Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. Ю. Русаков

СЛАВЯНСКИЕ ЯЗЫКИ НА БАЛКАНАХ: АСПЕКТЫ КОНТАКТНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

(Ареальное и генетическое в структуре славянских языков. Материалы круглого стола. - М., 2007. - С. 77-89)

 
1. Как неоднократно отмечалось, славянские языки отличаются «большой близостью друг к другу» на всех уровнях языковой системы (например, [Бернштейн 1990: 460]). Вследствие имевшей место в середине первого тысячелетия н. э. широкомасштабной экспансии в северо-западном и юго-западном направлениях, географическое размещение трех основных групп современных славянских языков более или менее соответствует их «генетическим» отношениям. Однако существуют и явления, сближающие отдельные славянские языки с языками «не их» подгрупп (преимущественно, южные с западными и западные с восточными); возникновение соответствующих изоглосс объясняются, как правило, поздними парциальными контактами, не всегда хронологически и территориально точно локализируемыми. Сама возможность такого влияния, без сомнения, поддерживалась долго сохранявшейся близостью славянских языков.
2. Имеются, однако, языковые феномены, достаточно четко делящие славянский языковой ареал на части, не совпадающие с «генетическими» подразделениями. Сюда относится, прежде всего, фонологическое разделение славянского языкового ландшафта на аккомодативную (характеризующуюся большим количеством палатализованных согласных, коррелирующих с твердыми) и не аккомодативную (соответственно, с малым количеством палатализованных/палатальных согласных) зоны. К первой зоне относятся восточно-славянские и лехитские языки, а также восточноболгарские диалекты, ко второй - чешский, словацкий, серболужицкий и южно-славянские, кроме восточноболгарских диалектов. Идеи о подобном разделении славянских языков были выдвинуты Романом Якобсоном [Jakobson 1962/1931], развиты А.В. Исаченко [Исаченко 1963 /1939-40]), в последние годы эта проблематика была всесторонне рассмотрена в монографии И. Савицкой [Sawicka 2001]. Следует отметить несколько существенных моментов.
Разумеется, и «аккомодативная», и неаккомодативная эволюция полностью объясняются возможностями внутреннего развития славянской фонологической системы в эпоху после падения редуцированных. При этом следует указать на то, что неаккомодативное развитие заключается как в «неразвитии» противопоставлений, свойственных, к примеру, восточнославянским языкам, так и в утрате уже существующих фонемных противопоставлений. В целом невккомодативное развитие приближает «юго-западные» (включая чешский, словацкий и лужицкий) славянские языки к языкам SAE (Standard Average European) и, соответственно, отдаляет от языков «евразийского» типа [1]. Подобное ареальное развитие не может не иметь под собой конкретного контактного содержания, и конкретные контактные процессы в качестве объяснения отдельных депалатализационных явлений приводятся для чешского, словацкого и лужицкого (как в целом, так и для отдельных их диалектов).
3. Проблема переходных зон между «центральноевразийскими» и SAE языками в последние годы неоднократно ставилась применительно к разным языкам и языковым ареалам (см., например, [Koptjevskaja-Tamm, Wälchli 2001: 728-733] для циркумбалтийских языков). Одной из таких зон признаются Балканы. Действительно, для балканских языков мы имеем сравнительно высокий уровень индекса принадлежности к SAE союзу: восемь или девять признаков (из двенадцати, приведенных в [Haspelmath 2001]) для албанского, греческого и арумынского, шесть-восемь признаков для болгаро-македонских диалектов [2]). Как отмечал М. Хаспельмат [Haspelmath 2001: 1506-1507], время формирования SAE союза представляет собой достаточно неопределенный и длительный период, продолжавшийся, по всей видимости, от эпохи Карла Великого до раннего Нового времени включительно. Этот же период мы можем рассматривать как эпоху формирования БЯС. Таким образом, процессы «балканизации» и «европеизации» балканских языков, взятые en masse, разграничить достаточно трудно [3].
Одновременно «балканизация» принесла с собой ряд языковых черт, чуждых ядру SAE ареала. Это, прежде всего, постпозитивный артикль и отсутствие или редукция инфинитива. Эти же черты не свойственны и большей части славянских языков.
4. При обращении к специфическому развитию славянских языков на Балканах хочется ответить, по крайней мере, на две группы вопросов. Первая заключается в определении конкретной контактной ситуации, «ответственной» за возникновение того или иного конкретного «балканизма». Необходимо понять, какие языки принимали участие в контакте, какой характер носило контактное взаимодействие групп носителей этих языков, каковы были хронологические и географические рамки этих контактов. Сразу можно отметить, что более или менее полные ответы на эти вопросы, по всей видимости, никогда не будут найдены, однако продвинуться по пути их решения вполне возможно.
Вторая группа вопросов сводится к выяснению того, чтó в славянских языках на Балканах меняется под контактным влиянием, а чтó сохраняется достаточно стойко. Хотелось бы также выяснить, чем может быть объяснена подобная неравномерность контактного развития.
5. Что касается первой группы вопросов, следует подчеркнуть прежде всего неоднократно отмечавшуюся рецептивность славянских языков на Балканах: они больше менялись, чем были источником контактного изменения: чуть ли не единственный из «крупных» балканизмов, хорошо объясняющийся славянским влиянием, - специфическое образование числительных второго десятка (см., например, [Lindstedt 2000: 236]) [4]. Современные контактологические представления заставляют искать причины подобной рецептивности не в собственно лингвистических свойствах балканских языков, а в социо-исторических особенностях контактных ситуаций.
В своей известной монографии С. Томасон и Т. Кауфман [Thomason, Kaufman 1988] показали, что все контактные ситуации сводятся к двум типам: сохранение языка и языковой сдвиг, и что базовые интерференционные механизмы не зависят от типа ситуации, хотя последний и влияет на особенности реализации этих процессов - при сохранении языка интерференционные процессы действуют сперва на лексическом уровне и лишь затем (обычно при смене языковой доминации) начинается фонетическое и грамматическое влияние «второго» языка, при языковом сдвиге, если влияние «субстратного» языка имеется, оно проявляется прежде всего в фонетике и синтаксисе.
В плане историческом определить зоны потенциального языкового сдвига достаточно трудно, все предположения поневоле носят гипотетический характер.
В отношении балкано-славянского, в частности, встает вопрос об ассимиляции доосманских тюрков, в первую очередь, протоболгар. Мы по крайней мере достоверно знаем из исторических источников, что такая ассимиляция имела место. То обстоятельство, что в болгарском лексическом фонде вычленяется мало ранних тюркских лексических заимствований, не противоречит предположению о том, что какое-то субстратное влияние могло иметь место, - помимо трудности вычленения разных слоев тюркизмов вследствие значительной языковой близости тюркских языков и диалектов, следует учитывать также, что при языковом сдвиге, как уже говорилось выше, влияние следует искать прежде всего в фонетике и синтаксисе. В этой связи привлекательной, хотя и слабодоказуемой, остается гипотеза Ю.К. Кузьменко, пытающегося объяснить возникновение постпозитивного артикля в и.-е. языках (балканских, скандинавских, армянском) контактным влиянием языков с посессивным склонением [Kuzmenko 2003]. В отношении балканских языков речь идет о доосманских тюрках - от протоболгар до куманов. Носители тюркских диалектов могли отождествить собственные посессивные суффиксы с иногда оказывавшимися в постпозиции указательными местоимениями балканских языков. Это отождествление могло привести к закреплению этих местоимений в постпозиции. Далее постулируются процессы грамматикализации, приведшие к современному состоянию.
Разумеется, гипотеза Кузьменко практически недоказуема (как, впрочем, и подавляющее большинство «субстратных гипотез») и оставляет много нерешенных вопросов как исторического, так и собственно лингвистического характера. Напротив, лингвистическое влияние восточнороманских языков на развитие болгарского, как будто бы, не вызывает особых сомнений. Влияние это могло реализовываться, в частности, и вследствие перехода части «влахов» на болгарский язык [5]. Временны е рамки этих процессов были, по всей видимости, довольно длительными, они могли продолжаться с IX по XIII-XIV века (см., например, [Черняк: 1998: 195-201]). Результатом этого влияния должен был стать переход болгаро-македонского именного словоизменения на путь развития аналитизма. Речь идет, прежде всего, о копировании предложных конструкций «романского» типа, служащих для выражения косвеннообъектных и посессивных отношений. Дальнейшее падение именного склонения после победы этих тенденций могло развиваться «внутриязыковым» образом, о чем свидетельствуют многочисленные реликты именного склонения, по-разному сохраняющиеся в болгарских и македонских диалектах (см. [Цыхун 1981: 23-91; Дуриданов, Младенов 1989: 96-98, 112]). Другим результатом восточно-романского влияния является постпозиция артикля и особенности маркировки определенности на левом члене именной группы. Географически локализовать центр контактов и точно определить диалектные особенности языка-донора достаточно трудно, в конечном итоге это упирается в нерешенные вопросы румынского этногенеза [6]. Не будем мы вдаваться и в проблему появления постпозитивного артикля в восточнороманском [7].
По-видимому, другим очагом инноваций, распространявшихся частично путем языкового сдвига «в славянскую сторону» была западно-балканская (или центрально-балканская) зона албано-арумыно-греческо-македонских контактов [8]. Действительно, мы имеем здесь целый пучок ярких схождений в области особенностей употребления артиклей, местоименного удвоения объекта, синтаксиса падежных и предложно-падежных форм (см., например, материал, опубликованный в [МДАБЯ-1; МДАБЯ-2]). Из изоглосс, относящихся к морфологии и морфосинтаксису отметим наличие перфекта, образованного с помощью глагола «иметь» [9] и, особенно, разительное сходство в строении и употреблении будущего в прошедшем (образуется с помощью неизменяемой частицы, восходящей к глаголу желания, и имперфекта смыслового глагола в личной форме, как правило, конъюнктива; употребляется, в частности, как 1) будущее в прошедшем; 2) в аподосисе ирреального или потенциального условного периода; 3) как хабитуалис в прошедшем (см. подробное описание функционирования и истории этих форм в [Gołąb 1964], см. также [Асенова 1989: 172-190]). З. Голомб объясняет распространение этой формы (в частности, в македонском) разносторонними языковыми контактами, указывая на особую роль арумынского и постулируя между прочим переход арумынского населения на македонский (что и объясняет ряд черт последнего). Не отрицая реальность таких процессов, укажу лишь на то, что и habeo-перфект и «западнобалканская» форма будущего в прошедшем представлены и в ряде южно-болгарских рупских говоров, распространенных на территории Греции ([Дуриданов, Младенов 1989: 106-108, 120-121], см. также «западно-балканскую» форму будущего в прошедшем в родопских говорах: [МДАБЯ-2: 63]). По крайней мере для этих диалектов, реальным остается греческое влияние в распространении данных явлений, а следовательно, греческое влияние нельзя исключить и для македонского (и южноалбанского) ареала в целом [10].
Разумеется, говоря о греческом влиянии на славянский, мы переходим от потенциального влияния через языковой сдвиг к ситуации «классического» языкового контакта, когда доминирующий и престижный в культурном плане язык оказывает воздействие на первый язык билингвального речевого сообщества.
Вообще надо заметить, что в реальных контактных ситуациях основные типы билингвальных ситуаций достаточно трудно отграничить друг от друга. Это хорошо видно, например, из описания исторической и социолингвистической ситуации сербских говоров албанско-черногорского пограничья (см. [Соболев 1990] с опорой в основном на классические труды П.А. Ровинского и А.М. Селищева). Действительно, мы имеем в данном случае длительную ситуацию языковых контактов (первые албано-славянские языковые контакты к северу от Шкодры документально фиксируются в XIII веке, а теоретически они могли начаться и раньше, ситуация активного двустороннего билингвизма существовала, по крайней мере, до начала ХХ века). Она складывалась из а) постоянного межэтнического общения, когда «этнические» сербы говорили по-албански, а «этнические» албанцы - по-сербски; б) смены языка: албанцы «ассимилировались с сербами», сербы албанизировались [Соболев 1990]. В некоторых случаях в прошлом, по всей видимости, вообще было трудно говорить о какой-либо определенной этнической самоидентификации некоторых групп населения [11]. В результате тесных албано-сербских контактов в черногорских говорах произошло отождествление албанских генитивных конструкций с аналитическим связующим формантом с сербскими предложными конструкциями с предлогом от и, как следствие, «своего рода выравнивание структуры субстантивного словосочетания в черногорских говорах по единой модели, ... которая структурно идентична генитивной албанской синтагме» ([Соболев 1990: 18]; см. также [Цивьян 1965: 64-65]).
По-видимому, ситуация, при которой некоторый набор языков в отдельном регионе более или менее сохраняется, но происходит смена языков (или языковой доминации) у определенных групп населения, была весьма характерна для Балкан.
Другой ареал балканского влияния на славянский - сербские диалекты призрено-тимокской зоны. Хронологически датировать балканизацию этих диалектов достаточно трудно [Соболев 1998: 142]. Диалекты слева от так называемой линии Ивича (см., например, [Ивић 1956: 16]), проходящей по крайнему западу болгарской территории, по-видимому, оказались здесь «вследствие миграции населения с запада» [Соболев 2003], вероятно, они вошли на этой территории в соприкосновение с восточнороманским населением, возможно близким к этническим группам, участвовавшим в этноязыковых процессах на территории Македонии (см. достаточно большое количество романских топонимов на этой территории, [Сухачев 1990: 239]). Интересно, что, хотя степень балканизации призрено-тимокских говоров несколько ниже, чем болгаро-македонских диалектов, они разделяют ряд «балканистических» изоглосс с говорами Македонии (см. [МДАБЯ-1; МДАБЯ-2]).
6. Что касается ответа на вопрос о том, чтó меняется в славянских языках, а чтó остается сравнительно стабильным, то ограничусь лишь несколькими замечаниями.
1) В целом балканские языки, включая балканославянские, в своем развитии следуют закономерностям, известным по другим контактным ситуациям. Большинство балканизмов представляют собой либо семантический сдвиг в сфере употребления какой-либо формы под влиянием формы другого языка, либо копирование аналитических конструкций окружающих языков. Подтверждаются и неоднократно высказывавшиеся соображения о реальности параметров, положительное значение которых облегчает реализацию иноязычного влияния в сфере грамматики (см. обсуждение этой проблемы, например, в [Harris, Campbell 1995: 122-136]). Среди них:
- ясность и простота формального выражения значения (служебное слово > агглютинативный аффикс > флексия);
- ясность и однозначность значения;
- принадлежность явления к дискурсообразующей и эмотивной сфере языка;
- структурная близость конкретного фрагмента грамматической системы двух языков.
2) Чем более грамматическая конструкция отвечает этим параметрам, тем больше шансов у нее оказать интерференционное воздействие. Система имени в балканских языках оказывается более проницаемой, чем глагольная система, а в рамках глагольной системы модальная сфера - более проницаемой, чем видо-временная.
В этой связи особый интерес представляет собой такая базовая для всех славянских языков категория, как вид. Действительно, как будто бы нет славянского языка, в котором эта категория оказалось бы разрушенной. Вид, с чрезвычайной формальной сложностью и непрозрачностью его выражения и тесным переплетением грамматического и лексического в плане семантики конкретных лексем, казалось бы, должен сопротивляться интерференционному воздействию со стороны языков, в которой нет соответствующей категории (я имею в виду вид славянского типа). В целом так и происходит [12].
Интерференционное воздействие на балканославянскую видовременную (в широком смысле) систему реализуется как бы на ее периферии, там, где она смыкается с модальной сферой (будущее, будущее в прошедшем) или со сферой эвиденциальности. Тем не менее, интересно отметить, что в болгаро-македонском (единственном из славянских языков!) происходит нечто вроде наложения романской видо-временной системы на славянскую: наряду с оппозицией СВ : НСВ сохраняется оппозиция аорист : имперфект, а также имеется система аналитического перфекта. Болгарский как бы законсервировал или даже развил положение, зафиксированное в древних славянских языках (старославянском, древнерусском, старочешском), т.е. в языках, переживавших процесс становления видовых противопоставлений (см. [Маслов 1984: 91-111]). Возникает вопрос о том, насколько этой консервации могло способствовать восточнороманское влияние [13]. Интересно, что возникшая видовременная система оказывается достаточно нестабильной, что проявляется, в частности, в постепенном вытеснении форм аориста несовершенного вида и, особенно, имперфекта несовершенного вида, либо вообще из употребления (как в македонском: «Сейчас, через полвека с момента кодификации македонского литературного языка, аорист от глаголов несов. вида молодым поколением практически уже не употребляется» [Усикова 2003: 197]), либо в специфические синтаксические или прагматические контексты.
 
 

Примечания

1. Не буду касаться здесь вопроса о том, насколько палатализации согласных сущностно связаны с отсутствием политонии (второго признака евразийского союза по Якобсону).

2. Проверка признаков М. Хаспельмата проводилась на основе материалов Малого диалектологического атласа балканских языков [МДАБЯ]. Неполная однозначность подсчетов определяется для албанского, арумынского и греческого неясностью в оценке некоторых параметров, а для болгаро-македонских диалектов неоднородностью самого материала, см. об этом ниже. Об албанском как языке SAE типа см. [Русаков 2004].

3. Ср.: «балканизация раннего цыганского вызывает одновременно европеизацию многих его черт» [Matras 2001: 199].

4. Речь не идет при этом о славянском влиянии на отдельные островные балканские диалекты. Так, чрезвычайно сильно славянское влияние на меглено- и истрорумынский, достаточно сильное болгарское влияние испытали албанские говоры Болгарии и Украины и т.п.

5. См. достаточно четкую формулировку А.Б. Черняка: «Таким образом, схема болгарского этногенеза должна выглядеть следующим образом: 1 этап - ассимиляция праболгар на территории нижней Мезии и Малой Скифии (Добруджи) и 2 этап - ассимиляция ромеев, главным образом влахов, на территории диоцезов Фракия (до Странджы) и Дакия» [Черняк 1998: 195].

6. Ситуация в румынском в плане выражения посессивных отношений отличается значительным диалектным разнообразием, как на уровне балканороманских «макродиалектов» (арумынского, мегленорумынского, истрорумынского), где генитивный артикль практически превратился в предлог, так и на уровне диалектов собственно дакорумынского (в большинстве диалектов - за исключением мунтянских - в генитивной конструкции мы имеем предлог a). Таким образом, на большей части балкано-романского ареала возобладала «романская» тенденция маркировки посессивных отношений (см. [Koptjevskaja-Tamm 2003]). Выражение посессивности в болгаро-македонских диалектах отличается от ситуации в мунтянских диалектах и литературном румынском, где сохраняется синтетический генитив и появляется в определенных позициях «посессивный артикль», однако при контактах «связующий артикль» и предлог вполне могут отождествляться (см. ниже).

7. Возможное влияние албанского на восточнороманский в области именной группы - лишь один фрагмент чрезвычайно сложной и, вероятно, ключевой для понимания особенностей возникновения феномена балканских языков, проблемы древних (прото)албанских/(прото)румынских контактов. Отнюдь не пытаясь решить здесь в целом вопросы, относящиеся к проблематике албано-румынских схождений, заметим, что их можно объяснить либо интенсивными контактами между предками албанцев и предками румын, либо тем, что предки албанцев и палеобалканское население, перешедшее затем на латынь, говорили на близкородственных диалектах. В сущности, для решения вопроса о происхождении конкретного схождения точный ответ на вопрос о характере албано-румынского билингвизма не так уж важен. В любом случае мы имеем дело с интенсивным билингвизмом с доминированием одного из языков, а идет ли речь о палеобалканско-(фракийско?)-латинском билингвизме у предков румын (субстрат) или протоалбанско-проторумынском билингвизме, не так существенно.

8. Впрочем, эту зону, согласно идеям, восходящим еще к Г. Вейганду, часто считают ключевой и для распространения балканизмов вообще, см., например: «Эпицентр балканизмов находится, как кажется, где-то южнее Охридского озера и озера Преспа, где встретились греческий, албанский, македонский арумынский и цыганский языки, и где их местные варианты несомненно более похожи друг на друга, чем все пять идиомов, взятые в целом» [Lindstedt 2000: 234]. Этот тезис, несомненно, в целом верно описывает ситуацию, однако остается неясным, можем ли мы считать этот регион центром иррадиации всех балканизмов. Как будто бы, по крайней мере албано-(дако)румынские схождения в области построения именной группы должны относиться к более раннему периоду и к более северной зоне.

9. Один из признаков, относящих македонские говоры (в отличие от болгарских) к SAE-ареалу.

10. Это не снимает вопроса об арумынском влиянии на образование этой формы в самом греческом.

11. См., например, этногонические предания об общности происхождения черногорских племен Пиперов и Васоевичей и албанского фиса Красниче [Десницкая 1968: 59 прим. 32].

12. Интересно, что в условиях сильного языкового контакта с доминацией славянских языков, языки-реципиенты копируют некоторые компоненты выражения видовых значений, см. частичное калькирование славянской префиксальной системы в идиш, заимствование системы русских и других славянских префиксов рядом цыганских диалектов, заимствование славянских перфективирующих префиксов и имперфиктивирующих суффиксов в истрорумынском (!) [Нарумов 2001]. Однако надо отметить, что полностью славянская видовая система нигде не копируется.

13. Единственный славянский язык за пределами южнославянской языковой области, сохранивший формы аориста и имперфекта, - верхнелужицкий. Но здесь формы имперфекта оказались закрепленными за глаголами НСВ, а формы аориста - за глаголами СВ [Маслов 1984: 20], в чем можно было бы увидеть влияние немецкого с его недифференцированным в видовом плане синтетическим претеритом.

Литература

Асенова П. (1989). Балканско езикознание: основни проблемы на балканския езиков съюз. София.
Бернштейн С.Б. (1990). Славянские языки // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 460-461.
Десницкая А.В. (1968). Албанский язык и его диалекты. Л.
Дуриданов И., Младенов М. (1989). Дистрибуция на балканизмите в българските диалекти // Studia z filologii polskiej i słowiańskiej. 25. Warszawa, 93-125.
Ивић П. (1956). Диjалектологиjа српскохрватског jезика. Нови Сад: Матица Српска.
Исаченко А.В. (1963/1939-40). Опыт типологического анализа славянских языков // Новое в лингвистике. Вып. 3. М.: «Иностранная литература», 106-121.
Маслов Ю.С. (1984). Очерки по аспектологии. Л.: ЛГУ.
МДАБЯ-1 - Малый диалектологический атлас балканских языков / Под ред. А.Н. Соболева. Пробный том. München: Biblion Verlag, 2003.
МДАБЯ-2 - Малый диалектологический атлас балканских языков / Под ред. А.Н. Соболева. Серия грамматическая с преимущественным вниманием к структуре балканославянских языков. München: Biblion Verlag, 2005.
Нарумов Б.П. (2001). Истрорумынский язык/диалект // Языки мира. Романские языки. М.: Academia, 656-670.
Русаков А.Ю. (2004). Албанский язык: между Востоком и Западом // IX Конгресс по изучению стран Юго-Восточной Европы. Доклады российских ученых. СПб., 259-274.
Соболев А.Н. (1990). Заметки о падежных системах сербохорватских говоров контактных зон. Београд.
Соболев А.Н. (1998). Сербохорватский язык // Основы балканского языкознания. Языки балканского региона. Ч. 2. Славянские языки. СПб, 114-155.
Соболев А.Н. (2003). Южнославянские языки в балканском ареале. Доклад к XIII Международному съезду славистов (Любляна, август 2003). Marburg.
Сухачев Н.Л. (1990). Истрорумынский язык // Основы балканского языкознания. Языки балканского региона. Ч. 1. Новогреческий, албанские, романские языки. Л., 231-247.
Усикова Р.П. (2003). Грамматика македонского литературного языка. М.
Цивьян Т.В. (1965). Имя существительное в балканских языках. М.
Цыхун Г.А. (1981). Типологические проблемы балканославянского языкового ареала. Минск.
Черняк А.Б. (1998). Болгарский язык (разделы 1-4) // Основы балканского языкознания. Языки балканского региона. Ч. 2. Славянские языки. СПб, 189-206.
Harris A.C., Campbell L. (1995). Historical Syntax in Cross-Linguistic Perspective. Cambridge: Cambridge University Press.
Haspelmath M. (2001). The European linguistic Area: Standard Average European // M. Haspelmath et al. (eds.). Linguistic Typology and Language Universals. V. 2. Berlin, New York: de Gruyter, 1492-1510.
Jakobson R. (1962/1931). К характеристике евразийского языкового союза // R. Jakobson. Selected Writings. I. Phonological Studies. s’-Gravenhague.
Koptjevskaja-Tamm M. (2003). Possessive noun phrases in the languages of Europe // F. Plank (ed.). Noun Phrase Structure in the Languages of Europe. Berlin, New York: Mouton de Gruyter.
Koptjevskaja-Tamm M., Wälchli B. (2001). The Circum-Baltic languages. An areal-typological approach // Ö. Dahl, M. Koptjevskaja-Tamm (eds.). Circum-Baltic Languages. Typology and Contact. Vol. 2. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 615-750.
Kuzmenko Ju. K. (2003). Die Quellen der Artikelsuffigierung in den Balkansprachen // Актуальные проблемы балканистики. СПб.
Lindstedt J. (2000). Linguistic Balkanization: contact-induced change by mutual reinforcement // D.G. Gilbers et al. (eds.). Languages in Contact (= Studies in Slavic and General Linguistics, vol. 28). Amsterdam, Atlanta (GA): Rodopi, 231-246.
Matras Ya. (2001). Romani. A Linguistic Introduction. Manchester.
Sawicka I. (2001). An Outline of the Phonetic Typology of the Slavic Languages. Toruń
Thomason S.G., Kaufman, T. (1988). Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics. Berkeley (CA): University of California Press.