Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. И. Федута

ПУШКИН ГЛАЗАМИ ГРИБОЕДОВА: РОМАН Ю. Н. ТЫНЯНОВА "СМЕРТЬ ВАЗИР-МУХТАРА"

(Письма прошедшего времени. Материалы к истории литературы и литературного быта Российской империи. - Минск, 2009. - С. 241-248)

 
Проблема адекватности изображения взаимоотношений исторических персонажей, их восприятия друг другом является ключевой для романов, относящихся к «романам исторического костюма». В этой связи весьма показателен роман Ю. Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» - бесспорно, одно из лучших произведений исторической прозы 20–30-х гг. ХХ в. и, как точно определил А. В. Белинков, «главная книга Тынянова» [1].
Действительность в романе представлена как увиденная глазами центрального героя - Александра Сергеевича Грибоедова. При этом тенью на протяжении всей книги Грибоедову сопутствует другой персонаж - Александр Сергеевич Пушкин. «Смерть Вазир-Мухтара» начинается характеристикой двух противостоящих друг другу эпох, символами которых, по мнению Тынянова, были эти два человека: «Было в двадцатых годах винное брожение - Пушкин. Грибоедов был уксусным брожением» [2]. Финальная глава романа, тринадцатая, написана с очевидной установкой на соответствующий эпизод из пушкинского «Путешествия в Арзрум», причем «встречи Пушкина с Кюхельбекером (в «Кюхле». - А. Ф.) и Грибоедовым написаны по пушкинским текстам и не искажают источников» [3]. Но если отношение Пушкина к Грибоедову могло быть реконструировано Тыняновым по пушкинским текстам, то грибоедовских текстов, по которым можно было бы проследить отношение реального Грибоедова к реальному Пушкину, как известно, почти нет. И отношение романного Грибоедова к романному Пушкину, таким образом, есть плод художественного вымысла автора «Смерти Вазир-Мухтара». Попытаемся проследить, каково же это отношение.
«Смерть Вазир-Мухтара» - роман о смерти чужого всем человека, русского с персидским титулом, обреченного уже названием романа и потому воспринимаемого читателем как временно пребывающего среди живых. Эта отчужденность героя продемонстрирована уже в первых эпизодах романа - в беседе с матерью, встречах с Ермоловым, Чаадаевым, Бегичевым. Мать, единомышленники, друг - все они равно отторгают Грибоедова, будучи не в состоянии ни понять его помыслы, ни довериться ему. И он, в свою очередь, отторгает их, поскольку их жизнь чересчур мелка, наполнена мелочами, как и всякая жизнь вообще. На фоне этих мелочей Грибоедов, автор колоссального проекта управления Кавказской компанией, кажется титаном среди пигмеев.
Пушкин - вероятно, единственный из встретившихся с ним в его последний приезд в столицу, кто искренне стремится наладить отношения: «Пушкин подошел к нему и просто протянул руку.
- Рад вас видеть! - закричал он сквозь Буальдье. - Завидую вам. Вы скачете по Персии, а мы по журналам» (с. 45).
Слово «завидую», «зависть» повторяется Пушкиным во время первой встречи трижды. Все три раза Пушкин имеет в виду причастность Грибоедова к историческим событиям, теоретическую возможность полноценной самореализации политических амбиций. Но Грибоедов воспринимает Пушкина в иной социальной роли - не политической, а литературной: «Литературные мальчики… захлебываясь, читали новые стихи Пушкина и с завистью оспаривали друг перед другом первенство в сплетнях и мелочах» (с. 53). Пушкин для Грибоедова - такой же символ поэтического успеха, как Грибоедов для Пушкина - символ успеха политического. При этом ущемленное авторское самолюбие Грибоедова не дает ему смириться с пушкинским успехом. Он чувствует то же чувство зависти: «“Горе” его лежало ненапечатанное, непредставленное, под спудом, он писал теперь другую пьесу. Быть комическим автором одной пьесы - в этом было что-то двусмысленное». И - как вывод: «С Пушкиным должно было быть осторожным. Он смущал его, как чужой породы человек» (с. 45).
Как Чаадаев или Ермолов чувствуют чуждость и враждебность, исходящую от самого Грибоедова («Его вытолкал Ермолов, ему нечего делать у Чаадаева» [4]), так Грибоедов чувствует пропасть, отделяющую его от Пушкина и не желает ее преодолевать. При этом, завидуя Пушкину-поэту, Грибоедов оправдывает свое неприятие его и как человека с определенной политической установкой: «Александр Сергеевич Пушкин был тонкий дипломат. Сколько подводных камней миновал он с легкостью танцевальной. Но жизнь простей и грубей всего, она берет человека в свои руки. Пушкин не хотел остаться за флагом. Вот он кидает им кость» (с. 129). Поэтическая «дипломатия» Пушкина - автора «Стансов» - становится фоном, на котором реальная дипломатия Грибоедова смотрится как «нетонкая», негибкая. Точно так же стихи Грибоедова воспринимаются Грибоедовым в контексте пушкинских крайне невыгодно для самого себя: «Вскоре выходил вторым изданием Пушкина “Кавказский пленник”. Так вот, у него в трагедии Кавказ был голый и не прикрашенный, как на картине, а напротив того, дикий и простой, бедный. О “Пленнике”, он, разумеется, ничего не сказал.
Странное дело, Пушкин его стеснял. Читая, он чувствовал, что при Пушкине он написал бы, может быть, иначе» (с. 132).
Это не случайно. Тот же А. В. Белинков обратил внимание на систему двойников в романе - Иван Сергеевич Мальцов (секретарь посольства в Тегеране, единственный спасшийся российский дипломат), слуга Грибоедова Сашка Грибов, Молчалин, чей образ постоянно всплывает в сознании его же создателя [5]. Вместе с тем двойником Александра Сергеевича Грибоедова является и Александр Сергеевич Пушкин, что весьма комически обыгрывается в сцене «литературного обеда» у Булгарина в описании речи Греча:
«Греч встал.
- Александр Сергеевич, - сказал он Грибоедову, - и Александр Сергеевич, - сказал он Пушкину…
Потом он говорил о равных красотах обоих, о Байроне и Гете, о том, что предстоит совершить, - и кончил:
- …вам, Александр Сергеевич, и вам, Александр Сергеевич.
Все хлопали. Дюрова хлопала. Петя и Леночка захлопали.
Грибоедов встал, желтый, как воск» (с. 130–131).
Реакция Грибоедова однозначно негативна, что и передает характеристика «желтый, как воск» (он помертвел, уподобился остывшей, лишившейся пламени церковной свече). Его краткая ответная речь, адресованная Гречу, подчеркивает это:
«- Нынче Гете и Байрон. Никто не смеет сказать, что он проник Гете, и никто не хочет признаться, что он не понял Байрона. …Я не понимаю, как ставить под рекрутскую меру разные красоты. Две вещи могут быть хороши, хотя вовсе не подобны. Ваше здоровье, Николай Иванович, - протянул он бокал Гречу, - и здоровье Фаддея Венедиктовича.
И сел.
Говорил он просто и нераздражительно, и опять захлопали» (с. 131).
Здравица в честь литераторов Греча и Булгарина пародирует здравицу самого Греча в честь литераторов Грибоедова и Пушкина. Было от чего испытывать раздражение и для чего скрывать его от слушателей. Само сопоставление автора непоставленной комедии с самым издаваемым поэтом эпохи воспринимается Грибоедовым как бестактное. Но его реакция на двойную параллель Греча - одновременное сравнение его с Пушкиным и их обоих с Гете и Байроном - также показательна и имеет под собой историко-литературную основу: известно, что Грибоедов переводил «Пролог в театре» к «Фаусту» Гете, а Пушкина именовали «русским Бейроном» [6]. Байрон, таким образом, становится для Грибоедова в романе символом дешевого мимолетного успеха, в то время как Гете - символом непостижимой силы великого искусства. При этом созвучие фамилий Грибоедов - Греч не оставляет сомнений, что этой комической параллелью второму Александру Сергеевичу - Пушкину, - за пределами романа мечтающему о мирной семейной жизни, отводится участь двойника романного «примерного семьянина» Фаддея Булгарина, рогоносца и женина подкаблучника.
Невольно возникшая параллель с Булгариным усиливается в следующей главке, когда Грибоедов интересуется чтением своего слуги, Сашки. Слуга, читающий «Талисман» из «слежалого песельника, что ли» (с. 134), именно пушкинские строки считает стихами, в то время как фрагмент из «Грузинской ночи» вызывает у него возражения: « - Вы не стихи читали, Александр Сергеевич, - поучительно сказал Сашка, - стихи это называется песня, а у вас про старуху» (с. 134). Булгарина, как известно, неоднократно упрекали в том, что его произведения читали лакеи [7]. Лакей, читающий Пушкина, вызывает у Грибоедова закономерное раздражение, однако это его собственный лакей, Сашка Грибов, который также в художественной системе «Смерти Вазир-Мухтара» является одним из двойников Грибоедова. Это второе «я» автора «Горе от ума», которое, несмотря на вполне рациональное стремление первого «я» быть осторожным, понимает и принимает пушкинскую поэзию. Шипящий от злости и гонящий прочь Сашку Грибоедов на самом деле злится на себя и пытается прогнать Пушкина от себя и из собственной жизни [8].
Но Пушкин словно преследует Грибоедова. Стоит, сидя подле Нины Чавчавадзе, Грибоедову задуматься и вспомнить о Булгарине, Нина вспоминает о Пушкине: «А Пушкин похож на свои портреты?» (с. 300). Выясняется, что ее отец переводил одну из пушкинских элегий, причем Грибоедов тут же отмечает для себя, что именно эту пушкинскую элегию он не любил. Хотя автор не развивает дальнейший ход грибоедовской рефлексии, очевидно, что интерес Нины к Пушкину должен был неприятно поразить жениха.
И Булгарин, второй спутник Грибоедова, его верный и любимый им друг, также вспоминает о Пушкине в разговоре с женой Леночкой: «Говорят, Пушкин на Кавказ просился. За вдохновением. Или в картишки поиграть. В долгах по горло сидит. Только нашего не перешибет, шалишь. Про фонтаны во второй раз не напишешь. Баста» (с. 264). Фактически Булгарин пересказывает то, что не говорит в начале романа Грибоедову сам Пушкин, но что встает ощутимо за его признанием: «Завидую вам. Вы скачете по Персии, а мы по журналам» (с. 45). Но одновременно Булгарин как бы формулирует ответную реплику Грибоедова, злорадную, непроизнесенную: «Про фонтаны во второй раз не напишешь. Баста» (с. 264).
Булгарин, говоря о Пушкине, как бы артикулирует те мысли, которые засели в голове Грибоедова. Рассказ его Грибоедову о главе «Евгения Онегина», якобы заложенной И. Е. Великопольскому, исполнен злорадства. Особенно чувствуется торжество в пересказе реакции Пушкина на послание Великопольского: «Орет на цензуру, вольнолюбие да и только, - а сам разве не вводит цензуру? И притом если бы сам не был пасквилянт. А то ведь пасквили и пасквили. А попробуй запретить
ему ругаться, - так это стихи, вдохновения, сладкие звуки и молитва. И ведь ввернет в восьмую главу такое, что тот бедняк прямо…» (с. 55). При этом показательно, что свою дружбу с Булгариным «романный» Грибоедов также воспринимает «на фоне Пушкина»: «Фаддей был писатель Гостиного Двора и лакейских передних. Это нравилось Грибоедову. Его предки были думные дьяки. Негритянский аристократизм Пушкина был ему смешон» (с. 53). Упоминание о «негритянском аристократизме» явно апеллирует к известной истории о публикации историческим Булгариным анекдота о продаже арапа Ибрагима за бутылку рома русскому шкиперу - анекдота, вызвавшего к жизни «Мою родословную» Пушкина. Наконец, неслучайно эту же главку автор заканчивает грибоедовским вопросом: «Умею ли я писать? Ведь у меня есть, что писать. Отчего же я нем, нем, как гроб?» (с. 57).
Две последние встречи Грибоедова и Пушкина в романе произойдут посмертно, за гробом Грибоедова. Первая - в зале театра, подобно тому, как произошла и первая их встреча в начале романа. С той лишь разницей, что на этот раз в зале не будет ни Грибоедова, ни Пушкина: Тынянов опишет представление балета Ш. Дидло на музыку К. Кавоса «Кавказский пленник, или Тень невесты», в котором «прыжки и вальсы были вдохновлены стихами Пушкина» (с. 426). «Пушкина в зале не было. Он был на военном театре» (с. 426). Спектакль дается в честь приезда персидского принца Хозрева-Мирзы, привезшего официальные извинения персидского правительства в связи с гибелью русских дипломатов в Тегеране. Отсутствующий Пушкин - и отсутствующий Грибоедов, тень которого незримо присутствует в зале.
Встречаются они в заключительной сцене романа, написанной по соответствующему эпизоду из пушкинского «Путешествия в Арзрум», - сцене встречи Пушкина с арбой, везущей тело убитого Грибоедова. Причем Пушкину кажется, что Грибоедов - еще недавно, по его же собственным словам, немой «как гроб» (с. 57) - «тонкой рукой прикоснулся к нему... и сказал:
- Я все знаю» (с. 436).
Эта последняя встреча живого Пушкина с оживающим и всезнающим, как и положено тени, вернувшейся из загробного мира, Грибоедовым - пророческая. Изначально мертвый Грибоедов предупреждает о грядущей и неизбежной смерти живого Пушкина. До этого мертвый - и оживающий - Грибоедов уже показан в Петербурге, проходящим тот же путь, что и в начале романа: в частности, он встречается и с дипломатическим начальством, распекающим его за доставленные неприятности («он все-таки вполз нежданным гостем в Петербург и в Москву. И там был строго распечен графом Нессельродом Вазир-Мухтар», с. 410), и с Фаддеем Булгариным (с. 412–415). Сенковский, в начале романа принимавший вместе с Грибоедовым экзамен у студентов, изучавших восточные языки, в конце романа расшифровывает надписи на гигантском алмазе, присланном в качестве платы за гибель посла. Грибоедов как бы заново проходит тот же путь, что и за год до смерти, в начале романа, заглавие которого его изначально обрекает на смерть. И на этом пути его вновь ждет встреча с Пушкиным.
Все встречи Пушкина и Грибоедова строятся в романе «Смерть Вазир-Мухтара» на противопоставлении живого и мертвого, плодотворного и бесплодного. «Уксусное брожение» эпохи (с. 5) противостоит «винному брожению» как смерть противостоит жизни, старость молодости, душевный порыв рациональному расчету. Тынянов в точности воспроизводит конфликт пушкинских «Моцарта и Сальери», трагедии, в которой зависть обусловлена именно пониманием величия соперника и своего ничтожества на его фоне. А. В. Белинков особо подчеркивает: «О том, что был написан “Борис Годунов”, и о том, что Грибоедов (да еще вместе с Мицкевичем!) присутствовал на пушкинском чтении трагедии, Тынянов не говорит ни слова» [9]. И это объяснимо, поскольку и Грибоедов не говорит о нем ни слова: во-первых, в романе ему просто некому об этом сказать, во-вторых, себе самому он сказать об этом не может - он вынужден был бы еще раз признать гениальность Пушкина, победу автора «Бориса Годунова» над автором «Грузинской ночи». Это чересчур унизило бы героя: прямого противостояния произведений двух поэтов Тынянов не допускает (как и Пушкин, у которого музыка Сальери присутствует лишь опосредованно, в напеве Моцарта). При этом сам Пушкин, неоднократно произносящий применительно к судьбе Грибоедова слово «завидую», завидует прежде всего тем возможностям, которые так и остаются нереализованными Грибоедовым. Зависть Грибоедова - зависть нереализованного потенциала, зависть Пушкина - зависть к нереализованному потенциалу, не способному реализоваться, однако проявляющего себя и свои возможности внешне. Точно так же пушкинский Моцарт завидует пушкинскому Сальери:
 
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! [10]
 
А. В. Белинков прав, когда утверждает: «В течение всей жизни Тынянова Пушкин был для него мерой вещей. Он же стал мерой и самого автора» [11]. Однако Пушкин стал и мерой тыняновских персонажей, в частности Вазир-Мухтара, Грибоедова. Грибоедов ненавидит Пушкина, как человек, безуспешно старающийся втиснуть себя в рамки времени, ненавидит другого человека, свободного и независимого. Так уксус при смешивании уничтожает вино, не будучи в состоянии превратиться в вино. «Мертвый хватает живого». Романные Грибоедов и Пушкин - это не два возможных пути художника в эпоху безвременья, это два возможных пути любого человека, осуществляющего выбор между уксусом и вином. И как Христу, страждущему от жажды, подают губку с уксусом вместо питья, так человеку, пытающемуся выжить, вместо свободного выбора жизнь предлагает рациональное приспособление к внешним условиям. Гроб, в котором все обретает определенные раз и навсегда рамки. Пушкин на коне - Грибоедов в гробу. Пушкин едет сам - Грибоедова везут.
И - Грибоедова ли? Рука с перстнем, определенно, его. И это единственное, в чем у автора романа нет сомнений. Осталась лишь простреленная рука, умевшая держать перо и играть на рояле (и этой самой «тонкой рукой» - единственным свидетельством идентичности мертвеца живому человеку - прикоснется тень Грибоедова к живому Пушкину). Больше - ничего.
«В Тифлисе родился у нее (Нины Грибоедовой-Чавчавадзе. - А. Ф.) мертвый ребенок» (с. 409).
«Горе» свое Грибоедов завещал Фаддею Булгарину.
Пушкин едет в Арзрум.
 

Литература

1. См.: Белинков А. В. Юрий Тынянов. М.: Советский писатель, 1965. С. 364.

2. Тынянов Ю. Н. Смерть Вазир-Мухтара. Минск: Наука и техника, 1979. С. 5. Далее ссылки на текст романа даются в круглых скобках после цитаты с указанием страницы данного издания.

3. Белинков А. В. Юрий Тынянов. М.: Советский писатель, 1965. С. 313.

4. Белинков А. В. Юрий Тынянов. М.: Советский писатель, 1965. С. 307.

5. Там же. С. 252.

6. О биографической основе параллели «Пушкин - Байрон» см.: Федута А. И., Егоров И. В. Читатель в творческом сознании А. С. Пушкина. Минск: Лимариус, 1999. С. 59–64.

7. Ср.: «Пустота, безвкусие, бездушность, нравственные сентенции, выбранные из детских прописей, неверность описаний, приторность шуток - вот качества сего сочинения («Иван Выжигин». - А. Ф.), качества, которые составляют его достоинство, ибо они делают его по плечу простому народу и той части нашей публики, которая от азбуки и катехизиса приступает к повестям и путешествиям». Киреевский И. В. Обозрение русской словесности 1829 года // Киреевский И. В. Избранные статьи. М.: Современник, 1984. С. 58–59.

8. Моральную компенсацию Грибоедов получает в сцене, где Сашка действительно читает булгаринский роман (с. 181–183). При этом присутствуют другие слуги, которые критикуют несообразности, встречающиеся в тексте «Выжигина», однако Сашка, что еще более усиливает его сходство с хозяином, вступается за Булгарина.

9. Белинков А. В. Юрий Тынянов. М.: Советский писатель, 1965. С. 228.

10. Пушкин А. С. Моцарт и Сальери // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7: Драматические сочинения. Л.: АН СССР, 1935. С. 133.

11. Белинков А. В. Юрий Тынянов. М.: Советский писатель, 1965. С. 307.