Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Дж. П. Мэллори

ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ ПРАРОДИНЫ

(Вестник древней истории. - М., 1997. - № 1. - С. 61-82)

1. Введение

За период более чем в 150 лет поиски индоевропейской прародины не привели к решению, которое было бы принято за пределами группы сторонников конкретной концепции или тех, кто вследствие недостаточной осведомленности начинал поддерживать ту точку зрения, с которой он соприкоснулся. Нет сомнений в том, что прародина была в конце концов обнаружена, ведь ее искали повсюду - от Северного полюса до Южного и от Атлантического океана до Тихого [1]. С точки зрения хронологии прародину помещали как угодно - начиная с 100 000 г. до н.э. [2] и до 1600 г. до н. э., приблизительного времени распространения боевых колесниц из Восточной Анатолии [3].
Основная предпосылка проблемы индоевропейской прародины заключается в том, что разделение индоевропейского праязыка на различные группы (кельтскую, италийскую, германскую, балтийскую, славянскую, албанскую, греческую, армянскую, анатолийскую, индоиранскую, тохарскую и др.) связано с временными и ареальными факторами. Все языки изменяются со временем, и следовательно, по истечении какого-то времени могут возникнуть расхождения между людьми, говорящими на одном языке. Поскольку распространение носителей того или иного языка идет по нарастающей, их взаимодействие и общение уменьшаются настолько, что сам процесс и направление языковых изменений будут различаться в разных областях. Надо отметить, что указанные факторы зависят от ряда обстоятельств, которые отражаются на скорости и интенсивности языковых изменений [4]. К их числу относятся экономический уклад, характер естественных преград, разделяющих группы населения, наличие письменности или престижных диалектов, иноязычный субстрат/адстрат/суперстрат и т. д. Но независимо от того, как все это могло влиять на языковые изменения, общепринято считать, что в какое-то время существовал индоевропейский праязык (или праязыки) с диалектами, значительно более сходными между собой, чем различные группы индоевропейских языков периода их самой ранней письменной фиксации в эпоху поздней бронзы или в железном веке. Индоевропейская прародина - это территория распространения индоевропейского праязыка до его разделения на различные группы.

2.0. Некоторые принципы и гипотезы.

Если проблема так упорно не поддается решению, это может быть связано как с методологическими трудностями [5], так и с эмпирическими данными. Поэтому любому обсуждению проблемы прародины должно предшествовать установление ряда основных принципов.

2.1. Первостепенное значение лингвистического материала.

Так как проблема индоевропейской прародины предполагает локализацию доисторической лингвистической общности, ценность любой другой дисциплины, например, археологии, будет зависеть от того, насколько реконструированные лингвистические единицы могут быть соотнесены с археологическими свидетельствами. Короче говоря, любое решение, выходящее за пределы лингвистики, базируется на тех или иных косвенных допущениях, которые, в свою очередь, исходят из обычно (если не всегда) труднодоказуемых предпосылок.

2.2. Лингвистические ограничения.

Несмотря на множество попыток, проблему происхождения индоевропейцев пока не удалось решить чисто лингвистическими методами. Самой яркой иллюстрацией этого положения является тот факт, что спустя два столетия лингвисты по-прежнему резко расходятся относительно времени и места распада индоевропейской общности и в целом не используют каких-либо приемов или подходов, которые были бы общепринятыми. Однако в самой лингвистике есть технические приемы, которые настолько общепризнаны, что заслуживают серьезного рассмотрения.
А. Принцип «центра тяжести». Считается, что центр языковой дисперсии располагается в ареале, где отмечается наибольшее языковое разнообразие, тогда как периферийные области отличаются максимальной однородностью. Этот принцип [6] был применен при определении происхождения многих языковых семей, например, атабаскской [7], нумийской [8], салишской [9] и др. Что касается проблемы индоевропейской прародины, данный принцип приводил к выводу, что центр языковой дисперсии должен был располагаться где-то в Юго-Восточной Европе, поскольку в этой области представлено наибольшее число индоевропейских языковых групп [10]. Этот аргумент стоит рассмотреть подробнее.
Обратимся к цитате из статьи А. Долгопольского [11], где используется данный аргумент. «Балканы представляют собой область наибольшего языкового разнообразия во всем индоевропейском ареале. Из 12 (или 13) известных ветвей позднеиндоевропейского праязыка семь (или восемь) обнаружены на Балканах либо происходят оттуда. Это греческий, македонский, фригийский, армянский (ведущий происхождение с Балкан, согласно древним авторам и лингвистическим данным), фракийский, возможно, дако-мизийский (если это не диалект фракийского), иллирийский (или различные иллирийские группы?), пеласгский (одна или несколько групп индоевропейской семьи, чьи реликты обнаруживаются в греческой субстратной лексике и в нескольких филистимских терминах в древнееврейском)».
Но что является ядром этого «центра тяжести»? На Балканах это ядро составляет греческий язык, о котором мы знаем довольно много, а также ряд этнонимов, соотнесенных с отдельными языками, хотя свидетельства, которыми мы располагаем, - это почти исключительно личные имена, топонимы (впрочем, не обязательно относящиеся к данному реликтовому языку) и серии глосс. Поскольку мы не знаем склонения, спряжения, числительных, простейшего (по Сводешу) списка базисной лексики этих «языков» - иллирийского, фракийского, македонского (если это вообще не греческий диалект), дако-мизийского, пеласгского (с которым в греческом связывается реликтовая лексика, относящаяся к более раннему языку), странно было бы придавать им всем различный «атомный вес» и относить их к «тяжелому» индоевропейскому ядру. С таким же успехом можно было бы поместить прародину в Италии на том основании, что там распространены лигурийский, лепонтийский, ретский, венетский, северопиценский, южнопиценский, мессапский, оско-умбрский, латино-фалискский и сикульский (девять - на один больше, чем на Балканах). Что же касается еще двух языков из списка А. Долгопольского - армянского и фригийского, которые, судя по всему, вышли за пределы ядерного ареала, - то даже если они и существовали на Балканах, это было задолго до того времени, к которому относятся свидетельства других балканских языков (также обстоит дело и с реликтами «пеласгского»). Конструирование ядра на основании всей сохранившейся информации, т.е. включение в ядерный ареал языков, относящихся к разным временным горизонтам, является методологически некорректным. Иначе мы могли бы увеличить итальянскую прародину, о которой говорили выше, за счет греческого, албанского, сардинского, немецкого, а также всех современных диалектов Италии.
И последний довод, который заставляет с подозрительностью отнестись к использованию принципа «центра тяжести» для доказательства балканской прародины индоевропейцев - это место тохарского среди индоевропейских диалектов. Ведь наряду с ожидаемым языковым разнообразием в центральном ареале предполагается языковая однородность на периферии. Но в индоевропейском этот принцип не выдерживается, так как тохарский заметно отличается от соседней индоиранской группы и на основании морфологических и лексических критериев объединяется, как правило, с индоевропейскими языками, распространенными далеко на западе [12]. Какими бы путями ни шло расселение носителей индоевропейских диалектов, его траектория едва ли может быть прослежена в расположении индоевропейских языковых групп. На Балканах могла быть (поздне)индоевропейская прародина, но для доказательства этого потребуются более серьезные аргументы, чем принцип «центра тяжести».
Б. Принцип консерватизма. Считается, что центр языковой дисперсии располагался там, где отмечено наименьшее число языковых изменений по сравнению с праязыком, так как этот ареал менее других должен был испытывать воздействие иноязычных субстратов [13]. Этот принцип использовался по-разному, как путем подсчета родственных словосочетаний по группам языков, так и посредством определения (интуитивного) сохраненных различными группами индоевропейских архаизмов - ударения, акцентуации, морфологических характеристик. К этому принципу чаще всего обращаются, желая поместить индоевропейскую прародину в Прибалтику на основании консерватизма литовского языка [14] или сохранения предполагаемых индоевропейских гидронимов в прибалтийском ареале [15]. Этот принцип (который к тому же вступает в противоречие с выводами принципа «центра тяжести») не внушает доверия по ряду причин: 1) он предполагает, что единственная или основная причина языковых изменений - это контакты с другими языками; 2) он требует измерения степени лингвистических изменений между различными языками по соизмеримой шкале. Например, можно утверждать, что в кельтском индоевропейские смычные согласные сохраняются лучше, чем в германском, но в германском различия между сериями согласных сохраняются гораздо лучше, чем в кельтском: как соизмерить эти различия? 3) этот принцип ведет к совершенно ложным заключениям. Например, исландский может быть интуитивно определен как самый консервативный из скандинавских языков, но с исторической точки зрения было бы абсурдом выводить все остальные скандинавские языки из исландского.
В. Контакты между языковыми семьями. Считается, что прародина располагалась в непосредственной близости от языковой семьи, в которой обнаружено наибольшее количество схождений с индоевропейской семьей. В качестве такой языковой семьи, контактировавшей с индоевропейской, предполагались: семитская (при этом индоевропейская прародина помещалась в Анатолии/на Ближнем Востоке) [16], картвельская (индоевропейская прародина - в Восточной Анатолии) [17], северо-западнокавказская (индоевропейская прародина - в Северном Причерноморье) [18], уральская (индоевропейская прародина локализовалась на территории между Северной/Центральной Европой и Уралом или даже еще восточнее) [19]. Как справедливо отмечал А. Долгопольский [20], для выдвижения солидной аргументации относительно области гипотетической прародины необходимо различение уровня контактов той или иной языковой семьи с индоевропейской, например, генетические связи, контакты между праязыками, контакты между группами одной семьи и праязыком другой семьи и т.д. Но при этом, демонстрируя особую ареальную близость праиндоевропейского с семитским, автор утверждает, что «в отличие от археологических свидетельств лингвистические (в особенности заимствования), судя по всему, не противоречат исторической интерпретации и являются поэтому решающими»! Если для решения этой преимущественно лингвистической проблемы чисто логическим путем требовалась лишь добрая воля лингвистов, то непонятно, чем эти лингвисты занимались последние полтора столетия. Вот, например, ряд хорошо известных культурных терминов (кабан, раб, свинья, пчела, мед, семь и т.д.), которые были заимствованы в финно-угорский из индоевропейского на какой-то его стадии. Согласно А. Долгопольскому, эта лексика - индоиранского происхождения и «предполагает, что праиндоиранский был одно время распространен недалеко от финно-угорского» [21]. Если же мы обратимся к труду Т. Гамкрелидзе и Вяч. Иванова, то узнаем, что «эти [самые] финно-угорские слова следует толковать именно как раннеиранские, а не арийские и тем более древнеиндийские заимствования» [22]. Но в рецензии С. Мишры на статью Й. Харматты, содержащую детальный хронологический анализ этих заимствований [23], говорится: «Большинство заимствований и соответствующие фонетические изменения, приписываемые индоиранскому или праиранскому, являются индоарийскими» [24]. Некоторые из этих заимствований, отнесенные к какой-то стадии индоиранского, также определялись как «(квази) тохарские» [25]. Кто же здесь «настоящий» лингвист? Пусть признается.
Совершенно очевидно, что лингвистам так же трудно установить хронологическое соотношение между заимствованиями, как и в любой другой «исторической науке». Можно констатировать наличие заимствования и достичь определенного согласия в том, что касается направления заимствования и его относительной хронологии. Но не существует критериев, по которым для серии заимствований можно определить направление и расстояние с точностью до градусов и километров. Более того, поскольку прародины двух языковых семей, предположительно контактировавших с индоевропейской, локализуются не более надежно, чем индоевропейская (хотя ими оперируют в рассуждениях как вполне установленным фактом), то локализация одного неизвестного исходя из расположения другого неизвестного едва ли будет внушать доверие.
Вывод: одна лингвистика не в состоянии восстановить доисторическую локализацию индоевропейского праязыка несмотря на убежденность тех или иных лингвистов в обратном.

2.3. Индоевропейская прародина связана с временным фактором.

Географическая локализация доисторической общности невозможна, если она не локализована во времени. Например, прослеживая распространение русского языка по территории бывшего СССР, допустимо предположить, что оно шло из европейской части России с ~ 1100 до 1900 г. н. э. Но было бы хронологически абсурдно связывать это с носителями ямной культуры (~ 3000 - 1800 гг. до н. э.) и других, еще более восточных культур, например, афанасьевской на Енисее/Алтае, хотя, конечно, мы видим, что русский язык распространен в этих областях. Сходный разброс дат наблюдается и среди различных гипотез относительно индоевропейской прародины в Анатолии, согласно которым она датируется то ранним неолитом VII тыс. до н.э. [26], то V тыс. до н.э. [27], то, наконец, II тыс. до н.э. [28]. Хотя все эти исследователи обращаются к одной и той же общеиндоевропейской прародине, они имеют дело не с одним и тем же народом и не с одними и теми же миграциями, а учитывая, что пятитысячелетний интервал между этими датировками не мог не привести к массовым языковым изменениям, нет никаких оснований полагать, что речь идет об одном и том же языке. Следовательно, прежде чем пытаться географически локализовать индоевропейский праязык, каким-то другим образом, например, с помощью, археологии, необходимо хотя бы приблизительно установить его временные рамки.

2.4. Датировка индоевропейского праязыка на основании лингвистических критериев.

Хотя индоевропейский праязык и является лингвистическим конструктом, пока еще не разработаны чисто лингвистические методы абсолютных датировок доисторического языка, которые можно было проверить [29]. Что касается проблемы индоевропейской прародины, обычно используются три лингвистических метода.
А. Датировка по внешним контактам. Известно несколько попыток поместить индоевропейский праязык в реальное время, увязав его словарь с датируемыми текстами другой языковой семьи. Так как, видимо, только семитские, шумерские и эламские тексты хронологически предшествуют самой ранней письменной фиксации индоевропейских языков, необходимо выявить в праиндоевропейском заимствования, которые засвидетельствованы в древних письменных языках. Попытки связать слова типа и.-е. *h2star «звезда» с аккад. astar [30] вызывают серьезные возражения [31]. Выдвигавшиеся ранее хронологические доводы в пользу этого сопоставления также не представляются убедительными; в действительности и.-е. *h2star может восходить к индоевропейскому глагольному корню *h2ehx - «гореть», и тогда отпадает необходимость объяснения этого слова на основании семитского материала. Так как датировки по внешним контактам должны быть соотнесены с датируемыми письменными текстами других языков, маловероятны какие-либо убедительные сопоставления до III тыс. до н. э. - времени, когда, как считает большинство лингвистов, индоевропейский уже начал распадаться на различные языковые группы. Таким образом, этот метод, если его использовать для сопоставления индоевропейского праязыка с каким-то письменным языком, оказывается непригодным.
Б. Глоттохронология. Датировка дифференциации языковых групп на основе допущения стабильного процента утраты базисной лексики либо посредством анализа расхождения языков, зафиксированного в письменных источниках [32], обычно игнорируется большинством индоевропеистов [33], которые считают, что ни предпосылки метода глоттохронологии, ни его применение не срабатывают на индоевропейском материале. Так как этот метод по-прежнему используется в других языковых ареалах (к удивлению некоторых индоевропеистов) и даже предпринимаются попытки усовершенствовать его [34], мяч находится на стороне поля тех, кто поддерживает глоттохронологию, демонстрируя, почему все-таки следует считаться с ее достижениями. Но если результаты глоттохронологии теоретически достоверны, они рассматривают процессы расхождения языков, продолжавшиеся на протяжении тысячелетий. И здесь, поскольку степень достоверности проверить невозможно, закономерно встает вопрос: о какой «точности» может идти речь? Будет ли правомерно утверждать, что анатолийская ветвь отделилась от индоевропейской общности в 3500 г. до н. э.? Или в 3600 г.? (в 3800, 4000? и т.д.).
В. Теоретическая оценка. Метод, посредством которого лингвисты «оценивают» временную глубину, необходимую для расхождения языков, в частности, самых ранних индоевропейских диалектных групп эпохи бронзы (анатолийской, греческой, индоиранской), обычно дает даты где-то между 5000 и 2500 до н.э. [35]. Немало рассуждений основано на «особой информированности», однако не предлагается ни методов их проверки, ни четкого разъяснения, каким образом получены те или иные результаты. Хотя мнение лингвистов заслуживает серьезного внимания, нельзя забывать, что до изобретения метода радиоуглеродных датировок и калибровочных поправок европейские археологи недооценивали древность европейского неолита.
Вывод: лингвисты обычно датируют начало расхождения индоевропейских языковых групп периодом около 5000—2500 гг. до н. э., однако эти даты выводятся обычно чисто теоретическим путем, а не на основе эмпирически выверенной методологии.

2.5. Датировка индоевропейского праязыка на основании культурной лексики.

Применение сравнительно-исторического метода для реконструкции культурного словаря праязыка [36] в сочетании с археологическими данными может дать очень широкие границы датировки распада праязыковой общности [37]. Реконструируемый индоевропейский словарь отражает тип хозяйства, основанный на использовании культурных растений (зерновые), одомашненных животных (крупный рогатый скот, овца, козел, свинья, собака) и соответствующей технологии (жернов, серп), и свидетельствует о том, что расхождение индоевропейских диалектных групп не могло ни в одном из предполагаемых ареалов начаться ранее VII тыс. до н.э.; насколько позднее это происходило, зависит от географической локализации прародины. Этот словарь содержит также ряд терминов, например, плуг, ярмо, колесный транспорт, шерсть, возможно, серебро, которые засвидетельствованы не ранее 5000-3000 гг. до н.э. [38]. Необходимо подчеркнуть, что временная глубина этих реконструкций действительна для всех индоевропейских языков. Предположение А. Долгопольского [39], что анатолийский сохранил исключительно архаичный словарь, избежавший последующего развития (в отличие от других индоевропейских языков, ушедших со своей прародины в Анатолии) относится к числу труднодоказуемых. Хотя количество реконструируемых терминов не очень велико, в анатолийском сохранилось немало общеиндоевропейской производственной и культурной лексики, и даже сторонники той же самой анатолийской прародины, например, Т. Гамкрелидзе и Вяч. Иванов [40], привлекают анатолийские параллели для реконструкции индоевропейских терминов, обозначающих «ярмо», «колесо», «упряжка» и даже (хотя и менее надежно) «везти». К этому списку можно добавить и другие слова, например, «шерсть». Исходя лишь из культурной лексики нет убедительных оснований для гипотезы о более раннем выделении анатолийского из индоевропейской общности. С другой стороны, необходимо подчеркнуть, что корректность полученных датировок подтверждается следующими факторами.
А. Реконструируемый словарь (при условии, что он отвечает всем лингвистическим критериям) содержит только культурную лексику, относящуюся ко времени до расхождения диалектных групп и соответственно, до появления заимствований. Этот словарь не свидетельствует однозначно (хотя и мог бы) в пользу конкретной «прародины».
Б. «Мобильная» лексика реконструированного словаря, обозначающая, например, лошадей, колесный транспорт и т.п., могла появиться в той или иной области после начала раннеиндоевропейских миграций при условии, что появление этих терминов предшествовало диалектному членению конкретного ареала, достаточному для возникновения заимствований [41].
Следует отметить, что адекватность реконструкции словаря напрямую зависит от проверочных методик. Например, можно высказать предположение, что прагреки (или праиндоевропейцы, язык которых со временем мог развиться в греческий) были в Греции начиная с эпохи неолита, т.е. в 7000-6500 гг. до н. э. Если допустить, что в праиндоевропейском существовало слово со значением «лошадь», а эту реконструкцию трудно опровергнуть, поскольку она подтверждается материалом многих индоевропейских языков [42], тогда надо будет объяснить, почему самое раннее появление лошадей в Греции относится к эпохе бронзы, т.е. спустя 3500 лет после прихода туда предполагаемых прагреков. Объяснение этого факта поздним заимствованием будет не очень убедительно, ибо придется допустить, что прагреческий язык почти не изменился за время с начала эпохи неолита до бронзового века, так что заимствованное слово «лошадь» практически не отличается от унаследованной общеиндоевропейской лексики. Это же относится и к более поздним производственным терминам, например к обозначению колесного транспорта.
Вывод: анализ культурной лексики дает широкие границы датировок индоевропейского праязыка - около 7000-2500 гг. до н. э. Наиболее поздние общеиндоевропейские термины позволяют отнести расхождение индоевропейских диалектных групп к 4000-3000 гг. до н. э., но это не обязательно отражает самые ранние индоевропейские: миграции.

2.6. Несогласованность научных дисциплин.

Попытки датировать индоевропейский праязык дают широкий хронологический разброс от 7000 г. до н. э. (времени возникновения неолитического хозяйства, отраженного в реконструированном словаре) и до 2000 г. до н. э., когда появляются первые исторические свидетельства об индоевропейцах в Анатолии. Даже более точные хронологические рамки (5000-2500 гг. до н. э.), которые основаны как на теоретической оценке, так и на анализе культурной лексики, рассматривают процесс расхождения индоевропейских языков на протяжении 2500 лет, и этот период может быть увеличен еще на много столетий. Таким образом, праязык как лингвистический конструкт по своей природе должен быть менее точным и, если границы языковой семьи подвижны, то и географически менее точным, чем археологический конструкт, например, хронологические параметры, установленные посредством радиоуглеродного анализа при двух стандартных отклонениях, или географическое распределение археологических культур. К примеру, если мы каким-то образом - с помощью божественного откровения - узнаем, что трипольская культура Северо-Западного Причерноморья была «праиндоевропейской», то эта археологическая культура не может быть лингвистически четко описана в диахронии. Трипольская культура существовала около 1500 лет, она прошла через разные периоды, и границы ее были подвижны. Нельзя найти такую точку ее существования, временную или пространственную, относительно которой лингвисты могли бы с уверенностью заявить, что в это время велярные согласные еще не были палатализованы, что женский род уже образовался и что гетероклитическая модель перестала быть продуктивной. Иначе говоря, невозможно определить, каким был тот или иной хронологический или пространственный срез этой культуры - ранним праиндоевропейским, праиндоевропейским или соотносимым с распавшейся индоевропейской диалектной общностью. Таким образом, выводы, полученные на основании археологических методов и позволяющие достаточно четко определить хронологические и пространственные границы конкретной культуры, теоретически превосходят по своей точности заключения относительно временных характеристик индоевропейского праязыка. Поиски индоевропейской прародины на археологическом материале сильно напоминают вопросы о том, в какой день, месяц и год началось Возрождение или индустриальная революция.
Вывод: даже если мы отвлечемся от проблем перевода индоевропейской диалектной общности в феномен, засвидетельствованный археологическим материалом, нет такого решения данной проблемы, которое бы с археологической точностью отражало временные и ареальные границы индоевропейской прародины.

2.7. Принцип лингвистических связей.

Минимальное требование к любому решению проблемы индоевропейской прародины - это необходимость учета наиболее важных лингвистических связей (т.е. основных изоглосс) между разными группами индоевропейских языков. Хотя и существуют разногласия по поводу внутренних связей некоторых языковых групп, большинство индоевропеистов пришло к соглашению относительно взаимосвязей индоевропейских диалектных групп [43].
A. Выделение анатолийского из индоевропейской общности.
Б. Центральный (или южный) ареал, включающий греческий, армянский, индоиранский.
B. Северный (северо-западный) ареал, объединяющий на основе поздних языковых связей германский, балтийский и славянский.
Г. Западный ареал (?), включающий кельтский и италийский и, возможно, более тесно связанный с (В), чем с (Б).
Д. Место тохарского спорно и не предполагает особой ранней близости к индоевропейской группе. Серьезное решение проблемы индоевропейской прародины должно каким-то образом учитывать отношения между языковыми группами или, по крайней мере, не предлагать направлений миграций, которые бы существенно расходились с этими отношениями.

2.8. Принцип всеобщего распределения.

Убедительное решение проблемы, индоевропейской прародины должно объяснять распределение всех индоевропейских языков. Локализация прародины в каком-то одном ареале Евразии влечет за собой импликации (в плане хронологии, контактов) для других ареалов, что нельзя не учитывать. Следовательно, объяснение для одного ареала, независимо от степени его убедительности, будет бесполезным, если оно не учитывает связей с другими ареалами.
Хотя этот принцип достаточно ясен, он нарушается настолько часто, что необходимы дополнительные комментарии, в первую очередь потому, что он связан главным образом с попытками решения проблемы прародины с помощью археологических методов. В начале XIX в. нередко высказывалась точка зрения (и, к радости ее сторонников, подкреплялась фактами), что германские народы/языки были, как это отмечал еще Тацит, автохтонами в Европе. Любой археолог мог посредством обратной реконструкции проследить непрерывность от культур северного железного века (Ясторф и др.) к эпохе поздней бронзы, затем - к ранней бронзе (без существенных разрывов культурного развития), затем к позднему неолиту (культура шнуровой керамики/боевых топоров), к неолиту TRB, Эртебёлле и к более ранним культурам мезолита. Если приход германцев из других регионов археологически не зафиксирован, значит, их родина - Северная Европа, и если индоевропейцы располагались где-то поблизости (а нам известно, что германцы продолжали оставаться на том же месте), то, следовательно, все остальные индоевропейские народы должны были уйти со своей североевропейской прародины. Аргумент археологической непрерывности может быть выдвинут для любого региона Евразии, занимаемого носителями индоевропейских языков, относительно которого археологи могли бы спокойно заявить: «Хотя можно найти свидетельства в пользу распространения идей, археологические материалы не фиксируют миграций населения», или: «Даже если допустить возможность притока небольших масс населения, это едва ли могло привести к языковому сдвигу». Идея местной непрерывности культур популярна не только среди сторонников европейской прародины. В последнее время некоторые индийские археологи и лингвисты утверждают, что индоарийский всегда был распространен на северо-западе Индостана и что оттуда мигрировали носители всех остальных индоевропейских языков [44]. Подобные теории почти никогда до конца не разрабатывались; после заявления (достаточного для сторонников этой точки зрения), что все индоевропейцы являются выходцами из Северо-Западной Индии, индоевропейские языки оказываются предоставленными сами себе (без поддержки археологического материала или лингвистических доводов) в их продвижении к историческим местам обитания. В любом случае Индия по-прежнему рассматривается в качестве потенциальной прародины индоевропейцев только потому, что «это прекрасный край, и люди едва ли ушли бы оттуда» [45] (!)

2.9. Неиндоевропейская периферия.

Самые ранние письменные памятники с периферии индоевропейского мира свидетельствуют об одновременном или предшествующем существовании там неиндоевропейских языков: в Иберии/Южной Франции - тартесский и иберийский, баскский; в Центральной Италии - этрусский (и др.?); на Крите, в Центральной и Восточной Анатолии - хаттский, хурритский; в Иране - эламский: в Индии - мунда, дравидские/брагуи. Менее вероятно (хотя и не исключено), что индоевропейская прародина располагалась на территории, занимаемой носителями неиндоевропейских языков, в период, к которому восходят самые ранние письменные памятники.

3.0. Принципы соответствия.

Для соотнесения даже не достоверности, а вероятности любых заключений с решением проблемы прародины необходимо применять ряд последовательных принципов. Из приведенного выше обсуждения следует, что любое потенциальное решение должно удовлетворять минимальному набору критериев.

3.1. Временные параметры.

Прародина должна быть помещена во время, соотносимое с широкими параметрами лингвистических оценок временной глубины и с данными словаря индоевропейской культуры, т.е. в период от неолита до ранней бронзы. Любые датировки позднее ранней бронзы (т.е. после 2500 г. до н.э.) не согласуются со степенью диалектного расхождения, установленного для эпохи поздней бронзы, когда появляются первые письменные памятники индоевропейских языков (анатолийских, индо-арийского, микенского греческого). Любые датировки до неолита приводят к реконструкции протоиндоевропейской языковой общности, в которой будет отсутствовать большая часть диагностической культурной лексики. Совершенно очевидно, что у праиндоевропейцев были лингвистические предшественники, но термин «праиндоевропейский» должен иметь хронологические параметры, как и любой другой лингвистический объект, и не может употребляться применительно к населению, которое предшествовало времени, сопоставимому с реконструированным индоевропейским словарем, так же как термин «прафранцузский» не имеет смысла для эпохи бронзы.

3.2. Принцип исключения.

Прародина должна располагаться на территории, которая не была занята носителями неиндоевропейских языков в период, близкий по времени к индоевропейским миграциям, т.е. районы Европы и Ближнего Востока, где наличие неиндоевропейского населения подтверждается самыми ранними историческими свидетельствами (эпоха бронзы), едва ли могли быть индоевропейской прародиной. Конечно, существует возможность того, что еще до появления первых письменных памятников индоевропейцы были вытеснены неиндоевропейцами. Но учитывая тот факт, что мы пытаемся описать миграции огромной языковой семьи, и ни одна из моделей ее расселения не согласуется с идеей внешнего «толчка», маловероятно, что к моменту появления самых ранних письменных свидетельств индоевропейцы были вытеснены со своей первоначальной территории.

3.3. Принцип лингвистических связей.

Миграции из первоначального ареала не должны вступать в противоречие с системой взаимных связей между группами индоевропейских языков, требуя воссоздания совершенно иной картины передвижений для объяснения основных морфологических и лексических изоглосс. Поскольку отношения между индоевропейскими диалектными группами определяются не очень четко, остается место для широких толкований, при том, что некоторые теории, похоже, вообще этих связей не учитывают.

3.4. Принцип всеобщего распределения.

Решение проблемы прародины должно согласовываться с распределением всех индоевропейских языков. Хотя, бесспорно, существует много ареалов, в которых по хронологическим или географическим причинам чрезвычайно трудно предположить индоевропейские миграции, но есть и менее бесспорные случаи, требующие специального обсуждения. Этот принцип должен применяться к любой теории, не обходящей проблему локализации основных группировок индоевропейских диалектов.

3.5. Археологическая достоверность.

Археологическая идентификация прародины и миграций индоевропейцев должна основываться на достаточно надежных материалах, которые отражали бы сходные, родственные или исторически связанные культуры/совокупность культур или могли бы указывать возможные направления распространения языков. Хотя заведомо предполагается, что прямая связь между археологической культурой и языком отсутствует, однако отсутствие прямой связи не означает, что никакой связи нет вообще [46]. Несмотря на отдельные попытки установить связь между археологией и миграциями [47], а также археологией и языком [48], это пока не привело к созданию теории, которая могла бы устанавливать связи между осязаемым археологическим материалом и движением лингвистических общностей. В любом случае решение индоевропейской проблемы, которое бы объясняло расхождение всех групп индоевропейских языков, должно базироваться на чем-то более основательном, чем умение его автора расчерчивать цветным карандашом карту Евразии. Короче говоря, для того, чтобы проводить на карте стрелки, показывающие индоевропейские миграции, необходима поддержка археологического материала.

4.0. Индоевропейские прародины.

Хотя существует множество гипотез относительно индоевропейской прародины, все они могут быть сведены к четырем основным моделям, имеющим в свою очередь ряд вариантов. Ниже эти гипотезы рассматриваются в хронологическом порядке. Разбирая каждый случай, мы старались показать привлекательные стороны той или иной гипотезы, дать ее критическую оценку в соответствии с рассмотренными критериями и там, где это возможно, предложить модификации, которые могли бы повысить степень достоверности гипотезы.

4.1. Балтийско-причерноморская (+ прикаспийская) прародина.

Время: мезолит [49].
Эта гипотеза (обозначаемая как «модель 1») объединяет два региона, в которых позднее отмечаются перемещения групп населения и/или однородность культур на больших территориях, ассоциируемая с языковой общностью, из которой произошли многие индоевропейские языки. Североевропейская часть этой модели охватывает предполагаемый континуум, который идет от культуры TRB и культур шаровидных амфор и шнуровой керамики позднего неолита к группе культур бронзового века - Унетиче > культура погребальных холмов > культура полей погребальных урн. Эта модель включает обширный ареал Северной и Центральной Европы и может отражать более поздние миграции кельтов, германцев, балтов и славян, возможно, также италийцев и иллирийцев. Восточная территория, согласно этой модели, захватывает степные и лесостепные районы причерноморско-каспийского ареала, т.е. культуры Средний Стог-Хвалынск-Ботай, а также более поздние ямную, катакомбную/полтавкинскую и в период поздней бронзы - срубную и андроновскую культуры, которые предполагают миграции из европейских степей через Казахстан в Центральную Азию и дальше на восток. Развитие этой области могло происходить при участии индоиранцев позднего периода, возможно, фракийцев, даков, тохар, а в том случае, если мы допускаем возможность экспансии населения степных областей в Юго-Восточную Европу/Анатолию в период энеолита и ранней бронзы, то также и анатолийцев, фригийцев, армян и греков. Эта модель прародины удобна для тех, кто предполагает генетическое родство или ранние контакты между индоевропейской и уральской языковыми семьями.
Оценка гипотезы:
1. Временная глубина этой гипотезы обычно соотносится с мезолитом. Поэтому трудно понять, каким образом у населения на территории от Балтийского моря до Черного (или Каспийского) могла в это время существовать общая лексика для обозначения домашних растений, животных, а также терминов, связанных с технологией позднего неолита/ранней бронзы, таких, как для колесного транспорта. Не более вероятно и допущение заимствования этих слов (никак не отразившегося на их облике) спустя тысячелетия.
2. Гипотеза не предполагает наличия неиндоевропейского населения на рассматриваемой территории, хотя известно немало публикаций, посвященных неиндоевропейской субстратной лексике в Северной и Центральной Европе [50].
3. Миграции из рассматриваемого ареала не вступают в противоречие со схемой диалектных связей индоевропейского континуума, т.е. можно по крайней мере предложить картину центробежного движения из этого ареала, которая будет соответствовать группировке основных представителей индоевропейской языковой семьи.
4. Эта гипотеза удобна для реконструкции доистории индоевропейских языков большей части Европы и Азии, поскольку она предполагает минимальные перемещения групп населения с тех территорий, где они обнаружены позднее. Однако применительно к индоевропейским языкам Балкан, Греции и Анатолии некоторые фрагменты модели требуют пересмотра (см. ниже, 4.4).
5. С точки зрения археологии территория прародины является искусственным конструктом и состоит по меньшей мере из двух отличающихся друг от друга культурных ареалов начиная уже с эпохи мезолита. Другими словами, нет никаких культурно-исторических оснований предполагать использование единого языка мезолитическим населением от Прибалтики до Каспийского моря. Нет также оснований говорить о наличии зоны контактов в этом ареале, о сходном физическом типе или каких-то других явлениях, которые позволяли бы сделать вывод о существовании языковой общности.
Модификация. Временная глубина этой гипотезы может быть сдвинута к неолиту, что сняло бы противоречие первого пункта. С другой стороны, Центральная Европа и степная зона настолько различны в культурном отношении (это признают сторонники данной теории), что возникают сомнения в их общей языковой основе. На самом деле замена мезолита на неолит влечет за собой почти столько же вопросов, сколько и решает. Например, трудно отделить начало неолита на Дунае от неолитических культур Юго-Восточной Европы, а в таком случае - также от Анатолии и Западной Азии. Более того, изменение временной глубины (переход к более позднему периоду) вообще преобразует данную гипотезу в модель, описанную в 4.2 (см. ниже). Нежелание сдвинуть хронологические границы индоевропейской общности к неолиту вызвано признанием (сторонниками этой гипотезы) того факта, что степная зона в культурном отношении отличается от остального ареала и что будет крайне сложно построить археологическую модель, которая бы отражала тесные культурные связи между Центральной Европой (или Балканами) и степными районами, ни для начала неолита, ни для всего этого периода.

4.2. Анатолия.

Время: ранний неолит, около 7000-6000 гг. до н.э. [51].
Эта теория предполагает значительные миграции индоевропейского населения, включая «передовые отряды», благодаря которым носители индоевропейских языков распространились на обширных территориях Европы из ареала (Анатолии), в котором индоевропейцы известны с эпохи бронзы. Механизм этих миграций соотносят с распространением нового хозяйственного уклада, основанного на использовании домашних растений и животных. Это должно было привести к росту численности населения. В результате демографического взрыва массы населения устремились из Анатолии в Европу и Азию, при этом мигранты-земледельцы были носителями более высокой технологии, что, как полагают, позволило им ассимилировать местное население охотников-собирателей. Эта гипотеза объединяет народы Балкан (и, возможно, Подунавья) и Анатолии, между которыми в эпоху неолита отмечается сходство физического типа и культур [52], что могло бы свидетельствовать в пользу общего языкового прошлого. Локализация прародины по этой гипотезе хорошо согласуется с данными внешних связей индоевропейской языковой семьи с семитской и картвельской.
Оценка:
1. Данная гипотеза предполагает индоевропейские миграции с начала неолита и постулирует существование индоевропейских культур в районах Евразии, для которых в предполагаемое время не восстанавливаются хронологически информативные общеиндоевропейские термины. Например, родственные слова, обозначающие лошадь, представлены почти во всех группах индоевропейских языков (от Ирландии до Китайского Туркестана), однако это животное неизвестно в Анатолии до IV тыс. до н.э. [53], а в Греции - до эпохи бронзы (наличие соответствующего слова в греческом в таком случае объяснялось бы длительным сохранением его в языковой памяти народа). Еще более важные термины для колесного транспорта не подтверждаются столь ранним археологическим материалом, однако представлены среди унаследованной лексики в анатолийских языках. Расхождение индоевропейских языков около 7000 г. до н. э. дает гораздо более ранние даты, чем те, которые обычно принимаются лингвистами на основании интуитивных оценок временной глубины индоевропейского праязыка.
2. Со времени появления первых письменных свидетельств анатолийская прародина оказывается в пределах либо на непосредственной периферии неиндоевропейского населения - хаттов, чью территорию заняли хетты, и хурритов в Восточной Анатолии. Хаттский и хурритский языки кардинально отличаются от индоевропейских и не дают никаких оснований предполагать, что они могли существовать в кругу родственных диалектов в начале неолита. Хеттологи [54], исходя из лингвистических соображений и свидетельств хеттских текстов, считают хеттов пришельцами, а не автохтонами в Анатолии. С другой стороны, лингвистические свидетельства хранят молчание относительно доистории Западной Анатолии, а с ней некоторые исследователи предлагают связывать индоевропейскую прародину.
3. Неолитические миграции, постулируемые, например, К. Ренфру, нарушают картину взаимосвязей индоевропейских языков: предполагаемое переселение народов не всегда согласуется с изоглоссами между индоевропейскими языками; предлагаемые исторические связи и линии развития вступают в противоречие с лингвистическим материалом, например, в том, что касается тесных связей анатолийского с греческим, греческого с италийским и т.п. Можно построить дополнительную модель вторичной прародины в Юго-Восточной Европе для всех индоевропейских языков, кроме анатолийских [55], которая лучше соотносилась бы со схемой диалектных связей между группами индоевропейских языков.
4. Эта гипотеза хорошо согласуется с данными археологии для европейских народов, но сталкивается с серьезными проблемами, когда речь заходит об индоевропейском населении Азии. Например, К. Ренфру в соответствии со своим «планом А», выводит их с Ближнего Востока в эпоху неолита, вопреки тому факту, что между его «прародиной» и историческими местами обитания индоиранцев располагалось исторически засвидетельствованное неиндоевропейское население (эламиты, шумеры, дравиды), которое со всей очевидностью должно было предшествовать появлению индоевропейцев. «План Б» К. Ренфру предусматривает миграции с Балкан в причерноморско-прикаспийские степи, что, по мнению многих исследователей (сторонников гипотез 4.1 и 4.4), противоречит археологическим свидетельствам, которые демонстрируют два мира, очень различающихся в культурном и антропологическом отношениях, и отсутствие притока населения (если же он и происходил, то в направлении с востока на запад).
5. Археологические критерии связываются с направлением миграций населения. Это допустимо для многих районов Европы, а, если признать возможность аккультурации, то и для большей части Европы. К этому добавились аргументы генетиков, проанализировавших в качестве первой исходной составляющей совокупность частот 95 генов у современного населения Европы и пришедших к заключению о миграциях из Юго-Западной Азии к Атлантическому побережью Европы [56]. Однако эти выводы не обязательно относятся к миграциям, связываемым с зарождением и распространением сельского хозяйства. Они могут отражать и что-то другое, например, расселение современного homo sapiens, потомка «африканской Евы», через Юго-Западную Азию. Более того, возникает вопрос, насколько генетические карты могут действительно использоваться в качестве независимой поддержки археологически фиксируемых миграций, так как карта, подготовленная на основе второй исходной составляющей, указывает (при отсутствии противоречащих археологических свидетельств) на миграции из Финляндии к Иберии (или обратно)! Оценка генетической карты, не соответствующей схемам миграций, и лингвистические связи, предлагаемые для рассматриваемой гипотезы, были подвергнуты статистическому анализу [57].
Модификация. Эта гипотеза может быть (и была) модифицирована [58], что приведет к сглаживанию некоторых противоречий. Если миграции населения ограничить Западной Анатолией, Балканами и Подунавьем и рассматривать этот ареал в качестве зоны языковых контактов с VII по IV тыс. до н.э., тогда можно будет предположить, что многие общеиндоевропейские термины относились к культурной лексике, бытовавшей в этом ареале. Локализация прародины в более западных областях Анатолии (где археологические свидетельства, судя по всему, довольно скудны) позволяет избежать необходимости выведения самых ранних индоевропейцев с территорий, занятых неиндоевропейскими народами, например, хаттами или хурритами. Эта гипотеза не пытается объяснить распространение всех индоевропейских диалектов в эпоху неолита, но допускает их расхождение в более поздний период - в эпоху бронзы и железа. Она предлагает различные траектории перемещения индоевропейских народов, которые могут быть соотнесены с лингвистическими связями. Так, кельтский и италийский выводятся из Подунавья, а не из схематической последовательности Греция > Италия > Франция. Преобразованная модель могла бы также включать зону контактов в Северном Причерноморье. Это помогло бы обойти проблемы, связанные с объяснением неолита/энеолита евразийских степей исключительно посредством (незасвидетельствованных) миграций населения с Балкан [59].

4.3. Центральная Европа - Балканы.

Время: ранний неолит, около 5000 г. до н.э. [60].
Локализация прародины в Центральной Европе, включая Балканы, устраивает тех лингвистов, которые являются приверженцами принципа «центра тяжести». Она также позволяет предположить существование достаточно близко расположенной зоны контактов индоевропейских языков с уральскими или северокавказскими, постулируемой некоторыми лингвистическими моделями. С точки зрения археологии это область культуры ленточно-линейной керамики, распространенной в обширном ареале Европы от атлантического побережья до Украины и демонстрирующей удивительную однородность, которая могла бы свидетельствовать (но крайней мере, так считают некоторые исследователи) о наличии языковой общности [61]. Со временем в Подунавье и на Балканах отмечаются все более поздние культурные элементы, которые восстанавливаются для индоевропейского праязыка к IV тыс. до н.э.
Оценка:
1. Временная перспектива этой гипотезы в целом согласуется с большинством хронологических моделей индоевропейского языка.
2. Данная локализация прародины не наталкивается на трудности, связанные с присутствием неиндоевропейских народов со времени самых ранних письменных источников. Но как и в случае с гипотезой 4.1, есть основания предполагать наличие неиндоевропейского субстрата в Центральной Европе и на Балканах.
3. Миграции из этого ареала могут быть приведены в соответствие с диалектными связями индоевропейских языков.
4. Слабость рассматриваемой модели заключается в том, что она не в состоянии описать индоевропейские языки Азии и вообще неудовлетворительно отражает продвижение индоевропейских народов на восток от Днепра, если только не будет привлекать элементы гипотезы 4.1, что в свою очередь не прошло бы по хронологическим и археологическим соображениям.
5. Археологические свидетельства могут быть использованы в качестве доказательства для большей части Северной и Западной Европы. Однако будет нелегко (хотя и возможно) доказать распространение придунайских или балканских культур в Анатолию или же - через степь - в области если не прародины, то по крайней мере исторического обитания индоиранцев и тохар. Эта модель прародины несовместима с гипотезой 4.2, что само по себе проблематично, так как исключает наиболее существенные аргументы анатолийской гипотезы, а именно - культурные и лингвистические связи Анатолии и Балкан. Следует отметить, однако, что у этой модели есть множество вариантов, и среди них многие могут выбрать модель, основанную на культуре линейно-ленточной керамики, которая в эпоху неолита развивалась независимо от неолитических культур Юго-Восточной Европы, хотя и испытала с их стороны влияние в области сельского хозяйства и технологии.

4.4. Причерноморско-прикаспийская прародина.

Время: энеолит, около 4500-3000 гг. до н.э. [62].
Эта гипотеза хорошо согласуется с широко распространенным мнением о том, что ранние индоевропейцы были подвижными скотоводами, а не оседлыми земледельцами. Предлагаемая локализация прародины устраивает тех, кто считает, что наиболее тесные внешние связи у индоевропейского праязыка обнаруживаются с уральским и северокавказским. В степях и лесостепях причерноморско-прикаспийского ареала возникли обширные культурные комплексы, которые могут рассматриваться как сферы взаимодействия в пределах единой языковой семьи. Археологически доказывается движение из этого региона в западном направлении - на Балканы и в восточном - в Казахстан. Стимулом к началу миграций могла стать очень мобильная экономическая стратегия при наличии социальной организации, способной ассимилировать и подчинить себе различные этноязыковые группы.
Оценка:
1. Датировка индоевропейской прародины энеолитом, т.е. V-IV тыс. до н.э., не противоречит ни временной глубине индоевропейского праязыка, допускаемой лингвистами, ни реконструируемой общеиндоевропейской лексике, например, терминам для обозначения колесного транспорта, лошади и конных передвижений, вторичных продуктов и т.д.
2. Данный ареал, письменные памятники которого известны только начиная с железного века, в доисторическое время не был заселен неиндоевропейцами, хотя позднее туда вторгались тюркские племена.
3. Центробежные индоевропейские миграции из причерноморско-прикаспийского центра хорошо согласуются с наиболее существенными взаимосвязями индоевропейских языков и признаются большинством лингвистов [63].
4. Данная модель объясняет локализацию (в историческое время) всех индоевропейских языков как в Европе, так и в Азии, т.е. заполняет культурный «пробел» (Днестр-Днепр), который рассматривался при анализе гипотез 4.1 и 4.3 и не очень убедительно устранялся гипотезой 4.2.
Археологические данные убедительно свидетельствуют о притоке населения из степных областей на запад - до р. Тисы и на Балканы. Все последующие миграции на запад или на север, например, в кельтском, германском, балтийском и, возможно, славянском исторических ареалах, основаны на данных, которые не укладываются в общую картину и потому часто не принимаются в расчет, например, распространение одомашненной лошади, колесного транспорта, оборонительной архитектуры, курганных погребений, боевых топоров, захоронений животных и т.д. Так же ненадежны свидетельства миграции на юг, в Анатолию. Более убедительно выглядят данные о миграциях причерноморско-прикаспийских скотоводов в азиатские степи и, возможно, в ареал среднеазиатских городских центров [64], однако пока трудно доказать движение степных народов в исторические области индоарийцев и иранцев (на территории самого Ирана) [65].
Выводы. Сразу надо отказаться от искушения заключить, что последняя гипотеза является наиболее вероятной. Определяя рамки нашего очерка, разумно оставить за его пределами все неархеологические аспекты проблемы (как периферийные по отношению к ней) и сосредоточить внимание на одном из ключевых археологических моментов каждой гипотезы. Рассмотренные в статье археологические модели не учитывают одну общую проблему, которую Г. Пик и Г. Флер, возможно, излишне упрощая картину, но тем не менее четко определили как оппозицию «степь - пашня». Эта дихотомия может показаться крайностью [66], однако общепризнано, что траектории европейских культур неолита и бронзы очень отличаются от причерноморско-прикаспийских. Однако для конца неолита и для эпохи бронзы возникает необходимость создания общей модели, которая бы охватывала оба ареала и позволяла объяснить, почему они должны соотноситься с одной и той же языковой семьей, давшей начало большинству известных индоевропейских языков. Предлагаемый культурный «водораздел» проводится где-то между Днестром и Днепром [67], и его надо каким-то образом преодолеть. Две гипотезы - анатолийская (модель 2) и центральноевропейская/балканская (модель 3) пытаются сделать это с запада, причерноморско-прикаспийская (модель 4) - с востока, а сторонники балтийско-причерноморской гипотезы (модель 1), не находя свободного пространства между траекториями неолитических культур, сдвигают хронологические границы в мезолит. Ни одна из этих гипотез не является абсолютно убедительной. Хотелось бы подчеркнуть, что я лично считаю причерноморско-прикаспийскую гипотезу не наилучшей, но лишь «наименее худшей» из всех. Но, отложив предпочтение в сторону, я бы хотел в заключение остановиться на некоторых критических аспектах проблемы.
Если рассматривать гипотезы в обратном хронологическом порядке, то причерноморско-прикаспийская модель будет описывать наиболее поздний «прорыв» днестровско-днепровского барьера. Этот «прорыв» происходит около 4000 г. до н.э. [68], и следует отметить, что давно ушло в прошлое то время, когда это связывалось исключительно с движением носителей ямной культуры на запад, т.е. с явлением III - начала II тыс. до н.э. [69]. Трудно отрицать миграции населения на Балканы: для этого пришлось бы исключить все позитивные археологические свидетельства, а это материал примерно того же типа, что мог бы быть использован для идентификации англо-саксонских погребений в Британии. Надежные свидетельства миграций обнаруживаются вплоть до р. Тисы [70]; за ней вся реконструкция вторжения «курганных племен» выглядит гораздо более проблематичной и неубедительной [71]. Самое поразительное то, что погребения степного типа встречаются обычно в контексте, напоминающем степные условия. Из этого следует, что вторжения степных племен могли сдерживаться экологическими факторами. Более того, движение степного населения на запад подтверждается историческими источниками. Самый наглядный пример - миграции и расселение сарматских племен в течение железного века, однако это, конечно, не привело к распространению иранского языка к западу от причерноморских степей и, тем более, к иранскому господству в Восточной Европе. Если Д. Антони прав, полагая, что использование лошадей для передвижений явилось стимулом для миграций, но могло иметь определенные географические ограничения, то нам придется согласиться с тем, что так называемая «курганная» гипотеза едва ли поможет решить проблему происхождения большинства индоевропейских народов за пределами Балкан. Но о слабости этой гипотезы можно говорить только в том случае, если мы допустим, что причерноморско-прикаспийская гипотеза основывается исключительно на использовании конного транспорта. Истоки культур типа шаровидных амфор, которые М. Гимбутас в своих ранних работах выводила из степных областей, сейчас связываются с другими ареалами. Например, все большее число польских археологов признает местное происхождение (Лендьел) культуры шаровидных амфор [72]. Эта гипотеза не противоречит поздним публикациям М. Гимбутас, которая допускала гораздо более широкое распространение «курганных признаков» в различных поздненеолитических культурах Восточной и Центральной Европы, и в своих последних построениях [73] значительно отошла от упрощенного представления о волне конных воинов, что ее критики нередко забывают. Но ее модели перешли в область более тонких культурных взаимоотношений, которые, заимствуя выражение К. Хокса, можно определить как «кумулятивную курганизацию», однако для их серьезного обсуждения и критики необходимы гораздо более основательные фактический материал и аргументация.
Две другие гипотезы пытаются преодолеть днестровско-днепровский барьер с запада. Наименее убедительной представляется гипотеза, основанная на распространении культуры линейно-ленточной керамики, поскольку попытки предположить движение культур с запада в степные районы в среднем и позднем неолите немногочисленны [74] и не имеют сторонников. Даже если считать культуру Кукутени-Триполье восточным ответвлением культуры линейно-ленточной керамики, испытавшей влияние балканских культур, можно проследить поселения этого типа только до Среднего Днепра. Более того, культура Кукутени-Триполье хронологически одновременна (а не предшествует) причерноморско-прикаспийским культурам, которые возникают в сотнях километров к востоку от нее. Если Тису можно считать западной границей вторжений причерноморско-прикаспийских племен, то Днепр - восточной границей продвижения центральноевропейских и балканских культур.
Можно ли говорить о преодолении днестровско-днепровского барьера для начала эпохи неолита? Изредка высказывались такие предположения, но в действительности миграции групп населения заканчиваются в трипольской культуре. Крайне трудно доказать, что эти миграции в начале неолита проходили через причерноморско-прикаспийский ареал, а затем в IV-III тыс. до н.э. захватывали Казахстан. Даже домашние животные и растения причерноморско-прикаспийского ареала исторически связываются не с Юго-Восточной Европой, а с Центральной Азией [75] или, что более вероятно, с Кавказом [76]. Учитывая, что сельское хозяйство смешанного типа существовало на Кавказе в то же время, что и на Балканах, но при этом гораздо ближе к ранним неолитическим поселениям Нижнего Дона, и процесс доместикации овцы был сходен с тем, что имел место в причерноморско-прикаспийском ареале, вторая точка зрения кажется более предпочтительной.
Если придерживаться гипотезы о языковой экспансии с Балкан в степные и лесостепные районы, тогда придется принять идею «господства элиты». К возможным свидетельствам могут относиться обнаруживаемые в среднестоговских погребениях трипольские керамические изделия и фигурки [77] или, более того, распространение балканской меди и изделий из нее в степных районах вплоть до Волги [78]. Но даже это трудно рассматривать в качестве механизма престижных социальных отношений между балканскими (?) «торговцами» и местным причерноморско-прикаспийским населением, поскольку сам механизм этих контактов связывался с чрезвычайной подвижностью степных племен, которые сами создали контактную зону, продвигаясь на запад [79]. Более того, некоторые факты свидетельствуют о том, что население степных и лесостепных районов самостоятельно обрабатывало импортируемую медь и разработало собственное металлургическое производство. В IV-III тыс. до н. э. в контактной зоне имел хождение, видимо, еще один престижный металл - серебро [80], но и в этом случае мы вряд ли можем говорить об экспансии какого-то престижного балканского диалекта в степные районы. Самое очевидное ближневосточное влияние на причерноморско-прикаспийский ареал прослеживается в майкопской культуре, а учитывая ее локализацию, гораздо более вероятно предполагать экспансию в район степей северо-западнокавказского, а не индоевропейского населения. Короче говоря, помещая индоевропейскую прародину к западу от днестровско-днепровской границы, едва ли удастся построить модель прохождения через нее культур и языка, в любом случае, не более успешно, чем при допущении степной/лесостепной прародины.
Может показаться привлекательным комбинирование по крайней мере 2/3 разрозненных географических элементов головоломки балтийско-причерноморской гипотезы (модель 1), так как в этом случае отпала бы необходимость допущения миграций групп населения или его элиты через днестровско-днепровскую границу, поскольку она оказалась бы в центре территории прародины. Но есть ли какие-то основания (кроме акта картографического творения «да будет...»), позволяющие обводить кружком различные культуры от Прибалтики до Причерноморья или Прикаспия и заявлять, что все они - индоевропейские? Во всем этом ареале не только не обнаруживаются общие мезолитические традиции или технологии, но, очевидно и сходство антропологических типов; пресловутые мощно сложенные протоевропейцы уже не связываются с днестровско-днепровским регионом [81]. Реконструированный словарь индоевропейских культурных терминов свидетельствует о том, что для придания достоверности этой гипотезе надо показать, чем объясняется сходство начальной стадии неолитического производства и последующего развития технологии в Центральной и Северной Европе, а также в причерноморско-прикаспийском ареале. Так как это является камнем преткновения и для других гипотез, обойти его будет трудно.
В итоге получается, что раннеиндоевропейский мир включал различные субрегионы, разбросанные в пространстве от Прибалтики до Анатолии, а на востоке захватывающие степные районы; во времени он помещался между тем, что обозначается как индоевропейская общность, и появлением основных групп индоевропейских языков. Возможность объединения этих разрозненных географических элементов в единую «теорию поля», похоже, так же далека от индоевропеистов, как и построение сходной теории в физике.
 

Литература

1. Mallory J. P. A Short History of the Indo-European Problem // JIES. 1973. 1. P. 21-65.

2. Брюсов А. К вопросу об индоевропейской проблеме // CA. 1958. № 3. С. 18-26.

3. Drews R. The Coming of the Greeks. Princeton, 1988.

4. Fodor I. The Rate of Linguistic Change // Janua Linguarum 43, the Hague, 1965.

5. Dressler W. Methodische Vorfragen bei der Bestimmung der 'Urheimat' // Die Sprache. 1965. 11. S. 25-60.

6. Latham R. G. The Germania of Tacitus, with Ethnological Dissertations and Notes. L. 1851; idem. Elements of Comparative Philology. L., 1862.

7. Sapir E. Internal Evidence Suggestive of the Northern Origins of the Navaho // American Anthropologist. 1936. 38. P. 234.

8. Lamb S. Linguistic Prehistory in the Great Basin // International Journal of American Linguistics. 1958. 24. P. 98.

9. Jorgensen J. G. Salish Language and Culture: A Statistical Analysis of Internal Relationships. History and Evolution. Language Science Monographs 3, The Hague, 1969. P. 105.

10. Mallory J. P. In Search of the Indo-Europeans. L., 1989. P. 152 f.

11. Dolgopolsky A. The Indo-European Homeland and Lexical Contacts of Proto-Indo-European with other Languages // Mediterranean Language Review. 1988. 3. P. 12.

12. Adams D.O. The Position of Tocharian among the Other Indo-European Languages // JAOS. 1984. 104. P. 395-402.

13. Poesche T. Die Arier. Ein Beitrag zur historischen Anthropologie. Jena, 1878. S. 66; Bender H. The Home оf the Indo-Europeans. Princeton, 1922. P. 53, etc.

14. Hirt F. Die Urheimat und die Wanderungen der Indogermanen // Hettners Geographische Zeitschrift. 1895. S. 653; Bender. The Home... P. 55; Pisani V. Geolinguistica e Indeuropeo // Atti della Reale Academia Nazionale dei Lincei. 1940. Ser. VII. V. IX. Fasc. 2. P. 278; Georgiev V. Introduzione alla Storia delle Lingue Indoeuropee. Roma 1966. P. 351, etc.

15. Schmid W. Baltische Wässernamen und das vorgeschichtliche Europa // Indogermanische Forschungen. 1977. 77. S. 1-18.

16. Hammel F. Arier und Semiten // Korrespondenzblatt der Deutschen Gesellschaft für Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte. 1879. S. 52-56, 59-61; Schott A. Indogermanisch-Semitisch-Sumerisch // Germanen und Indogermanen: Volkstum, Sprache, Heimat, Kultur. Festschrift für Herman Hirt / Hrsg. von. H. Arntz. V. 2. Heidelberg, 1936. S. 45-95; Levin S. The Indo-European and Semitic Languages. N.Y., 1971; Hodge C. T. Indo-Europeans in the Near East // Anthropological Linguistics. 1981. 23. P. 227-244; Dolgopolsky A. More about the Indo-European Homeland Problem // Mediterranean Language Review. 1993. 6-7. P. 230-248 etc.

17. Гамкрелидзе Т., Иванов Вяч. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984.

18. Colarusso J. Phyletic Links between Proto-Indo-European and Proto-Northwest Caucasian // Mother Tongue. 1994. 21. P. 8-20.

19. Anderson N. Studien zur Vergleichung der indogermanischen und finnisch-ugrischen Sprachen. Schnakenburg-Dorpat, 1879; Uesson A.-M. On Linguistic Affinity: The Indo-Uralic Problem. Malmö, 1970, etc.

20. Dolgopolsky. More about the Indo-European Homeland Problem... P. 241-244.

21. Ibid. P. 242.

22. Gamkrelidze T., Ivanov I. Indo-European and the Indo-Europeans. Mouton - Berlin - New York, 1995. P. 815.

23. Harmatta J. Proto-Iranians and Proto-Indians in Central Asia in the 2nd Millennium B. C. (Linguistic Evidence) // Ethnic Problems of the History of Central Asia in the Early Period. Moscow, 1981. P. 75-83.

24. Misra S. S. The Aryan Problem: A Linguistic Approach. New Delhi. 1992. P. 44.

25. Napolskih V. Uralic and Tocharian: Linguistic Evidence and Archaeological Data // Language, Anthropology and Archaeology, World Archaeological Congress - 3. New Delhi, 1994.

26. Renfrew A. Archaeology and Language. L., 1987; Сафронов В. Индоевропейские прародины. Горький, 1989.

27. Gamkrelidze, Ivanov. Indo-European...

28. Drews. The Coming of the Greeks.

29. Mallory J. P. The Indo-European Homeland Problem: a Matter of Time // JIES. 1995.

30. Ipsen G. Sumerisch-akkadische Lehnwörter im Indogermanischen // Indogermanische Forschungen. 1923. 41. S. 174-183.

31. Diakonoff I. On the Original Home of the Speakers of Indo-European // JIES. 1985. 13. P. 92-174; Dolgopolsky. More about the Indo-European Homeland Problem. P. 230-248.

32. Swadesh M. Unas correlaciones de arqueologia у lingüistica // El problema indoeuropeo / Ed. P. Bosch-Gimpera. Mexico, 1960. P. 343-352; Tischler J. Glottochronologie und Lexikostatistik. Innsbruck, 1973.

33. Ehret С. Language Change and the Material Correlates of Language and Ethnic Shift // Antiquity. 1988. 62. P. 564-574.

34. Устное сообщение В. Блажека. См. также. Coleman R. The Lexical Relationships of Latin in Indo-European // Linguistic Studies on Latin / Ed. J. Herman. Benjamins-Amsterdam, 1994. P. 359-377.

35. Milewski T. Die Differenzierung der indoeuropäischen Sprachen // Lingua Posnaniensis. 1968. 12-13, 37-54; Cowgill W., Mayrhofer M. Indogermanische Grammatik. Bd I. Heidelberg, 1986. S. 69-70; Zimmer S. On Dating Proto-Indo-European: a Call for Honesty // JIES. 1988. 16. P. 371-375; Dolgopolsky. More about the Indo-European Homeland Problem. P. 238 f.

36. Гамкрелидзе, Иванов. Индоевропейский язык...

37. Mallory J.P. Time Perspective and Proto-Indo-European Culture // World Archaeology. 1976. 8. P. 44-56.

38. Idem. In Search of the Indo-Europeans. P. 152 f.

39. Dolgopopsky. More about the Indo-European Homeland Problem. P. 240-241.

40. Gamkrctidze, Ivanov. Indo-European... P. 623-627.

41. Mallory. The Indo-European Homeland Problem...

42. Hamp E.P. The Indo-European Horse // When Worlds Collide / Ed. T. L. Markey, J.A. Greppin. Karoma - Ann Arbor. 1990. P. 211-226.

43. Adrados F. Die räumliche und zeitliche Differenzierung des Indoeuropäischen im Lichte der Vor- und Frühgeschichte // Innsbrucker Beiträge zur Sprachwissenschaft. 1982. 27; Hamp E.P. The Pre-Indo-European Language of Northern (Central) Europe // When Worlds Collide / Ed. T. L. Markey, J.A.C. Greppin. Karoma - Ann Arbor, 1990. P. 293-309; Гамкрелидзе, Иванов. Индоевропейский язык...

44. Misra. The Aryan Problem: A Linquistic Approach; Deo S.D.. Kamanth S. The Aryan Problem. Bharatiya Itihasa Sankalana Samiti, Pune, 1993, etc., но см. также более сбалансированные работы других исследователей, например Sharma R. S. The Aryan Problem and the Horse // Social Scientist. 1993. 21. P. 3-16; idem. Looking for the Aryans. Hyderabad, 1995.

45. Mirsa. The Aryan Problem... P. 41.

46. Clarke D.L. Analytical Archaeology. 2nd ed. Methüen - London, 1978. P. 302-305.

47. Rouse I. Migrations in Prehistory, Inferring Population Movement from Cultural Remains. New Haven-London, 1986: Anthony D. Migration in Archaeology: the Baby and the Bathwater // American Anthropologist. 1990. 92. P. 895-914; Krisliansen K. Prehistoric Migrations - the Case of the Single Grave and Corded Ware Cultures // Journal of Danish Archeology. 1989. 8. P. 211-225.

48. Mallory J. P. Migration and Language Change // Peregrinatici Gothica III / Ed. E. Straume, E. Skar. Oslo. 1992. P. 145-153.

49. Killian L. Zum Ursprung der Indogermanen. Habelt-Bonn, 1983; Häulser A. Kulturebeziehungen zwischen Ost- und Mitteleuropa im Neolithikum? // Jahresschrift für mitteldeutsche Vorgeschichte. 1985. 68. S. 21-74, etc.

50. Hamp. The Pre-Indo-European Language... P. 293-309; Huld U.E. The Linguistic Typology of the Old European Substrate in North Central Europe // JIES. 1990. 18. P. 389-423; Polomé E.C. The Indo-Europeanization of Northern Europe: the Linguistic Evidence // JIES. 1990. 18. P. 331-338.

51. Renfrew. Archaeology; Сафронов В. Ук. соч.; Cavalli-Sforza L.L., Menozzi P., Piazza A. The History and Geography of Human Genes. Princeton, 1994.

52. Schwidetsky I., Rosing F.W. Vergleichend-statistische Untersuchungen zur Antropologie von Neolithikum und Bronzezeit // Homo. 1990. 35. S. 4-45.

53. Согласно А. Долгопольскому (More about the Indo-European Homeland Problem. P. 240), слова, обозначающие лошадь в лувийском и ликийском, могут быть как унаследованными, так и заимствованными из какого-то индоиранского языка.

54. Singer I. Hittites and Hattians in Anatolia at the Beginning of the Second Millennium B. C. // JIES. 1981. 9. P. 119-134; Steiner G. The Role of the Hittites in Ancient Anatolia // Ibid. P. 150-173.

55. Dolgopolsky. The Indo-European Homeland... P. 7-31; idem. More about the Indo-European Homeland Problem. P. 230-248.

56. Cavalli-Sforza, Menozzi, Piazza. The History. P. 291.

57. Sokal R.R., Oden N.L., Thomson B.A. Origins of the Indo Europeans Genetic Evidence // Proceedings of the National Academy of Sciences, USA. 1992. 89. P. 7669-7673.

58. Zvelebil M., Zvelebil K. Agricultural Transition and Indo-European Dispersals // Antiquity. 1988. 62. P. 574-583; idem. Agricultural Transition. Indo-European Origins and the Spread of Farming // When Worlds Collide / Ed. T. L. Markey, J. Greppia. Karoma - Ann Arbor, 1990. P. 237-266; Shenatt A., Sherratt S. The Archaeology of Indo-European: an Alternative View // Antiquity. 1988. 62. P. 584-595.

59. Sherratt A., Sherratt S. The Archaeology... P. 584-595.

60. Горнунг Б. К вопросу об образовании индоевропейской общности. М., 1964; Diakonoff. On the Home... P. 92-174, etc.

61. Bosch-Gimpera P. El Problema Indoeuropeo. Mexico, I960; Devoto G. Origini Indeuropee. Sansoni - Firenze, 1962; Makkay J. Az Indoeurópai Népek Östöorténete. Budapest, 1991; idem. A Neolithic Model of Indo-European Prehistory // JIES. 1992. 20. P. 193-238, etc.

62. Gimbutas M. The First Wave of Eurasian Steppe Pastoralists into Copper Age Europe // JIES. 1977. 5. P. 277-338; idem. The Kurgan Wave № 2 (c. 3400-3200 B.C.) into Europe and the Following Transformation of Culture // JIES. 1980. 8. P. 273-315; idem. Civilization of the Goddess. Harper-San. Francisco, 1991; Anthony D. The Archaeology of Indo-European Origins // JIES 1991. 19. P. 193-222, etc.

63. Adrados. Die räumliche und zeitliche Differenzierung Indoeuropäischen...

64. Parpola A. The Coming of the Aryans to Iran and India and the Cultural and Ethnic Identity of the Dasas // Studia Orientalia. 1988. 64. P. 195-302.

65. Mallory J. P. The Indo-European Homeland: an Asian Perspective // Bulletin of the Deccan College Post Graduate and Research Institute. 1995.

66. Idem. Aspects of Indo-European Agriculture // Festschrift for Jaan Puhvel. 1995.

67. Kosko A. The Vistula-Oder Basins and the North Pontic Region // JIES. 1991. 19. P. 235-257.

68. Manzura I., Savva E., Bogataya I. East-West Interactions in the Eneolithic and Bronze Age Culturess of the North-West Pontic Region // JIES. 1995.

69. Alekshin V.A. On the Location of the Indo-European Homeland. Unpublished Precirculated Paper for Theme 3. Language. Anthropology and Archaeology // World Archaeological Congress. 1994. 3.

70. Ecsedy I. The People of the Pit-grave Kurgans in Eastern Hungary. Budapest, 1979.

71. Mallory. In Search of the Indo-Europeans... P. 243-257.

72. Cofta-Broniewska A. New Tendencies in Studies of Globular Amphorae Culture. Warsaw - Cracow - Poznan, 1991.

73. Gimbutas. Civilization of the Goddess.

74. Klein L. S. A Brief Validation of the Migration Hypothesis with Respect to the Origin of the Catacomb Culture // Soviet Anthropology and Archaeology. 1963. 1.4. P. 27-37; Шевченко A.B. Антропология населения южнорусских степей в эпоху бронзы. Антропология современного и древнего населения Европейской части СССР. Л., 1986. С. 121-215.

75. Мерперт Н. Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского Междуречья. М, 1974; Matiushin G. The Mesolithic and Neolithic in the Southern Urals // Hunters in Transition / Ed. M. Zvelebil. Cambr., 1986. P. 133-150.

76. Shnirelman V. The Emergence of a Food-producing Economy in the Steppe and Forest-Steppe Zones of Eastern Europe // JIES. 1992. 20. P. 123-143.

77. Телегин Д.Я. Среднестохивска культура эпохи меди. Киев, 1973.

78. Chernykh E. N. Ancient Metallurgy in the USSR. Cambr., 1992. P. 42-48.

79. Ibid. P. 44.

80. Mallory J. P., Huld M. E. Proto-Indo-European 'silver' // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. 1984. 97. S. 1-12; Jovanovic B. Silver in the Yamna (Pit-grave) Culture in the Balkans // JIES. 1994. 21. P. 207-214.

81. Jacobs K. Human Postcranial Variation in the Ukrainian Mesolithic-neolithic // Current Antropology. 1993. 34. P. 311-324.