Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Д. О. Добровольский

К ДИНАМИКЕ УЗУСА (ЯЗЫК ПУШКИНА И СОВРЕМЕННОЕ СЛОВОУПОТРЕБЛЕНИЕ)

(Русский язык в научном освещении. - № 1. - М., 2001. - С. 161-178)

 
0. Известно, что основные грамматические характеристики русского языка практически не изменились со времен Пушкина. Обнаруживаются лишь отдельные изменения в употреблении падежей – например, в конструкциях типа дубовыми, тесовыми ворота (ср. также разными образы у Ломоносова – формы, которые уже в пушкинскую эпоху воспринимались как устаревшие и использовались как средство стилизации); изменения в интерпретации функции возвратных глаголов как пассивных или декаузативных (см. работы Е. В. Падучевой) и некоторые другие. Особенно интересно, что грамматика у Пушкина воспринимается как более современная, чем у многих авторов, писавших в одно с ним время и даже после него. Е. В. Падучева [в печати] отмечает, что, например, конструкция accusativum cum infinitivo, встречающаяся у Грибоедова, не встречается в произведениях Пушкина. В качестве еще одного примера приводятся пассивные причастия, употреблявшиеся раньше и статально и событийно: например, ответ получен вчера в смысле ‘был получен’. У Пушкина пассивные причастия употребляются только статально, т.е. в соответствии с действующими сегодня правилами. В. Г. Гак [1999: 28] отмечает, что принципы построения высказываний в пушкинской прозе принципиально не отличаются от современных норм и, вопреки распространенному мнению, поддерживаемому такими авторитетами, как В. В. Виноградов [1935; 1980] и Б. В. Томашевский [1990], не несут следов французского влияния.
Тем не менее при сопоставлении языка прозаических произведений Пушкина с современными нормами словоупотребления, т.е. на уровне выбора слов и правил их сочетаемости, можно прийти к прямо противоположным выводам. Создается впечатление, что, в отличие от основных грамматических параметров, лексические и прагматические особенности речи (которые, кстати, тоже могут оказаться до известной степени системно обусловленными) очень сильно изменились за последние 160-170 лет. Причем дело не только в том, что появились новые слова и значения. Изменения такого рода предсказуемы и во многом объясняются экстралингвистическими причинами. Гораздо менее тривиальными представляются изменения в правилах сочетаемости, глагольного управления, в предпочтительности тех или иных конструкций, того или иного порядка слов или изменения, связанные с различным фокусированием определенных частей семантической структуры, с появлением или стиранием тех или иных импликатур дискурса и т.п.
Основная цель данной работы – анализ и описание подобных изменений в их сопоставлении с современным узусом. Анализ такого рода может оказаться полезным для выявления некоторых общих тенденций в развитии лексической системы. При наличии достаточно полного материала можно будет поставить вопрос о том, в каких случаях мы имеем дело с «капризами узуса», а в каких – с глубинными и взаимосвязанными изменениями, ведущими к постепенной перестройке лексической системы. Пока задаваться подобными вопросами явно преждевременно. Для того, чтобы такие вопросы могли быть грамотно сформулированы, необходимо проанализировать все случаи, в которых словоупотребление не соответствует современным нормам. Лишь наличие относительно полного описания позволит сказать, имеем ли мы дело с некой языковой случайностью или с глубинными изменениями в лексической системе. Пока же мы можем с уверенностью утверждать лишь то, что анализируемые факты употребления языка являются нестандартными с точки зрения нормы нашего времени. Иными словами, при отсутствии достаточных оснований для системно значимых утверждений эти феномены предпочтительно описывать в терминах узуса, оставляя в стороне проблему системности изменений, произошедших в области лексической семантики. Такой способ описания используется в данной работе в качестве основного. Там, где это возможно и осмысленно, на уровне гипотез будут предложены объяснения наблюдаемых изменений.
Дополнительная трудность заключается в том, что на основании текстов одного автора не всегда можно с гарантией делать вывод об изменении узуса, поскольку нельзя исключить наличие индивидуально-авторских употреблений, не соответствовавших узуальным нормам своего времени. Однако принято считать, что по сравнению с языком других авторов проза Пушкина представляет собой в этом плане относительно надежный материал, поскольку известно, что в своих прозаических произведениях Пушкин стремился к максимальной формальной простоте и старался использовать лишь те слова и выражения, которые не ощущались как выходящие за рамки общелитературного употребления (см., например, [Виноградов 1980: 237]. Исследование проводится в основном на материале «Пиковой дамы» (далее – ПД); в отдельных случаях мы обращались и к другим прозаическим произведениям Пушкина.
Необходимо обратить внимание на отличие нашего подхода от некоторых в принципе сходных исследований. Например, в работе А. Б. Пеньковского [1999] на примере слов типа скука, тоска, хандра, лень и их производных показано, как некоторые лексические единицы со временем меняют свое значение таким образом, что подлинные авторские интенции оказываются недоступными для понимания. Так, скука понималась в эпоху Пушкина не в современном смысле, а как ‘тягостное душевное чувство, томление’, не связанное с идеей ‘отсутствия дела или занятий’ [Пеньковский 1999: 167]. Открытым остается, однако, вопрос, насколько часто встречаются подобные семантические сдвиги и, следовательно, в какой степени пушкинские тексты, создавая иллюзию ясности и прозрачности, ускользают от истинного понимания. В любом случае, в данной работе мы преследуем иные цели. В центре нашего внимания находится, как уже было сказано, не изменение семантики отдельных слов, а сдвиги в узуальных правилах построения высказываний. Иными словами, нас интересуют не те случаи, в которых правильное понимание оказывается затрудненным, при том, что высказывание выглядит абсолютно современным (ср. подобную постановку задачи также в [Еськова 1999]) [1], а прямо противоположные случаи, когда изменяется общепринятый способ выражения некоторого заданного смысла.
1. Наиболее простой и ясный пример узуального сдвига в лексиконе – это изменение лексической сочетаемости (в смысле [Апресян 1974], когда определенное слово меняет своего стандартного контекстуального партнера, причем данная замена не выводится из значений соответствующих слов и не может быть описана как регулируемая некоторыми общими правилами. Это явление может быть проиллюстрировано с помощью коллокаций – устойчивых, в известной степени идиоматичных словосочетаний типа одержать победу, называемых также – в терминологии В. В. Виноградова – фразеологическими сочетаниями.
В этой области нормы сочетания слов претерпели наиболее заметные изменения. В художественной прозе Пушкина встречаются такие выражения, как полагать надежду, попробовать своего счастия, вводить в хлопоты, вытесненные из современного узуса коллокациями возлагать надежды, попытать счастья, причинять хлопоты. Некоторые коллокации претерпели изменения в лексическом составе уже к середине XIX века, другие имели более долгую жизнь; например, словосочетание делать вопросы встречается еще в произведениях Л. Н. Толстого, а чистые деньги в значении ‘наличные деньги’ – в пьесах А. Н. Островского. Определенная динамика в этой области наблюдается и при сопоставлении языка Пушкина с более ранними периодами. Например, в «Письме Карамзина к Дмитриеву» встречается предложение Я беру участие в твоем горе (см. [Виноградов 1935: 208]). В художественной прозе Пушкина коллокация брать участие не встречается ни разу, притом что соответствующая нормам современного узуса коллокация принимать участие встречается пять раз, причем как в двух известных сегодня значениях ‘участвовать’ и 'сочувствовать', так и в значении, близком к ‘способствовать, содействовать; быть заинтересованным’; ср. (1-3) [2]:
 
(1) Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие. (ПД)
(2) Несколько раз я застала ее в слезах. Это меня не удивляло, я знала, какое болезненное участие принимала она в судьбе страждущего нашего отечества. (Рославлев)
(3) Чарский приехал из первых. Он принимал большое участие в успехе представления и хотел видеть импровизатора, чтоб узнать, всем ли он доволен. (Египетские ночи).
 
Проблемы изменения лексического состава коллокаций обсуждались достаточно подробно в других наших публикациях [Добровольский в печати (а); (б)], поэтому здесь подобные случаи рассматриваться не будут. Укажем лишь, что одна из возможных причин, объясняющих изменения лексической сочетаемости такого рода кроется, видимо, в том, что соответствующие нормы к тридцатым годам XIX века еще не сложились, и многие заимствованные из французского языка или формирующиеся под его влиянием словосочетания допускали варьирование в более широком диапазоне, чем это допустимо сегодня. А поскольку коллокации представляют собой наиболее чистый случай лексической сочетаемости, т.е. сочетаемости, при которой выбор слова-партнера по определению диктуется не правилами соположения смыслов, а узусом, то замена одного из компонентов коллокации не приводит к изменению ее значения и, следовательно, может производиться без ущерба для коммуникации. С другой стороны, по крайней мере по отношению к коллокациям со структурой глагольной группы можно говорить о некоторых общих тенденциях. При выборе глагольного компонента коллокаций типа одержать победу русский язык, в отличие от французского, английского или немецкого, предпочитает использовать не стандартный набор базовых глаголов с максимально широкой семантикой, а более специфицированные по форме и / или семантике глаголы (ср. предложенное В.Г. Гаком [1977: 211-212] понятие лексико-семантического обособления). Практически во всех случаях замены глагольного компонента коллокаций речь идет о замене более элементарного в морфологическом и / или более базового в семантическом отношении глагола типа брать и делать на более сложный глагол типа принимать и задавать. Эта тенденция распространяется не только на коллокации, ср. (4).
 
(4) В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником. (ПД)
 
Словосочетание дошла до рассуждений и объяснений явно не является коллокацией, так как не обладает ни устойчивостью, ни идиоматичностью. Тем не менее, это словосочетание воспринимается как нестандартное. Аналогичная мысль была бы выражена в современном языке с помощью сочетания снизошла до рассуждений и объяснений. Таким образом, и в этом случае более простой глагол был заменен на более сложный.
В дальнейшем будут рассмотрены менее явные и очевидные случаи, не всегда поддающиеся четкой типологизации. Иногда, например, остается неясным, идет ли речь о лексической или семантической сочетаемости [3], об изменениях в значении слова или в режиме его употребления, об узуальных нормах того времени или чисто авторских употреблениях. Не претендуя ни на полноту, ни на окончательность оценок, разберем несколько характерных случаев, позволяющих говорить о заметной динамике узуса в русском языке.
2. В первую очередь выделяются случаи, в которых те или иные предикаты изменили требования к субъектному актанту относительно его принадлежности к определенному семантическому классу. Так, в предложении (5) с точки зрения современного узуса содержится явная комбинаторная аномалия, поскольку современный литературный язык не допускает употребления глагола звать (как и его наиболее близкого синонима зваться) по отношению к неодушевленным сущностям.
 
(5) Как зовут этот мост? (ПД)
 
На этом примере можно показать также трудности отграничения лексической сочетаемости от сочетаемости семантической при анализе явлений языка, достаточно далеко отстоящих во времени. С одной стороны, подобные примеры можно описать как случаи лексической сочетаемости, так как на основе имеющихся контекстов нельзя с полной уверенностью утверждать, что сочетаемостные потенции глаголов звать и зваться распространялись ранее на весь класс неодушевленных объектов. Соответствующая словарная статья в СЯП не дает на этот вопрос однозначного ответа. В художественной прозе Пушкина обнаружен всего лишь еще один контекст соответствующего употребления:
 
(6) – Не знаю, – отвечал Бурмин, – не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. [Метель]
 
Если же интерпретировать эту аномалию как результат утраты данными глаголами способности сочетаться с неодушевленными существительными, то ее следует отнести к области семантической сочетаемости. В пользу такой интерпретации может быть выдвинуто следующее соображение. Похоже, что для русского языка достаточно типично существование не одного глагола с заданным смыслом, одинаково хорошо сочетающегося и с одушевленнными и с неодушевленными существительными, а пары глаголов типа утонуть – затонуть, один из которых сочетается преимущественно (или даже исключительно) с одушевленными, а другой – с неодушевленными именами [4]. Наличие пары как зовут Х? vs. как называется Х? позволяет экономно и недвусмысленно выразить коммуникативно значимые различия. Например, допустимый в разговорном языке вопрос Как называется эта собака? предполагает ответ типа Чау-чау, в отличие от вопроса Как зовут эту собаку?, предполагающего, что в качестве ответа говорящий назовет кличку своей собаки. В первом случае вопрос воспринимается как относящийся не к конкретному референту, а ко всему классов референтов, что выводит признак одушевленности из фокуса. Ср. синонимичный вопрос Как называется эта порода собак?, в котором подлежащее выражено именной группой, возглавляемой неодушевленным существительным.
Поскольку в целом есть основания считать, что категория одушевленности-неодушевленности обладает в русском языке большим лингвистическим весом, чем во французском, английском и немецком (ср. в первую очередь различия в системе склонения одушевленных и неодушевленных русских существительных), можно предположить, что утрата глаголами звать и зваться способности сочетаться с обозначениями неодушевленных сущностей соответствует неким общим тенденциям развития лексической системы.
Контекст (7) содержит, казалось бы, сходный случай расхождений в нормах сочетаемости. Однако при более внимательном изучении он обнаруживает существенные отличия от только что обсужденных явлений, на которых мы остановимся несколько подробнее.
 
(7) Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. (ПД)
 
На первый взгляд может показаться, что ощущение некоторой аномальности этого контекста возникает из-за того, что предикатное выражение быть в (большой) моде в современном языке требует в стандартном случае неодушевленного подлежащего типа фасон платья. Это верно лишь отчасти. Выражение быть в (большой) моде в определенных контекстных условиях допускает и сегодня сочетания с одушевленными подлежащими, ср. Эта художница / балерина / певица / писательница была еще недавно в большой моде [5]. Более того, можно представить себе коммуникативную ситуацию, в которой участвует внук знаменитой некогда певицы. В этом случае высказывание типа Моя бабушка была тогда в большой моде не будет восприниматься как нарушение современных норм словоупотребления. Дело здесь в том, что в позиции подлежащего предполагаются только обозначения сущностей, которые могут быть расположены на шкале модного–немодного. В прототипическом случае это, действительно, неодушевленные существительные. С помощью стандартного метонимического переноса могут порождаться высказывания, содержащие в позиции подлежащего одушевленные существительные (как правило, профессиональные номинации). Но главное семантическое условие при этом не снимается – лексема, занимающая позицию подлежащего должна содержать признак, принципиально подлежащий оцениванию по шкале модного–немодного.
В контексте (7) с точки зрения современных представлений трудно выделить такой признак. Это обстоятельство, видимо, и заставляет воспринимать контекст (7) как несоответствующий современному узусу. При этом вопрос о том, что собственно изменилось в языке, остается открытым: значение языковых выражений мода, модный, быть в моде или их сочетаемостные потенции? С чисто лингвистической точки зрения на этот вопрос ответить трудно. С одной стороны, эти выражения, взятые сами по себе, вряд ли обладали в пушкинскую эпоху смыслом, принципиально отличным от современного, с другой – их сочетаемость (как было показано выше) также не претерпела радикальных изменений. Изменилось скорее всего само понимание того, каким сущностям может приписываться признак ‘модный’.
3. В качестве второго типа изменений в узусе выделяются изменения в области глагольного управления [6]. Ср. контекст (8). Глагол услышать не имеет сегодня двойного управления что-л. как-л. В этих случаях употребляется глагол выслушать или воспринять; ср. (8) и (8’).
(8) Но графиня услышала весть, для нее новую, с большим равнодушием. (ПД)
(8') […] выслушала эту новость с большим вниманием; восприняла эту новость с большим равнодушием.
 
В контексте (9) глагол выжидать управляет винительным падежом существительного минуты, в то время как по современным нормам при сочетании с обозначениями временных отрезков типа секунды, минуты, часы, дни требуется конструкция с кванторным словом, нечто вроде (9’).
 
(9) […] и выжидая остальные минуты. (ПД)
(9') выжидать несколько секунд/минут/часов/дней.
 
Интересно, что обозначения таких отрезков времени, как месяцы, годы, десятилетия, века допускают аккузативное употребление без кванторного слова, ср. он ждал ее годы.
В примере (10) нестандартной оказывается глагольная группа нашла его непоколебимым.
 
(10) На другой день она велела позвать мужа, <…>, но нашла его непоколебимым. (ПД)
 
В современном русском языке глагол найти в данном значении (нечто вроде ‘обнаружить, открыть для себя, что кто-л. / что-л. является каким-л.’) имеет управление Nвин. A/Pтвор. – т.е. найти кого-л./что-л. каким-л. – лишь в отдельных случаях. Так, при явной неудачности ??найти кого-л. непоколебимым (как и большинства других подобных словосочетаний с одушевленным объектом) современные нормы вполне допускают отдельные исключения, например, найти кого-л. спящим. Такая избирательность имеет место и в сочетании с обозначениями неодушевленных объектов; ср. неудачность ??найти телевизор неисправным или ??найти стол занятым [7] при допустимости найти завтрак нетронутым. Возможно, эти различия в оценке отдельных словосочетаний с точки зрения их приемлемости связаны с семантическим классом соответствующего существительного, но выявить здесь однозначные зависимости представляется затруднительным. Интересно, что в значении ‘считать кого-л./что-л. каким-л.’ глагол находить/найти имеет стандартное управление Nвин. A/Pтвор.; например, находить/найти чьи-л. аргументы убедительными, притом что в позиции Nвин. при глаголе в СВ могут находиться только обозначения неодушевленных сущностей. Если позицию Nвин. занимает обозначение одушевленных объектов, в современном языке возможен только НСВ: Я нахожу/*нашел ее красивой и умной.
К области глагольного управления относятся также случаи варьирования в употреблении предлогов, связанные с изменением модели управления. Приведем несколько примеров (в скобках даются современные аналоги).
 
(11) На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, <…>. (ПД) (его наказание / на него подействовало)
(12) – Это писано верно не ко мне! – И разорвала письмо в мелкие кусочки. (ПД) (мне; на мелкие кусочки)
(13) <…> и он успел вытребовать от нее ночное свидание! (ПД) (потребовать от кого-л. что-л. или вытребовать (себе) у кого-л. что-л.)
(14) – Да где ж он меня видел? – В церкви, может быть, – на гулянье!.. Бог его знает! может быть, в вашей комнате, во время вашего сна: от него станет… (ПД) (с него станет/станется)
 
В последнем случае мы имеем дело с идиоматизированным словосочетанием, следовательно данная особенность употребления предлога может быть описана в рамках рассмотрения коллокаций (см. раздел 1). Ср. также контекст (15).
 
(15) Тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. (ПД) (не выходили у него из головы; шевелились у него на губах)
 
Подобные изменения в управлении, видимо, связаны с категорией отчуждаемой-неотчуждаемой принадлежности [8]. Не исключено, что эта семантическая категория получила относительно регулярное языковое выражение в более позднее время. Сегодня конструкции типа Он сломал себе ногу однозначно противопоставлены конструкциям типа Он сломал свою ногу. Последние осмысляются скорее как ‘он сломал свой протез’, так как имена, предваряемые в подобных конструкциях притяжательными местоимениями, воспринимаются как обозначения отчуждаемых сущностей [9].
Интересный пример нестандартного управления содержится в контексте (16).
 
(16) Он проснулся уже ночью <…>. Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини. (ПД)
 
Он сел на кровать понимается сегодня как ‘сел из положения стоя’. Для передачи смысла ‘сел из положения лежа’ в аналогичной ситуации используется сочетание он сел на кровати, т.е. выбор падежа существительного выполняет в современном языке смыслоразличительную функцию. В этом предложении представлена еще одна нестандартная особенность: сел (СВ) и думал (НСВ) вряд ли сочетались бы сегодня как однородные члены предложения в перечислительной конструкции. В этом случае предпочтительнее употреблять глаголы одного вида. Соответственно в данном случае сказали бы нечто вроде сел и подумал или сел и начал думать.
4. К рассмотренным в предыдущем разделе случаям варьирования предлога, употребление которого диктуется глагольным управлением, примыкают случаи нестандартного употребления предлога, непосредственно не связанного с глагольным управлением.
 
(17) <…> смотря на нее, можно было подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма. (ПД) (по ее воле; под действием)
 
Здесь перед нами нетривиальный случай изменения лексической сочетаемости: предлог по в сочетании по действию обозначает, в терминах аппарата лексических функций (см. [Жолковский, Мельчук 1967], пассивный Adv от действия. Эта лексическая функция понимается как смысл, эксплицитно выражаемый пассивным деепричаситием; ср. по действию скрытого гальванизма vs. будучи подверженным действию скрытого гальванизма. Сегодня пассивный Adv от действия выражается предлогом под, а не по. Причем эта замена явно не носит системного характера, поскольку данная лексическая функция выражается сегодня и с помощью по и с помощью под; ср. по приглашению (‘будучи приглашенным’) и под управлением (‘будучи управляемым’). Таким образом, мы имеем дело с чистым случаем лексической сочетаемости. Языковая система как бы предоставляет свободу выбора между способами выражения одного и того же смысла. Почему в определенный момент узус отказывается от одной из возможностей в пользу другой, остается тайной.
Аналогичным образом может быть описано сочетание от ее воли. Предлог от в данном случае – это Caus, который в принципе и сегодня выражается с помощью от (ср. от боли, от голода). Как и в предыдущем случае, здесь изменился узус: по каким-то причинам со словом воля для выражения лексической функции Caus стал употребляться предлог по. Анализ некоторых художественных произведений первой половины XIX века позволяет предположить, что в то время предлог от в функции Caus обладал более широкими сочетаемостными возможностями.
Интересен контекст употребления словосочетания во всю жизнь (18). Словосочетание во всю жизнь встречается сегодня крайне редко. Так, в выборке из корпусов современной художественной литературы, содержащей 600 контекстов употребления выражения всю жизнь (с различными предлогами и без них), встретились только три употребления словосочетания во всю жизнь (19). Все они представляются в той или иной степени необычными, что, возможно, связано с решением определенных художественных задач.
 
(18) Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. (ПД) [10].
(19) а. К тому же, думали они, девочка из нищей семьи (мать – бухгалтер, отца нету и не было, больная бабка на шее) во всю жизнь не забудет оказанное ей благодеяние <…>. (Е. Козловский. Мы встретились в Раю…); б. Едва ли потом, во всю остальную жизнь, доведется увидеть что-нибудь похожее. (В. Распутин. Прощание с Матерой) в. Вытирая слезы, старуха подумала, что, быть может, оттого она и не умерла ночью, что не простилась с Миронихой, со своей единственной во всю жизнь подружкой <…>. (В. Распутин. Последний срок)
 
Сегодня в большинстве подобных случаев скорее употребили бы выражение всю жизнь (ср. (19а) и (20б)) или (в зависимости от значения самого выражения и контекстных условий) за всю жизнь (ср. (19б, в) и (20а)), причем в контекстах типа (18) стилистически более удачным выглядело бы нечто вроде больше никогда. Выражение всю жизнь (как и, видимо, употреблявшееся в пушкинскую эпоху квазисинонимичное выражение во всю жизнь) может означать (i) ‘время жизни данного человека от рождения до смерти’, (ii) ‘отрезок жизни от рождения до определенного момента времени’ и (iii) ‘остаток жизни, считая от определенного момента времени’. Именно это последнее значение имеется в виду в контексте (18), а также (19а, б). С точки зрения норм современного узуса употребление во всю жизнь в этом значении представляется более удачным при наличии конкретизирующего определения: во всю оставшуюся жизнь. В этом смысле контекст (19б) кажется более стандартным, хотя форма прилагательного остальную в этом сочетании менее узуальна, чем причастная форма оставшуюся. Употребление выражения во всю жизнь в других значениях, бывшее, судя по контекстам (20), нормативным в пушкинскую эпоху, производит впечатление еще более сильного отклонения от норм современного узуса, ср. (19в). Представляется, что данные диахронические сдвиги не объясняются чисто семантическими причинами. Например, предлог в, наряду с за, вполне употребим в сопоставимых по семантике выражениях (ср. квазисинонимичные словосочетания в последний год и за последний год). Правда, появление кванторного слова меняет ситуацию: ср. за весь последний год, но ??во весь последний год.
 
(20) а. <…> заставить замолчать тех, которые недостойны Вашего уважения, ибо, получая от Правительства все средства, не успели во всю свою жизнь сделать то, что я сделал, без всяких средств, в четыре года. (Письмо А.А. Орлова министру народного просвещения С.С. Уварову) б. Что могло усладить мою последнюю минуту, что? разве беспамятство, то есть продолжение того же состояния, в котором я находился во всю мою жизнь? (Одоевский. Бригадир)
 
5. Нестандартность узуса проявляется далее в относительно частом употреблении конструкций с глаголом иметь в тех случаях, где в соответствии с современными нормами употребляются бытийные предложения типа у X-а (есть/был/будет) Y.
 
(21) Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом <…>. (ПД)
(22) Он имел сильные страсти и огненное воображение <…>. (ПД)
(23) Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. (ПД)
 
С одной стороны, эти изменения могут объясняться влиянием французского и других европейских языков (так называемых have-languages), сила которого менялась от эпохи к эпохе. Русский язык, будучи по природе скорее be-language, со временем отказался от этих конструкций (см. работы А. В. Исаченко). С другой стороны, известно, что в древнерусском языке, формировавшемся под влиянием древнегреческого, было больше конструкций с глаголом иметь, чем в современном (ср. Мертвые сраму не имут). Обсуждаемые здесь случаи отклонений от норм современного узуса, видимо, скорее следует интерпретировать как результат характерного для рассматриваемой эпохи влияния французского языка.
Особенно важно отметить, что ни одно из объяснений в терминах системных изменений недостаточно для выявления причин подобных узуальных сдвигов, т.е. обсуждаемые изменения, видимо, не могут быть исчерпывающим образом описаны с терминах семантических классов. Очевидно, что в современном русском языке иметь плохо сочетается с конкретными именами (ср.?Он имел много книг / хорошую квартиру). Но сочетания с обозначениями абстрактных сущностей в целом вполне допустимы. Высказывание Он имел много возможностей, но не воспользовался ими звучит столь же приемлемо, как и У него было много возможностей, но он не воспользовался ими. Иными словами, контексты (21-23) воспринимаются как нестандартные не потому, что русский язык отказался от конструкции с глаголом иметь в принципе, и не потому, что глагол иметь сузил свою сочетаемость, исключив из нее определенные классы существительных, а потому, что те или иные вполне конкретные существительные и именные группы, которые нормативно сочетались с иметь ранее, сегодня для выражения того же смысла сочетаются с быть.
Рассмотрим еще один, несколько более сложный пример.
 
(24) Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения. (ПД) [11].
 
В контексте (24) словосочетание иметь влияние воспринимается как неузуальное по двум причинам: из-за того, что в современном языке коллокация оказывать влияние, которую сегодня с наибольшей вероятностью употребили бы в аналогичном случае, строго фиксирована по лексическому составу (ср. раздел 1), а также из-за того, что – как было показано – глагол иметь существенно изменил сферу своего употребления. Хотя сегодня и возможно сказать она имела (большое) влияние, это словосочетание имеет другое значение и интерпретируется как синонимичное выражениям она была влиятельной, она пользовалась (большим) влиянием.
6. В заключение проанализируем группу контекстов, содержащих расхождения с современным узусом, которые можно несколько условно объединить под рубрикой «странный глагол». Иногда это связано с несоблюдением действующих сегодня аспектуальных или акциональных ограничений (25), но чаще всего речь идет об изменении лексико-сочетаемостных конвенций.
 
(25) Лизавета Ивановна сидела в своей комнате, еще в бальном своем наряде, погруженная в глубокие размышления. Приехав домой, она спешила отослать заспанную девку […]. (ПД)
 
С точки зрения современных норм словосочетание спешила отослать воспринимается как нестандартное. В этом случае сказали бы поспешила отослать (хотя и это выражение ощущается как несколько устаревшее) или просто отослала, т.е. в любом случае был бы выбран глагол совершенного вида. Иной по сути, хотя и внешне схожий случай имеет место в контексте (26).
 
(26) Неведомая сила, казалось, привлекала его [Германа] к нему [к дому графини]. (ПД)
 
По современным нормам здесь требуется глагольная форма влекла, а не привлекала, причем влечь может в известном смысле рассматриваться как акциональный коррелят глагола привлечь – хотя, безусловно, не во всех значениях – но никак не соотносится с привлекать. Таким образом, дело здесь явно не в предпочтительности того или иного вида или способа действия, а в замене одного слова другим. Более сложный случай представляет собой контекст (27).
 
(27) Служба совершилась с печальным приличием. (ПД)
 
С точки зрения современного русского языка нестандартным оказывается не только словосочетание с печальным приличием, но и употребление глагольной формы совершилась. Сегодня в этом смысле употребили бы нечто вроде прошла. Форма совершилась воспринимается как отмеченная и в лексическом, и в грамматическом отношении. Так, даже в сочетаниях, допускающих употребление глагола совершить (типа совершить обряд), возвратная форма вряд ли приемлема, ср. ??обряд совершился. Интересное объяснение при обсуждении этого предмета было предложено Е. В. Падучевой. Возвратные формы глаголов СВ в подобных конструкциях воспринимаются сегодня исключительно как деказуативы, что и придает выражениям типа обряд совершился определенную аномальность. В эпоху Пушкина такие формы имели значение пассива, т. е. выражение обряд совершился понималось как ‘обряд был совершен’. Исходя из этих соображений, было бы более правильно рассматривать контексты типа (27) как реализации одной из форм глагола совершить, а не совершиться. В СЯП такие контексты помещаются в словарной статье СОВЕРШИТЬСЯ 'произойти, осуществиться’, что затрудняет интерпретацию глагольной формы как пассива. В прозе Пушкина встречаются и другие примеры подобного словоупотребления (ср. (28)), что является (по крайней мере, косвенным) свидетельством распространенности данного глагола в сочетании с обозначениями обрядов.
 
(28) Похороны совершились на третий день. (Дубровский)
 
Это предположение подтверждается и описанием глагола совершиться в МАС, где один из вариантов значения 'произойти, осуществиться’ толкуется как ‘быть произведенным, исполненным (обычно о каком-л. обряде)’. Заметим, что это толкование несколько противоречит современным нормам, так как узуально допустимыми являются формы типа обряд был совершен, а не ??обряд совершился. Кроме того, указание на семантический класс 'обычно о каком-л. обряде’ вводит читателя в заблуждение. Обозначения далеко не всех обрядов допускают сочетаемость с совершить (не говоря уже о совершиться), ср. ??похороны были совершены вместо современного похороны состоялись или прошли без особых эксцессов.
Особенно интересен с семантической точки зрения контекст (29).
 
(29) Свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою. (ПД)
 
В современном русском языке СВ глагола осветиться передает изменение состояния ‘из (относительно) темного в более светлое’. Описываемая в (29) ситуация рисует противоположную картину. При замене СВ осветиться на НСВ освещаться (и удалении наречия опять) в фокус вводится не изменение состояния, а само состояние, и высказывание воспринимается с современной точки зрения как более приемлемое; ср. (29'). Однако смысл его при этом меняется.
 
(29') Свечи вынесли, комната освещалась одною лампадою.
 
Вряд ли разумно предположить, что глагол осветиться обладал ранее значением, антонимичным современному, т.е. указывал на изменение состояния ‘из (относительно) светлого в более темное’: ср. осветить ‘излучая на что-н. свет, сделать светлым, видимым’ (СЯП). Скорее перед нами либо нестандартное употребление, либо переинтерпретация, связанная с изменением значений возвратной формы глаголов СВ (осветилась не в смысле ‘стала более светлой’, а в смысле ‘была освещена’). В пользу пассивно-декаузативной переинтерпретации говорит аналогия с контекстами (27-28). Однако в прозе Пушкина есть контексты, в которых пассив СВ образован стандартно, т.е. по действующим и в современном языке правилам; ср., например, (30).
 
(30) Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами. (Капитанская дочка)
 
При анализе подобных примеров необходим учет широкого контекста. В частности, для интерпретации примера (29) следует учесть, сколь важную роль играет описание световых эффектов в III главе «Пиковой дамы», ср. (31).
 
(31) Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты. <…> Швейцар запер двери. Окна померкли. <…> Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на графинино крыльцо и взошел в ярко освещенные сени. <…> Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн вошел в спальню. Перед кивотом, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада. <…> В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса и дом осветился. (ПД)
 
Возможно, что выбор формы осветилась в (29) – а не освещалась или была освещена – был продиктован чисто художественными соображениями.
7. Данное исследование проведено на весьма ограниченном материале, соответственно его результаты не могут претендовать на обобщающий характер. Однако подобный подход представляется перспективным.
Попробуем сформулировать некоторые ограничения, свойственные исследованиям такого рода. Ясное представление об ограничениях является одной из наиболее существенных предпосылок для получения надежных научных результатов, предохраняя от неоправданных экстраполяций. Во-первых, встает вопрос, в какой степени язык художественных произведений одного автора (в нашем случае, язык прозы Пушкина) может считаться репрезентативным для языка эпохи. Во-вторых, что такое язык эпохи? Существует ли он как нечто единое, основанное на системе общепринятых и универсальных норм? Заметим, что, видимо, с большими основаниями можно говорить о неких узуальных нормах применительно к современному русскому языку (по крайней мере, к его литературному стандарту), хотя и здесь видно – в особенности, при работе с большими корпусами – насколько зыбкими оказываются многие лексические нормы. Это наблюдение подводит нас к формулировке самого существенного – хотя и тривиального – ограничения. Для языковых эпох, подобных пушкинской, в принципе невозможно использование понятия репрезентативного корпуса. Все устные сферы языковой коммуникации не документированы и навсегда останутся за пределами эмпирической базы любого исследования.
При дальнейшей работе в рамках данного подхода необходимо иметь в виду, что мы всегда будем иметь дело с этими ограничениями. При этом условии может быть намечена некоторая исследовательская программа, предполагающая, в первую очередь, существенное расширение эмпирической базы исследования, в частности привлечение материала публицистических текстов, писем, дневниковых записей самых различных авторов (ср. опыт такого подхода в [Добровольский в печати (а)]. Наиболее значимым результатом подобных исследований могло бы стать выявление всех тех случаев, когда определенные изменения в узусе приводят к постепенной перестройке лексической системы. В качестве системных следует трактовать изменения, затрагивающие целые классы слов. В этих случаях допустимо ставить вопрос о причинах произошедших в языке изменений. Во многих случаях они связаны с развитием определенных семантических категорий, повышением или понижением их коммуникативной значимости.
Осмысленной представляется также гипотеза, согласно которой в лексической системе есть «слабые места», т.е. некоторые фрагменты системы легче расшатываются узусом, в то время как другие обнаруживают удивительную устойчивость. Проанализированные здесь узуальные сдвиги, по-видимому, могут рассматриваться в качестве подобных «слабых мест» лексической системы. Интересно, что для одного и того же явления степень «узуальной подвижности» оказывается различной в разные эпохи развития языка. Например, лексический состав коллокаций, будучи столь подвижным в первой трети XIX века, фиксирован сегодня весьма жестко. С другой стороны, варьирование в сфере глагольного управления характерно и для современного языка; ср. наблюдаемое сегодня в устной речи ненормативное расширение сферы употребления глагольного управления с предлогом о (типа утверждать о чем-л.), которое может быть проинтерпретировано как определенная устойчивая тенденция, способная расшатать узуальные нормы.
 

Примечания

1. Затруднения «исторически адекватного» (т.е. максимально близкого к авторским интенциям) понимания художественного текста могут быть обусловлены весьма различными причинами, в том числе сменой парадигмы поэтических средств языка, что напрямую не связано ни с семантикой слов, ни с узуальными нормами словоупотребления. Ср, например, работу И.Б. Левонтиной [1997], в которой показано, что специфика восприятия поэзии К.Н. Батюшкова современным читателем во многом обусловлена изменениями функции поэтических эпитетов.

2. Впрочем, различия в индивидуальном авторском стиле играют здесь, очевидно, не менее существенную роль, чем фактор времени. Коллокация брать участие встречается не только в допушкинскую эпоху, но и в произведениях его современников, например, в повести Н.Ф. Павлова «Ятаган» (1835).

3. В отличие от лексической, семантическая сочетаемость предсказывается значением слова. Любые нетривиальные для современного восприятия текста особенности семантической сочетаемости могут быть точно и экономно описаны через толкование соответствующих лексем или через эксплицитные указания на сочетаемостные ограничения в терминах семантических классов.

4. Хотя, впрочем, пара утонуть – затонуть и некоторые ей подобные устроены, видимо, более сложно: на выбор существительного в позиции подлежащего влияют и другие факторы, в частности размеры соответствующего предмета. Затонуть может корабль, но не упавшая в воду пуговица.

5. Более нейтральным и общепринятым способом этот смысл был бы, видимо, выражен сегодня несколько иначе, например: Эта художница / балерина / певица / писательница была еще недавно очень популярна.

6. Существенные отличия от современных норм управления – как глагольного, так и субстантивного – обнаруживает не только язык рассматриваемой здесь эпохи, но и гораздо более близкие к нам по времени периоды. Ср., например, обсуждаемые Е.А. Земской (1997: 349-352) случаи управления, отличающие язык рубежа XIX-XX веков от современного.

7. Ср. также приводимый в МАСе пример из «Накануне» И.С. Тургенева: <Берсенев> нашел ее <дверь> запертою. Этот контекст позволяет предположить, что в русском языке XIX века данная модель управления глагола найти допускала более свободное лексическое наполнение.

8. О.Б. Сиротинина обратила наше внимание на то, что в допушкинскую эпоху для подобных конструкций (и, возможно, для русского языка в целом) была характерна постпозиция притяжательного местоимения, т.е. предложение (15) звучало бы как […] не выходили из головы его и шевелились на губах его. У Пушкина притяжательные местоимения встречаются в постпозиции только там, где это мотивировано актуальным членением предложения [Сиротинина 1965]. Перенос притяжательного местоимения в препозицию в конструкциях подобных (15) был, по-видимому, одной из значимых синтаксических предпосылок для закрепления в узусе современной формы с расщепленной валентностью.

9. Есть также примеры, в которых обе конструкции семантически эквивалентны, ср. Он поцеловал ее руку vs. Он поцеловал ей руку. В таких случаях выбор регулируется другими факторами, некоторые из которых рассматриваются в [Кибрик 2000].

10. Этот контекст обнаруживает еще два отклонения от современного узуса. В современном языке словосочетание с тем условием, чтобы… или с тем условием, что… в контекстах типа (18) предпочтительнее, чем словосочетание с тем, чтобы…, а вместо выражения чтоб <…> уже после не играл следовало бы употребить нечто вроде чтобы <…> уже после этого не играл. Интересно, что само по себе выражение с тем, чтобы… в современном языке вполне нормативно, но понимается исключительно в значении цели (как синоним для того, чтобы), а не условия. Видимо, в пушкинскую эпоху это выражение было стандартным для условных конструкций; ср. еще один контекст из «Пиковой дамы»: Прощаю тебе мою смерть, с тем чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…

11. Контекст (24) содержит еще одно нестандартное словосочетание: решился явиться. Сегодня сказали бы решил явиться или решился прийти.

Сокращения

НСВ – несовершенный вид
СВ – совершенный вид
A/Pтвор. – прилагательное или причастие в творительном падеже
Nвин. – существительное в винительном падеже

Литература

Апресян 1974 – Ю.Д. Апресян. Лексическая семантика. М., 1974.
Виноградов 1935 – В.В. Виноградов. Язык Пушкина: Пушкин и история русского литературного языка. М.; Л., 1935.
Виноградов 1980 – В.В. Виноградов. Стиль «Пиковой дамы» // В.В. Виноградов. О языке художественной прозы. М., 1980. С. 176-249.
Гак 1977 – В.Г. Гак. Сопоставительная лексикология. М.: Международные отношения, 1977.
Гак 1999 – В.Г. Гак. Пушкинская проза и ее французский перевод // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 1999. No 2. С. 18-29.
Добровольский, в печати (а) – Д.О. Добровольский. Лексическая сочетаемость в диахронии (к динамике узуальных норм) // Русский язык сегодня. 2: Доклады IV Шмелевских чтений (23-25 февраля 2000 г.) [В печати].
Добровольский, в печати (б) – Д.О. Добровольский. О языке художественной прозы Пушкина: аспекты лексической сочетаемости // Материалы международной пушкинской конференции. Трир, октябрь 1999 г. [В печати].
Еськова 1999 – Н.А. Еськова. Хорошо ли мы знаем Пушкина? М., 1999.
Жолковский, Мельчук 1967 – А.К. Жолковский, И.А. Мельчук. О семантическом синтезе // Проблемы кибернетики. Вып. 19. М., 1967. С. 177-238.
Земская 1997 – Е.А. Земская. Заметки о русском языке, культуре и быте рубежа XIX-XX вв. (по материалам семейного архива Булгаковых) // Облик слова / Отв. ред. Л.П. Крысин. М., 1997. С. 333-353.
Кибрик 2000 – А.Е. Кибрик. Конструкция с внешним посессором в русском языке // Linguistische Arbeitsberichte.75. Leipzig, 2000. S. 49-65.
МАС – «Малый академический словарь» Словарь русского языка: В 4 т. М., 1985-1988.
Падучева, в печати – Е.В. Падучева. Русский литературный язык до и после Пушкина // Материалы Международной пушкинской конференции. Трир, октябрь 1999 г. [В печати].
Пеньковский 1999 – А.Б. Пеньковский. Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М., 1999.
Сиротинина 1965 – О.Б. Сиротинина. К вопросу о роли Пушкина в становлении современных норм порядка слов // Вопросы теории и методики изучения русского языка. Саратов, 1965. С. 137-148.
СЯП – Словарь языка Пушкина. Т. 1-4. М., 1956-1961.
Томашевский 1990 – Б.В. Томашевский. Вопросы языка в творчестве Пушкина // Б.В. Томашевский. Пушкин: Работы разных лет. М., 1990, С. 484-568.

Источник текста - сайт Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.