Лекманов - Еще раз о Кузмине и акмеистах (суммируя общеизвестное)

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

О. А. Лекманов

ЕЩЕ РАЗ О КУЗМИНЕ И АКМЕИСТАХ (СУММИРУЯ ОБЩЕИЗВЕСТНОЕ)

(Известия АН. Серия литературы и языка. - Т. 57. - № 2. - М., 1998. - С. 61-64)

Уже в первой серьезной аналитической работе об акмеизме - статье В.М. Жирмунского “Преодолевшие символизм” (1916) - тема "Кузмин и акмеисты" рассматривалась как одна из приоритетных. В последующие годы о Кузмине и акмеистах также было написано немало. Особенно существенными представляются нам исследования В.Ф. Маркова [1], Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова и Т.В. Цивьян [2], А.В. Лаврова и Р.Д. Тименчика [3], Ю.Л. Фрейдина [4], Н.А. Богомолова и Дж. Малмстада [5]. И все же вопрос о степени взаимной близости/удаленности Кузмина и акмеистов в поэтическом пространстве русского постсимволизма по-прежнему остается открытым. В настоящей заметке мы попытаемся в самом общем виде сформулировать возможный вариант ответа на этот вопрос, ни в малой степени не претендуя на то, чтобы "закрыть" его. Опираться мы будем как на факты, изложенные в работах наших предшественников, так и на собственные наблюдения.

Свой ответ нам представляется уместным разбить на две части. В первой части речь пойдет о Кузмине и организационной деятельности акмеистов; во второй - о влиянии, которое поэтика Кузмина оказала на творчество акмеистов.

Н.А. Богомолов и Дж. Малмстад справедливо указывают, что многое при обсуждении темы “Кузмин и акмеисты” “зависит от того, что мы понимаем под акмеизмом вообще” [5, с. 154-155]. Нам уже приходилось обосновывать свою точку зрения на акмеизм как на совокупность трех концентрических кругов. Первый, наиболее широкий круг составляли участники “Цеха поэтов". Второй, “средний” круг - собственно шесть акмеистов (Ахматова, Мандельштам, Гумилев, Городецкий, Зенкевич, Нарбут). И, наконец, третий, самый эзотерический круг - стихотворцы, чью поэтику в соответствии с традицией мы именуем "семантической" (Мандельштам, Ахматова, Гумилев). Подробное изложение данной концепции см. в нашей работе "Акмеисты: поэты круга Гумилева" [6]. Обоснование термина "семантическая поэтика" было дано в исследовании Ю.И. Левина, Р.Д. Тименчика, Д.М. Сегала, В.Н. Топорова, Т.В. Цивьян [7], а также в недавно опубликованной статье Д.М. Сегала [8].

Начиная разговор об участии Кузмина в деятельности акмеистов, мы должны будем сразу же отметить, что его место могло оказаться только в самом "широком", так сказать, околоакмеистическом кругу - в кругу представителей первого “Цеха поэтов”.

Насколько прочно это место было "зарезервировано" за Кузминым и было ли оно "зарезервировано" за ним в принципе?

Как известно, на заседаниях "Цеха" Кузмин более или менее регулярно появлялся в 1911 - первой половине 1912 г., а в начале 1914 г. его (так же, как и некоторых других старших поэтов, например, В.А. Пяста) приглашали в "Цех" вернуться [2, с. 272]. 19 февраля 1912 г., после того как произошел конфликт синдика первого "Цеха поэтов" Николая Гумилева с Вячеславом Ивановым, Кузмин записал в своем дневнике: "Был скандал в Академии, кого выбирать? Символистов или цех? Я думаю, второй..." [5, с. 1691. Однако "программная внепрограммность" [3, с. 12] литературной позиции поэта, а также его серьезная ссора с Гумилевым весной 1912 г. привели к тому, что Кузмин не только не присоединился к шести акмеистам, но и всегда отзывался об акмеизме крайне резко. "...Как же существуют символисты, акмеисты, футуристы? - риторически вопрошал он в статье “Раздумья и недоуменья Петра Отшельника” (1914). - На взгляд беспристрастного человека, их не существует, существуют отдельные поэты, примкнувшие к той или другой школе, но школ нет (...) И если многие из этих поэтов идут вперед, то это, во всяком случае, несмотря на школу, а отнюдь не благодаря ей. Если же это просто кружок любящих и ценящих друг друга людей, тогда вполне понятно их преуспеяние, потому что где же и не расцветать искусству, как не в атмосфере дружбы и любви? Причем же тогда школа?" [5, с. 155-156].

Кружком любящих и ценящих друг друга людей, не претендующим на создание какой бы то ни было теории искусства и тем самым выгодно отличающимся от символистских объединений, по-видимому, казался Кузмину “Цех поэтов", когда он туда пришел в конце 1911 г. Но стоило только Гумилеву и Городецкому заявить претензии на создание эстетической и мировоззренческой программы, как Кузмин сразу же почувствовал себя среди “цеховиков” неуютно. Но и “числясь” в “Цехе”, Кузмин никогда не упускал случая продемонстрировать собственную независимость от него, равно как и от любого другого коллективного сообщества. Так, на поздравительной телеграмме, которую “Цех поэтов" 11 марта 1912 г. отправил Константину Бальмонту по случаю двадцатипятилетия его литературной деятельности, подпись Кузмина присутствует наряду с именами остальных участников содружества. Иначе Кузмин поступить, естественно, не мог, поскольку он был на заседании “Цеха” во время составления телеграммы. Характерно, однако, что Кузмин, единственный из всех участников объединения, счел необходимым приветствовать вполне далекого ему Бальмонта отдельной, личной телеграммой [1]. Таким образом, он убивал сразу двух зайцев: наслаждался атмосферой дружеского кружка, не утрачивая при этом репутации поэта, “пьющего из своего стакана”, которой чрезвычайно дорожил.

Влияние творчества Кузмина на поэзию акмеистов не могло не быть весьма существенным, поскольку именно Кузмин задолго до участников “Цеха”, разрабатывал тот вариант противостояния изощренной сложности младосимволизма, который лишь в малой степени был отражен знаменитой формулой “прекрасная ясность”. О Кузмине и поколении постсимволистов в целом в свое время хорошо писал И.А. Аксенов: “...приближение поэтической речи к повседневному разговору стало одной из задач молодых. На этом пути имелся опыт Кузмина. За ним пошли, но исправляя. дополняя” [10, с. 88].

Кстати сказать, суждение Н.А. Богомолова и Дж. Малмстада, полагающих, что решительно следует отвергнуть статью Кузмина “О прекрасной ясности” “в качестве акмеистического или предакмеистического манифеста” [5, с. 154] [2], представляется нам излишне категорическим. Хотя Н.С. Гумилев в своей программной статье “Наследие символизма и акмеизм” (1912) действительно дистанцировался от эссе Кузмина, как бы вскользь упомянув о "сравнительной “прекрасной трудности” акмеизма и символизма" [12, с. 17], второй лидер движения, С.М. Городецкий, спустя четыре года охотно воспользовался кузминской формулой, упрекая М.Л. Лозинского в заметке “Поэзия, как искусство” (1916), претендовавшей на подведение итогов истории акмеизма: "Тщетно Цех учил “прекрасной ясности”: Лозинский не внял [13, с. 20].

Нужно ли специально оговаривать, что даже раннее творчество Кузмина не следует сводить к пресловутой “прекрасной ясности”? Об этом убедительно писали многие исследователи, в частности, А.В. Лавров и Р.Д. Тименчик, разъяснявшие: "...подобно обманчивой пушкинской простоте и легкодоступности, “прекрасная ясность” Кузмина при более внимательном взгляде оказывалась отнюдь не равна самой себе" [3, с. 9]. Другое дело, что большинством “Цеха” востребованной оказалась, в первую очередь, все-таки именно кузминская “прекрасная ясность".

Хотя ни один литератор из ближайшего окружения Кузмина в “Цехе” не состоял, “кузминская” струя в поэтической продукции объединения, стремившегося, как капля воды, отразить современное состояние русского модернизма, была одной из наиболее ощутимых. “Кузминские” мотивы, темы и рифмы легко вычленяются, например, в стихах Георгия Адамовича, Николая Бруни, Грааль-Арельского, Михаила Лопатто, Владимира Юнгера и других посещавших “Цех” поэтов. А Всеволода Курдюмова и раннего Георгия Иванова, не рискуя впасть в сильное преувеличение, можно было бы и вовсе назвать подголосками Кузмина.

Как мы уже отмечали выше, творчество старшего поэта воспринималось молодыми участниками “Цеха”, прежде всего, в качестве образчика “прекрасной ясности” и присяги на верность “веселой легкости бездумного житья”. «В отношении тем Г. Иванов всецело под влиянием М. Кузмина, - констатировал Гумилев. - Те же редкие переходы от “прекрасной ясности” и насмешливой нежности восемнадцатого века к восторженно-звонким стихам-молитвам›› [12, с. 102]. Ср. в письме самого Иванова к А.Д. Скалдину от 16 августа 1911 г.: “Ах, у меня со стихами нелады. Первое - Кузмин” [14, с. 386]. Интересной в связи с этим представляется следующая оценка Ивановым стихов Всеволода Курдюмова: “Поэт заметно выходит из слепого подражания М. Кузмину, оставаясь верным учеником этого прекрасного мастера” [15, с. 53].

Думается, что Иванов все же вольно или невольно польстил Курдюмову, творчество которого современныи исследователь оценивает следующим образом: «...он примерно так же вульгаризировал поэтику Кузмина, как, например, Северянин поэтику Бальмонта. Салонная эротика, бытовые реалии (“переулок Эртелев” в рифме), сложные стиховые эксперименты в сочетании с языковыми небрежностями, вряд ли даже нарочитыми, - постоянные черты его поэзии» [16, с. 717] [3].

Трое из шести стихотворцев, назвавших себя акмеистами, - Сергей Городецкий, Владимир Нарбут и Михаил Зенкевич, влияния Кузмина, как кажется, избежали. Что касается Городецкого, то он с самого начала своей литературной карьеры, по-видимому, воспринимал собственный поэтический путь, как во многом альтернативный пути Кузмина. Этому, не в последнюю очередь, должен был поспособствовать почти одновременный выход из печати первой книги стихов Городецкого “Ярь” и дебютной книги стихов Кузмина “Сети”. Открывателей “параллельно” идущих поэтических дорог, выводящих поздний символизм из наметившегося кризиса, вплоть до начала 1910-х годов видели в Кузмине и Городецком читатели и критики. “...Самое сильное из всех впечатлений - это стихи молодых поэтов: Городецкого и Кузмина”, - в сентябре 1906 г. сообщал, например, Максимилиан Волошин в письме к М.В. Сабашниковой [18, с. 301].

Но и Нарбут с Зенкевичем едва ли не сознательно противопоставили собственную “неотесанную”, “провинциальную” поэзию характерно петербургскому “манерничанью” Кузмина. “Беззастенчивое поклонение символизму, так сурово и правдиво осужденному акмеизмом (новой литературной школой, выступившей в защиту всего конкретного, действительного и жизненного), подражание развинченному М. Кузмину - руководят В. Курдюмовым и толкают его в бездну пошлости” [19, с. 50]. Эта нелицеприятная нарбутовская оценка книги Всеволода Курдюмова “Пудреное сердце” весьма выразительно характеризует отношение радикальных акмеистов и к Кузмину.

Воздействие поэтики Кузмина на творчество Гумилева, Мандельштама и Ахматовой было в разной степени глубоким. Для Гумилева и Мандельштама чтение произведений Кузмина безусловно не прошло даром. И все же, отчасти противореча уже высказанным на этот счет суждениям, мы решились бы утверждать, что влияние Кузмина на Гумилева и особенно Мандельштама было поверхностным или, лучше сказать, периферийным, не затрагивающим самой сути творчества. Весьма показательно, что Мандельштам самое свое “кузминское” стихотворение “От легкой жизни мы сошли с ума...” (1913) в авторском экземпляре книги “Tristia”, составленной при активном участии Кузмина, снабдил выразительной припиской “Ерунда!” [4]. А Гумилев, считавший поэзию Кузмина “салонной” [12, с. 111] охотно пользовался словарем и темами Кузмина, сочиняя альбомные стихи и стихи на случай. Выразительным примером может послужить стихотворение Гумилева 1911 г. с “кузминским” заглавием “Куранты любви”, записанное в альбом О.А. Кузминой-Караваевой. Приведем первые его строки:

Вы сегодня впервые пропели

Золотые “Куранты любви”.

Вы крестились в “любовной купели”,

Вы стремились на “зов свирели”,

Не скрывая волненья в крови.

Напротив, влияние Кузмина на поэтику Ахматовой кажется нам во многом определяющим. С прекрасной ясностью это было показано в уже цитированной нами выше работе Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова и Т.В. Цивьян “Ахматова и Кузмин” (хотя исследователи, по всей видимости, не забывая о многочисленных протестах самой Ахматовой, ни за что не желавшей признавать себя хоть в чем-то существенном зависимой от Кузмина, все же воздержались от столь определенного вывода, который позволили себе мы) [5].

Если бы такого поэта, как Кузмин, не было (допустим на секунду подобное фантастическое предположение), то Гумилев и Мандельштам все равно были бы. А той Ахматовой, которую все мы знаем, - вероятно не было бы.

Как и того акмеизма, о котором мы рассуждали в настоящей заметке и с которым сопоставляли творчество Михаила Кузмина.

Примечания

1. Обе телеграммы были опубликованы. См. [9, с. 59].

2. См. также в мемуарных заметках недоброжелательной по отношению к Кузмину поздней Ахматовой: "Жирмунский признается, что напутал с Кузминым и его "прекрасной ясностью" [11, с. 7].

3. О Курдюмове см. также в работе Р.Д. Тименчика [17, с. 316-317].

4. Подробный разбор стихотворения “От легкой жизни мы сошли с ума...” как “сколка” с поэзии Кузмина см. в нашей работе [20, с. 64-69].

5. Справедливости ради, процитируем все же суждение Ахматовой, приводимое в мемуарах Л.К. Чуковской: “Я писала, как он, а не он, как я” [2, с. 2721. Ср., впрочем, далее, там же: “Но это случайность, в основе все разное”.

Литература

1. Марков В.Ф. Поэзия Михаила Кузмина // Марков В.Ф. О свободе в поэзии. СПб., 1994.

2. Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Ахматова и Кузмин 1978.

3. Лавров А.В., Тименчик Р.Д. “Милые старые миры и грядущий век". Штрихи к портрету М. Кузмина // Кузмин М. Избранные произведения. Л., 1990.

4. Фрейдин Ю.Л. Михаил Кузмин и Осип Мандельштам: влияние и отклики // Михаил Кузмин и русская культура ХХ века. Л., 1990.

5. Богомолов Н.А., Малмстад Дж. Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996.

6. Лекманов О.А. Акмеисты: поэты круга Гумилева // НЛО. № 17, 19, 20 [1996].

7. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // 1974. № 7/8.

8. Сегал Д.М. Русская семантическая поэтика двадцать лет спустя // Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. Т. 2, 1996. № 1.

9. Записки неофилологического общества при императорском С.-Петербургском университете. Вып. 8, 1914.

10. Аксенов И .А. К ликвидации футуризма // Печать и революция. 1921. № 3.

11. Ахматова А.А. Автобиографическая проза // Литературное обозрение. 1989. № 5.

12. Гумилев Н.С. Сочинения: в 3 т. Т. 3. М., 1991.

13. Городецкий С.М. Поэзия как искусство // Лукоморье. 1916. № 18.

14. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982.

15. Иванов Г. О новых стихах // Аполлон. 1915. № 3.

16. Гаспаров М.Л. (Всеволод Курдюмов) // Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. М., 1993.

17. Тименчик Р.Д. По поводу антологии петербургской поэзии эпохи акмеизма // Russian Literature. 1977. Vol. 5.

18. Минувшее. Исторический альманах. 21. М. - СПб., 1997.

19. Новый журнал для всех. 1913. № 5.

20. Лекманов О.А. Опыты о Мандельштаме // Ученые записки Московского культурологического лицея. № 1310. Вып. 1. М., 1997.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".