Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

И. Р. Гальперин

К ПРОБЛЕМЕ НЕОБЫЧНЫХ СОЧЕТАНИЙ СЛОВ

(Проблемы общего и германского языкознания. - М., 1978. - С. 61-70)


 
Валентность слов, т. е. способность слов вступать в сочетания с другими словами так, чтобы их связь казалась вполне естественной, органически обусловленной, до сих пор является предметом обсуждения и горячих споров в среде лингвистов. Этот вопрос выходит за пределы чисто лингвистической сферы и пересекается с логикой, психологией и эстетикой.
Термин «валентность слова» представляется весьма удачной экстраполяцией химического по­нятия в область лингвистики. Валентность, как она определяется в химии, - это свойство элемента, обусловливающее его возможность соединяться с каким-то числом элементов, одновременно ограничивая его возможность соединяться с другими элементами.
Перенесение этого термина в область лингвистики не получило еще должного распространения, очевидно, в связи с тем, что многие слова имеют столь широкие возможности соединяться с другими словами, что строгие количественные или качественные ограничения применить довольно трудно, однако нестрогие ограничения не только возможны, но и необходимы, если рассматривать язык как некий код, в достаточной степени автоматизированный и поэтому легко функционирующий как средство коммуникации [1].
Какие же это ограничения? В каком из уровней языковой структуры они наиболее ригористичны и какие варианты сигналов допускаются языковым кодом?
Попытаюсь ответить на эти вопросы, учитывая многообразие языковых форм выражения и не сводя их к так называемым ядерным структурам.
Поставленные вопросы важны также и потому, что само функционирование языка дает случаи нарушения валентности отдельных языковых единиц - слов, морфем, предложений (но не фонем) - не только в поэзии, где такие нарушения почему-то считаются вполне допустимыми, более того, нормативными, но и в художественной прозе и даже в живой разговорной речи.
Представляется целесообразным высказать некоторые соображения о так называемой отмеченности, грамматичности, допустимости, приемлемости определенных типов словосочетаний.
Будем исходить из нейтрального стиля изложения, т. е. некой замкнутой системы, в которой языковые средства лишены какой бы то ни было эмоциональной или повышенно-выразительной окраски и которые полностью укладываются в понятие нормы. Но и в этой нейтральной форме выражения не на всех уровнях в равной степени возможны допустимые колебания нормы. Так, например, контактное употребление слов, принадлежащих к высокому литературно-книжному слою, с одной стороны, и к разговорному - с другой, будет рассматриваться как отклонение от установленных норм. Что же касается уровня предложения, то здесь допустимы значительные варианты структурной организации. Порядок следования предложений и их связи нельзя уложить в строгие рамки установленных наиболее часто встречаемых образцов (моделей) нейтрального стиля.
Таким образом, категории правильности, допустимости, обычности и вариативности [2], которые в той или иной мере и форме сопутствуют понятию «норма литературной речи», следует рассматривать не только применительно к тому или иному функциональному стилю языка, но и во внестилевом плане к единицам разных уровней.
Рассмотрим поведение единиц языка на лексическом уровне.
Необычные сочетания всегда деавтоматизируют языковой код. Внимание немедленно переключается на значение единиц кода, будь то слова, морфемы или предложения. Однако и деавтоматизация, и связанное с ней переключение внимания с содержания на форму, и последующее переосмысление единиц кода неодинаково проявляются на морфологическом, лексическом и синтаксическом уровнях. Ярче всего этот процесс проявляется в сочетаниях на лексическом уровне. Это, очевидно, определяется привычными представлениями о содержательной стороне слова, непосредственно соотносимой с понятийной стороной языка, отражающей связи и отношения объективной действительности. Выработанный автоматизм соединения единиц кода заставляет подвергнуть значение одного из компонентов переосмыслению для того, чтобы сохранить структурное соотношение единиц кода. Поясним это примером.
Все Ваши но и не могу ни к чему. Вы обязаны это сделать. Такие простые русские разговорные предложения можно встретить весьма часто. Обращает на себя внимание тот факт, что но и не могу легко воспринимаются как единицы автоматизированного кода, хотя и но и не могу подверглись частичной, или, лучше сказать, спорадической, субстантивации. Происходит это потому, что синтаксический код требует после прилагательного все и притяжательного местоимения ваши существительных. Но что такое спорадическая субстантивация? Навязана ли она словам и сочетаниям слов, не имеющим и намека на эти грамматические значения? Или, может быть, такое служебное слово, как но, и сочетание не могу в потенции содержат в себе способность к морфологическому перевоплощению? Это не праздный вопрос. От его решения зависит установление каких-то правил функционирования единиц языка и в значительной степени их развитие и изменение. В самом деле. Если какие-то единицы языка могут перевоплощаться в связи с требованиями синтаксической организации высказывания или его части, то нет ничего удивительного в том, что союз но и сочетание не могу приобретают свойства (а не функцию) существительных и могут действовать как существительные. Известно, что употребление не безразлично к самой субстанции употребляемого. Функция, не в математическом смысле, может проявиться только в том случае, если в единице кода потенциально заложена возможность ее проявления. Тогда но и не могу несут в себе возможность субстантивации. Но, становясь существительными, они должны приобрести все свойства существительного. В русском языке этого не происходит. Следовательно, понятие частичной субстантивации может быть оправдано, поскольку здесь существительные но и не могу выступают лишь в своих исходных формах. В русском языке, в связи с его развитым флективным строем, понятие частичной субстантивации вполне закономерно.
Другое дело - в английском языке. Аналитический строй позволяет более свободное обращение с понятием «часть речи», вследствие чего употребление отдельных лексико-грамматических разрядов практически не ограничено их номенклатурной паспортизацией. Такие слова, как round, могут быть и существительным, и прилагательным, и наречием, и предлогом. Значит ли это, что такие слова лишены своего грамматического лица и обладают морфологической полисемией, реализуемой в каждом отдельном случае синтаксическими отношения­ми со смежными единицами?
Мне представляется вся эта проблема в ином свете. Стараясь проникнуть в сущность стилистического значения и того эффекта, который это значение производит, я пришел к убеждению, подкрепленному психологическими данными, что наше сознание способно воспринимать сообщение не только в линейном следовании единиц языка, но и в их вертикальном разрезе, иными словами, не только синтагматически, но и парадигматически. На­копленный языковой опыт немедленно и спонтанно начинает функционировать наряду с получаемой информацией и вызывает к жизни уже устоявшиеся представления о грамматическом значении данной единицы. Таким образом, когда какая-либо единица употребляется не в своих обычно установившихся форме и значении, то происходит двойная реализация значений, лексического и грамматического, причем грамматическое значение выступает в актуализованном виде, в отличие от привычного употребления этой единицы, когда ее грамматическое значение едва просвечивает.
В английском языке особенно резко выступает одновременность реализации грамматического и лексического значений. Ставшие уже хрестоматийными примеры she danced her did и a grief ago заострили проблему необычных сочетаний. Трудно перечислить разные точки зрения на такого рода явления в языке. Поскольку эти примеры взяты из поэтических произведений, то их право на существование ограничивается только этим родом художественных произведений. В поэзии разрешается отклоняться от норм, экспериментировать с лексическими и грамматическими значениями, комбинировать единицы языка в нарушение их валентности.
Но эти и подобные им явления встречаются довольно часто и в языке художественной прозы, и нередко в живой разговорной речи, как это было уже показано.
Такие шуточные сочетания, как скоропостижно женился, закадычный враг, заклятый друг, внезапно пообедал, нерушимая вражда, а также скрипка и немножко нервно (Маяковский), представляют собой нарушение валентности наречий (скоропостижно, внезапно) и прилагательного (нерушимая) и деавтоматизируют языковой код в семантическом плане, а скрипка и не­множко нервно - в синтактико-смысловом. В обоих случаях в связи с деавтоматизацией происходит не полное переосмысление компонентов, а их двойное восприятие - предметно-логическое и контекстуальное. Особенно важно подчеркнуть способность слов выделять новые семы: «катастрофичность» в наречии скоропостижно, «постоянство» в прилагательном нерушимая, «быстрота» в наречии внезапно.
Такие сочетания нельзя смешивать с оксюморонными.
Что происходит с грамматическими и лексическими значениями в таких оксюморонных сочетаниях, как живой труп, безобразная красавица, сладкая горечь, благородная подлость и в подобных? Поскольку формально-структурная характеристика оксюморона, его неотъемлемый признак, заключается в атрибутивно-именном сочетании, то грамматически значения здесь остаются неизменными: прилагательное + существительное. Однако в лексических значениях происходит столкновение семантических характеристик двух компонентов сочетания, вызывающее необходимость переосмысления одного из них. Обычно такому переосмыслению подвергается прилагательное. Как выражение качественного признака предмета или явления, оно менее стабильно, менее субстанционально, чем существительное. Поэтому в приведенных примерах прилагательные безобразная, сладкая, благородная, не теряя полностью основного значения, наделяются каким-то контекстуальным значением. Это чаще всего признак, служащий для расшатывания семантической структуры имени существительного. Красавица приобретает какие-то свойства, отрицательно характеризующие носителя основного качественного признака.
Интересно сравнить соотношения двух противоречивых, семантически несовместимых компонентов оксюморонных сочетаний в примерах с разными тематическими группами существительных. Там, где существительные конкретные, их смысловая структура подвержена значительным колебаниям, вплоть до отрицания основного, ведущего признака. Так, в сочетаниях населенная пустыня, самые низкие небоскребы, безводное море все существительные подвергаются переосмыслению и воспринимаются как носители определенной субстанции только в связи с контекстом. В тех же случаях, когда существительные абстрактны, как в примерах благородная подлость, сладкая горечь, бешеное спокойствие, существительные обычно не теряют своего ведущего признака, и переосмыслению подвергаются прилагательные, например: благородная = оправданная целью; сладкая = приятная, грустная; бешеное = с трудом сдерживаемое.
Не следует, однако, забывать, что семантическая несовместимость, которая является результатом познавательной деятельности человеческого мозга, отражая законы объективной действительности, нелегко сдает свои позиции. Появляется двойная реализация значения, контекстуального и предметно-логического (словарного), при которой одно из них подавляет другое. Представляется, что процесс этот протекает мгновенно и не завершается. Сознание удерживает и то и другое значение, причем в зависимости от целого ряда условий - накопленного опыта, аналитических свойств ума перцептора, характера текста, темпа речи (или быстроты схватывания содержания письменного текста) - эти два значения по-разному взаимодействуют.
В одновременной реализации двух и более значений можно наблюдать разные виды их взаимодействия. Так, можно выделить: 1) взаимодействие двух грамматических значений, как, например, в риторическом вопросе, где значения вопросительного и утвердительного характера выступают одновременно; 2) взаимодействие двух лексических значений (наиболее часто встречаемый тип), где словарное и контекстуальное, или основное предметно-логическое значение и значение производное, или одно из них и эмоциональное своеобразно переплетаются; 3) взаимодействие лексического и грамматического значений, как в примере с но и не могу и в других примерах, где вызывается необходимость частичного переосмысления как грамматического, так и лексического значений.
Наиболее сложно установить границу между легко декодируемыми и поэтому легко воспринимаемыми сочетаниями с нарушением валентности компонентов и такими, в которых декодирование не автоматизировано и поэтому останавливает наше внимание, заставляет его задержаться на форме изложения, т. е., другими словами, актуализованными сочетаниями. Как и всякая граница между явлениями психолингвистического характера, эта граница расплывчата, один тип сочетаний незаметно переходит в другой, и граница только тогда становится заметной, когда она либо находится в «светлой точке нашего лингвистического сознания» (Щерба), либо когда преднамеренно резко очерчена. Так, в одном из стихотворений М. Цветаевой в строке «отказываюсь быть», которая воспринимается в соотношении со следующими строками («В бедламе нелюдей отказываюсь жить, // С волками площадей отказываюсь выть...») в слове быть реализуются два значения - грамматическое (значительно приглушенное) и лексическое - полнозначное - «существовать». Первое значение все же сосуществует, поскольку выработанный автоматизм в употреблении этого глагола и в связи с этим предсказуемость (быть кем-то, чем-то, с кем-то и т. п.) навязывают этому глаголу служебную функцию.
Можно предположить, что сочетания, в которых наблюдается взаимодействие двух лексических значений, намного свободнее допускают несовместимость, чем такие, в которых реализуется взаимодействие лексических и грамматических значений. Так, в сочетании воспоминание о будущем (лексическая несовместимость) алогичность дает толчок к переосмыслению компонента «воспоминание». Содержание этого слова начинает обогащаться дополнительными значениями, вроде «мысли», «мечты», а может быть, слово будущее - это то, что было в прошлом и что должно повториться в будущем. Здесь контекст подскажет, что именно подвержено смысловой модификации.
Другое дело - сочетание получить если. Здесь несовместимость лексико-грамматического характера. Глагол получить требует дополнение, которое может быть выражено только существительным. Но слово если как-то не поддается субстантивации, как слова но и не могу в приведенных выше примерах. Поэтому сознание тормозится, не находит кода для расшифровки значения этой единицы, хотя грамматическое значение переходного глагола получать настоятельно требует опредмечивания союза если. Появляется смутное представление о том, что это словосочетание может означать нечто связанное с невыполнимыми условиями, т. е. получать не что-то конкретное, а одни оговорки.
Выше уже говорилось о том, что в английском языке, в связи с его аналитическим строем, чаще встречаются и легче декодируются сочетания, в которых наблюдается взаимодействие лексических и грамматических значений. И тем не менее и в английском языке, в силу каких-то устремлений разных поэтов-модернистов, толкающих их на поиски новых средств языкового выражения, можно встретить настолько трудно декодируемые словосочетания, что им посвящаются отдельные исследования лингвистов, пытающихся разгадать замысел автора, а тем самым придать смысл этим необычным сочетаниям [3].
Иногда кажется, что некоторые поэты умышленно увеличивают энтропию словосочетаний, считая такое увеличение неотъемлемым качеством всякого поэтического произведения. Такие сочетания становятся ребусом, а исследователи стараются решать их применением обычного, уже автоматизированного кода.
Мне представляется, что здесь нужен особый код. Его еще нужно создать. Одно из возможных предположений о характере этого кода навеяно так называемым компонентным анализом. Ведущий принцип, лежащий в основе компонентного анализа, заключается в том, что каждое слово представляется обладателем признаков, присущих этому слову изначально. Конечно, в большей степени эти признаки правильно выражают объективные свойства предметов и явлений, отраженных в нашем сознании. Но необходимо помнить, что многими признаками мы наделяем слова как единицы языкового кода, а не понятия. А код - вещь условная, и поэтому некоторые признаки тоже условны. Так, например, грамматический род - признак абсолютно условный. Число абстрактных имен существительных и прилагательных - признак относительно условный. К относительно условным признакам относится и категория времени, с которой, как известно, обращаются весьма свободно именно благодаря этой условности. Насколько эти признаки легко поддаются модификациям, можно судить по многим примерам. Взять хотя бы глагол уходить. Заголовок одной из статей в «Комсомольской правде» (1974, 6 окт.) гласит: «Пресса может «уйти» игрока». Пока этот глагол поставлен в кавычках. Однако это ничего не значит. Наше сознание легко наделяет глагол уходить (в совершенном виде) признаком переходности и кавычки здесь лишь показатель того, что автор знаком с правилами русской грамматики, в данном случае - с признаками этого глагола, и сознательно нарушает привычный код, считаясь, однако, с возможными и допустимыми модификациями. Следует также отметить тот факт, что этот глагол уже в живой разговорной речи начал употребляться как переходный, см., например: не он ушел, а его ушли, причем это употребление перестает возбуждать особый стилистический эффект, поскольку такое употребление становится обычным и может быть отнесено к выразительным моделям синтаксической организации высказывания.
Таким образом, большинство грамматических признаков является условным, они не имманентны фактам и явлениям. Именно поэтому, как ни парадоксально, они представляются особенно устойчивыми и даже обязательными. В этой связи интересно следующее высказывание Эйнштейна: «Понятия, которые оказались полезными в упорядочивании вещей, легко приобретают над ними такую власть, что мы забываем об их человеческом происхождении и принимаем их за неизменно данное. Тогда они становятся «необходимостями мышления», «данными a priori» и т. д. Такими заблуждениями путь научного прогресса часто преграждается на долгое время. Поэтому если мы настаиваем на необходимости проанализировать давно установленные понятия и указать, от каких условий зависит их оправданность и возможность употребления, как они, в частности, возникают из данного опыта, то это не праздная забава. Этим самым разбивается их преувеличенная власть. Их устраняют, если они не могут должным образом себя узаконить; исправляют, если их соответствие данным предметам было установлено слишком небрежно; заменяют другими, если может быть развита новая система, которую мы по каким-либо причинам предпочитаем» [4].
Аналогичную мысль высказал А. Гладков применительно к искусству, подчеркнув, что «разучиваться в искусстве» так же необходимо, как и учиться. При этом процесс «разучивания» является еще более трудным, чем постижение какого-то умения.
Приведенные цитаты раскрывают сущность процессов научного познания. Если их применить к анализу таких сочетаний, которые нам кажутся необычными, то, возможно, их необычность окажется лишь оборотной стороной или, вернее, способностью языкового кода наделять свои единицы грамматической и лексической полифонией, т. е. одновременным звучанием (реализацией) нескольких значений, о чем уже говорилось выше. Однако до сих пор мы еще не можем сказать, каким путем и какими правилами ограничиваются такие возможности. А без выяснения этих правил «упорядочивание» названных, т. е. осознанных, процессов не может быть проведено с достаточным научным обоснованием.
 

Примечания

1. Подробнее о понятии языкового кода см: Гальперин И. Р. Информативность единиц языка. М., 1974.

2. См.: Гальперин И. Р. Приемы и методы семантического анализа стилистически маркированных отрезков текста. - В кн.: Методы и принципы семантического анализа, М, 1975.

3. См., например, выпуски журнала «The Language of Poems», University of South Carolina, 1972-1974.

4. Цит. по: Борн М. Физика в жизни моего поколения. М., 1963, с. 185-186.