
этносов, конечно же, складывается не в пользу коренного населения, что приводит
к сокращению функциональной нагрузки удинского языка: он уже не используется
в обществе и становится средством семейного общения; в общественной коммуникации
в основном используется азербайджанский и сравнительно реже – русский языки.
В Грузии же языковая ситуация пополняется еще одним компонентом - удинским
языком. Здесь удины довольно быстро осваивают грузинский язык, на котором они
общаются внутри села и за его пределами с соседями, получают образование, ведут
делопроизводство, получают информацию. Довольно быстро здесь развился грузинско-удинский
билингвизм. В результате интенсификации взаимоотношений новое поколение удин
уже в совершенстве владеет грузинским языком и они являются полными билингвами,
но первым (родным все же) является удинский язык. Нынешнее молодое поколение
удин является монолингвами и первым, т.е. родным, для них является уже грузинский
язык. Парадоксально, но факт, что удины в Азербайджане в течение столетий сохраняли
свою самобытность и родной язык, в то время как в единоверной Грузии сложилась
совершенно противоположная ситуация. Как было сказано, языковая компетенция
детей школьного и дошкольного возраста равняется нулю, старшее поколение и (условно)
среднее поколение владеют родным (удинским) языком достаточно хорошо.
Ассимиляционные процессы, протекающие в Грузии, вовсе не следует считать следствием
целенаправленных действий. Напротив, здесь были предприняты все шаги для спасения
самобытности удин и их языка. Как было указано выше, именно в Грузии впервые
была напечатана удинская азбука и впервые здесь, в Зинобиани, в 1934 г. открыли
удинскую школу с удинским языком преподавания. Естественно, образование на удинском
языке создавало реальные сложности при поступлении в вуз. Поэтому по просьбе
самих удин, спустя два года (в СССР уже началась русификация латинизированных
алфавитов) вместо удинской открыли грузинскую школу. Два года назад произошло
значительное событие – в школе опять стали изучать удинский язык, и, вероятно,
это поможет еще некоторое время сохранить язык.
Несомненно, одним из факторов, вызвавшим интенсивную деградацию удинского
языка послужило образование грузинском языке, сузившее сферу применения удинского,
но еще в большей степени ассимиляционные процессы стимулировала единая вера.
В Азербайджане, со слов самих удин, не помнят случаев смешанных азербайджанско-удинских
браков, там зафиксированы только эндогамные браки (в редких случаях удинско-армянские),
что способствовало их определенной изоляции, в условиях которой легче было сохранить
и национальную самобытность и национальный язык.
В Грузии же православие грузин и удин способствовало их сближению, частым
брачным союзам, в результате которых в смешанных семьях общались на более перспективном
и более распространенном грузинском языке.
Ныне количество удин по разным источникам колеблется от 6900 до 8500 человек.
В связи с удинами интересный контраст представляют аварцы, проживающие в том
же Кварельском районе, буквально рядом , через дорогу, но демонстрирующие совершенно
иную культурно-языковую ориентацию. В селе Тиви открыли русскую школу и соответственно
развился русско-аварский билингвизм. Вероятно, это обстоятельство и религиозный
фактор способствовали их некоторой самоизоляции. В качестве лингва франка аварский
язык, как известно, выступает как основной компонент билингвизма для целого
ряда народностей Дагестана, например, андо-цезских народностей, арчинцев, мегебцев.
Хотя, учитывая письменные памятники, можно говорить об историческом некогда
значительно распространенном грузинско-аварском билингвизме. Речь в данном случае
идет о первой грузинско-аварской билингве, обнаруженной в селе Хунзах и датирумой
XIII-XIV веками. Параллельный текст , состоящий из грузинской и аварской частей,
выполнен грузинскими буквами: первая надпись выполнена грузинским уставным письмом
«Мтаврули», а вторая – грузинским строчным письмом «Нусхури». Оба текста христианского
содержания, и в обоих случаях фигурирует обращение к святому Саркелию с просьбой
о покровительстве для мужчины. В грузинской части это Гавриил, а в дефектной
аварской части также мужчина, на что указывает показатель первого грамматического
класса (класса мужчин) [7]. В данном случае
целесообразно указать не только на применение грузинского алфавита за пределами
Грузии, но и на то, что билингва выполнена на каменном кресте, что указывает
как на религиозную, так и на языковую ориентацию аварцев того времени. В дальнейшем
количество обнаруженных памятников (около тридцати) позволяет и дагестанским
исследователям прийти к выводу о том, что «попытки использовать грузинское письмо
для передачи местных слов и выражений имели бы место только в том случае, если
грузинский язык и грузинское письмо имели в аварских районах сравнительно широкое
распространение» [8]. Надо полагать, грузинский
алфавит имел гораздо больший ареал распространения, однако дальнейшее развитие
событий на Кавказе меняет соотношение сил в пользу ислама и соответственно арабского
языка, что со временем знаменует собой формирование нового аварско-арабского
билингвизма.
Из иберийско-кавказских языков в Грузии представлена также нахская подгруппа,
в которой выделяются чеченский - самоназв. - нохчий, ингушский – самоназв.
галгай (оба письменные) и бацбийский (бесписьменный) языки. Последний
фигурирует только в Грузии. Коммуникация между чеченцами и ингушами вполне осуществима,
а бацбийский настолько отличается от первых двух, что их не понимают ни одни,
ни другие.
Ныне все тушины говорят на грузинском языке, но цова-тушины (бацбийцы) сохранили
и язык своих предков. Судя по языковым фактам, можно полагать, что некогда все
тушины говорили по бацбийски, но затем большая их часть ассимилировалась и идентифицирует
себя с грузинами (это чагма тушины), а меньшая их часть двуязычна : говорит
на грузинском и бацбийском языках. Собственно цова-тушины живут в селе Земо
Алвани Ахметского района Грузии и их в количественном плане гораздо меньше,
(приблизительно около 3 тысяч человек), а чагма тушин вдвое больше.
На сегодняшний день ученые еще не достигли согласия по поводу этнической принадлежности
цова-тушин. Одни полагают, что это племя пришло и поселилось на территории Грузии
в позднефеодальную эпоху (В. Эланидзе), другие отстаивают полярно противоположную
точку зрения, что это одно из грузинских племен, т. е. коренное население, которое
подверглось иноязычному, в данном случае чеченскому влиянию и оно выразилось
в такого рода явлении, когда в результате взаимодействия двух языков, нарождается
третий, отличный и непонятный для «родителей» язык.
Бацбийцы учатся в грузинской школе и являются православными. На современном
этапе положение бацбийского языка весьма сложное, в связи с тяжелыми социальными
условиями молодежь выезжает на заработки либо в Тбилиси, либо за пределы Грузии.
Ваезжают как мужчины, так и женщины, что привело к качественным изменениям населения
в селе Земо Алвани: здесь остались жить люди преклонного возраста. Условно говоря,
язык «состарился», что указывает на его безрадостные перспективы.
Языковая ситуация может изменяться и под влиянием событий, происходящих в
соседней стране, например, военные действия в Чечне привели к миграционным процессам
и значительному увеличению чеченской диаспоры в Панкисском ущелье Грузии, в
частности, пополнились беженцами три кистинских села: Дуиси, Омало и Джоколо
(по грузинской традиции местных чеченцев называют кистинами). С социолингвистической
точки зрения, конечно интересно, что представители одного и того же народа,
проживающие в разных странах демонстрируют два разных типа билингвизма: чеченско-русский
и чеченско-грузинский; соответственно они используют и разные алфавиты: с одной
стороны, русский и, с другой, грузинский.
Каковы будут языковые результаты усиления нахского элемента в Кахетии пока
неизвестно. Однако сейчас с достаточной степенью уверенности уже можно говорить
о продолжении процесса нивелировки чеченских диалектов, который начался в период
экспатриации чеченцев в Среднюю Азию в 1944 г., когда носителей различных диалектов
поселяли в одной местности и в результате
непосредственного контакта началось смешение диалектов, которое получило печальное
продолжение ныне.
Кистины так же, как и бацбийцы, хорошо владеют грузинским языком и фамилии
как у первых, так и у вторых грузинские.
Итак, иберийско-кавказские языки ранее представленные в одном государственном
объединении в результате дезинтеграции СССР оказались в различных политическом,
экономическом и культурном пространствах: значительная их часть осталась в Российской
Федерации (абхазско-адыгские, дагестанские языки, нахские языки...), многие
представлены в Азербайджанской Республике (цахурский, рутульский, удинский,
аварский ...), некоторые - в Грузии (абхазский, удинский, аварский, бацбийский,
чеченский).
Из перечисленных иберийско-кавказских языков многие юридически обладают статусом
государственного языка (абхазский, абазинский, чеченский, ингушский, адыгейский,
кабардинский, аварский, даргинский, лакский, лезгинский, табасаранский, агульский,
цахурский, рутульский), но на сегодняшний день уравнение фактического и юридического
статуса языка произошло только в Грузии, где древнеписьменный грузинский в полной
мере выполняет функции государственного языка, пронизывая все социальные структуры.
Литература
1. Сб. Социолингвистические проблемы развивающихся
стран. М., 1975, стр. 254.
2. Этнография Кавказа. П.К. Услар. Абхазский
язык. 1887. См.: приложение, О распространении грамотности... стр. 7.
3. Там же, стр. 7.
4. Этнография Кавказа. П.К. Услар. Абхазский
язык. 1887. См.: приложение, О составлении азбук кавказских языков, стр. 48.
5. Там же, стр. 49.
6. Л. Маргания. Лингво-стилистические проблемы
иноязычного творчества (в контексте адыгской и абхазской литератур). Сухум,
1999. стр. 11.
7. А.С.Чикобава. Грузинско-аварская надпись
из Дагестана. Сообщ. Груз. Фил. АН СССР. 1940, т. 1, № 4, с. 324-327.
8. А.Р. Шихсаидов. Ислам в средневековом
Дагестане (VII - XV вв.). Махачкала, 1968, с. 204.
