Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

О. В. Творогов

СВОЕ И ЧУЖОЕ: ПЕРЕВОДНЫЕ И ОРИГИНАЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ В ДРЕВНЕРУССКИХ СБОРНИКАХ XII-XIV ВЕКОВ

(Русская литература. - Л., 1988. - № 3. - С. 135-145)

 
Вопрос о соотношении переводных и оригинальных произведений в первые века развития литературы Древней Руси имеет уже длительную историю. Его так или иначе касается любой историко-литературный обзор, он специально рассматривается в книге Д. С. Лихачева «Возникновение русской литературы» (М.; Л., 1952), в работах И. П. Еремина, Н. А. Мещерского и других ученых [1].
Д. С. Лихачев выдвинул и обосновал свою концепцию о литературе-посреднице - общей для всех славян христианской литературе - и об ее трансплантации (переносе) на русскую почву [2].
Однако суждения о переводной литературе XI-XIV веков опираются обычно на ставший уже традиционным, из работы в работу переходящий перечень основных переводных памятников, перечень не проверявшийся и не уточнявшийся едва ли не с того времени, когда он был сформулирован А. И. Соболевским [3] или В. М. Истриным [4].
Но сейчас появилась возможность внести в этот перечень существенные коррективы. Как ни странным может показаться на первый взгляд, но именно анализ ограниченного материала - только дошедших до нас рукописных книг XI-XIV веков, выявленных и систематизированных в результате работы наших археографов, дает в ряде случаев более богатый материал, чем априорные оценки, учитывающие не только памятники, сохранившиеся в списках до рубежа XIV-XV веков, но и созданные или переведенные в это же время, однако дошедшие в поздней рукописной традиции. Стимулом к проведению такого анализа явилось создание свода славянских рукописей, хранящихся в СССР, что представило нам обозримый и систематизированный материал [5].
Задачу исчерпывающего описания репертуара памятников древнерусской литературы (не рукописей, а зафиксированных в них произведений) я поставил в статье 1983 года [6]. Учитывая, что значительная часть литературного наследия дошла до нас в поздних списках, все же, на мой взгляд, следует начать с описания и изучения всего того, что достоверно принадлежало книжности XI-XIV веков и может быть изучено в реальных списках того времени.
Как первый этап работы по реконструкции репертуара древнерусской литературы старшего периода я предпринял описание и анализ сохранившихся четьих сборников XII-XIV веков. Выбор пал на такие сборники не случайно. Во-первых, потому, что состав их по существу не изучался, некоторые из них не имели даже научного описания, и поэтому естественно, что обращение к ним позволило получить много новых сведений. Во-вторых, именно такие сборники, предназначенные для индивидуального чтения (как можно судить по их составу и по взаиморасположению входящих в них памятников), дают возможность судить о читательских интересах их владельцев и переписчиков: отбор жанров, памятников, повторяемость определенных текстов - все это важные свидетельства для суждения о круге чтения древнерусских книжников XII-XIV веков.
Совершенно очевидно, что все сохранившиеся древнерусские рукописи этого периода составляют ничтожную часть находившейся в обращении массы древнерусских книг, и рассматриваемые сборники (всего к изучению привлечено 34 сборника) [7] скорее всего лишь доля процента от существовавших.
И тем не менее результаты анализа оказались весьма интересными и позволили внести некоторые существенные коррективы как в представления о древнерусской книжности в целом, так и в интересующий нас в данной статье вопрос о соотношении оригинальных и переводных памятников в литературе XI-XIV веков.

* * *

Были рассмотрены следующие 34 сборника XII-XIV веков. Сборники Библиотеки им. В. И. Ленина: собр. Троице-Сергиевой лавры, № 2, 9, 11, 12, 13, 34, 119, 744 и 758; Румянцевского собр., № 357; собр. Беляева, № 54/М; собр. Музейного, № 1832; Волоколамского собр., № 463; собр. Московской духовной академии, № 45. Сборники Государственного исторического музея: Чудовского собр., № 20, 21, 22 и 23; собр. Уварова, № 589; собр. Хлудова, № 30 д; Синодального собр., № 1063 (Успенский сборник); Епархиального собр., № 369. Сборники Государственной публичной библиотеки: Основного собр. F. п. 1.39, F. п. 1.45 и F. п. 1.46; О.1.59; собр. Погодина, № 34, 66 и 71 б; Софийского собр., № 1261, 1262 и 1365. Сборники ЦГАДА: Типографского собр., № 53 (Сильвестровский сборник) и собр. Саровской пустыни, № 1 [8].
В их составе мы встретим произведения почти всех основных жанров четьей литературы: жития, выписки из патериков, апокрифические сочинения, гомилии праздничные и учительные, толкования, фрагменты из вопросо-ответной литературы и даже фрагменты из перевода «Хроники Георгия Амартола».
Анализ состава начнем с житий. Жития являются самым «литературным», самым повествовательным жанром в литературе, не знавшей ни романа, ни повести, ни рассказа в нашем современном их понимании [9].
Если краткие редакции агиографических сочинений, входивших в состав Пролога, могли по ограниченности объема передать лишь основную фабулу и выступала особенно рельефно дидактическая суть жития - на конкретном примере мученической кончины борца за веру пли подвижнической жизни аскета преподать образец для подражания или хотя бы нравоучительный пример могущественной силы любви к богу, то в своих пространных редакциях жития не могли не содержать разнообразнейших сюжетных коллизий, не сообщать огромное количество бытовых и психологических подробностей, выступающих как элементы сюжетного повествования. Поэтому литературная роль агиографических памятников была чрезвычайно велика, и это относилось прежде всего к переводной византийской агиографии. Характеризуя переводы византийских житий, В. П. Адрианова-Перетц прямо указывала на то, что они привнесли «в русскую литературу элементы беллетристичности, усвоенной агиографами из устоявшейся традиции эллинистического романа, античного мифа и сказки», что «сила художественной изобразительности дает право беллетризированным образцам житийного жанра занять место в ряду произведений художественной литературы» [10]. Эти положения, выдвинутые В. П. Адриановой-Перетц, совершенно справедливы, и мне остается лишь подтвердить их на конкретном материале как известных исследовательнице, так и выявленных теперь памятников переводной агиографии.
Адрианова-Перетц в цитируемой выше главе рассматривает жития Евстафия Плакиды, Феодоры. Панкратия Taвроменийского и Мучение семи отроков эфесских - перечень этот ограничен самой исследовательницей, выбравшей для анализа наиболее показательные для ее рассуждения образцы. Но и в обобщающей главе «Истории русской литературы» М. О. Скрипиль называет всего несколько житий, по преимуществу тех, которые сохранились в отдельных списках (это жития Нифонта Констанцского, Антония Великого, Алексея Человека Божьего, Саввы Освященного, Феодора Студита, Василия Нового, Георгия Победоносца, Андрея Юродивого, Феодора Тирона, Феодора Стратилата и Вячеслава Чешского) [11]. В то же время в рассматриваемых сборниках мы найдем около пятидесяти житий, что существенно расширяет нашу базу для конкретных выводов и теоретических построений.
В сборниках нам встретились полные тексты (реже - фрагменты) переводных житий и житий-мартириев («мучений ») следующих святых: Алексея Человека Божьего, Анастасии, Андроника Сребропродавца, Антония Великого, Антония Нового, Артемия Великомученика, Варвары, Василия Великого (только чудеса), Вита, Модеста и Крестьянция, Галактиона и Епистимии, Георгия Победоносца, Григория Акраганского, Димитрия Солунского, Евстафия Плакиды, Евфимия Великого, Епифания Кипрского, Еразма, Иакова Перского, Илариона Великого, Иоанна Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Кущника, Иоанна Милостивого (только фрагмент), Ирины, Киприана и Устины, Козмы и Дамиана, Марии Египетской, Марка Афинского, Мартиниана, Мефодия Моравского, Николая Мирликийского (в ряде списков - только чудеса), Нифонта Констанцского, Пелагеи Блудницы, Саввы Освященного, Сильвестра, папы Римского, Симеона Столпника, Симеона Юродивого, Спиридона Тримифунтского (только чудеса), Стефана Нового, Стефана Первомученика, Уара, Февронии, Феодора Едесского, Феодора Студита, Феодора Тирона, Феодосии, Феофании (память), Филарета Милостивого, Христофора. Тематически к этим житиям примыкают сказания о ветхозаветных и новозаветных персонажах («Мучение пророка Даниила и трех отроков», «Сказание о Иове», жития Иоана Богослова и апостола Филиппа), «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Повесть Аммония Мниха о убиенных отцах в Синае и Раифе» [12].
Мы привыкли считать, что жития строятся в соответствии с агиографическим каноном, и поэтому сюжетные схемы их неизбежно традиционны и однообразны. Но это в принципе верное положение вообще мало применимо к обширным по объему и богатству эпизодов византийским житиям, а если и применимо, то лишь к ограниченной группе житий-мартириев. Переводные жития, читающиеся в рассматриваемых сборниках, по типам сюжета можно разбить на несколько групп, имеющих, разумеется, свой трафарет, но и он в каждом из конкретных случаев реализуется по-разному, особенно если житие представляет собой жизнеописание реально существовавшего лица со своей сложной индивидуальной судьбой.
Наиболее схематичны (и, добавим, наименее историчны, если не сказать - абсолютно внеисторичны) жития-мартирии, рассказы о мучениках и мученицах, погибших за веру от руки языческих царей или их приспешников. Здесь, как правило, за краткой экспозицией следует описание диспута, в котором христианин отстаивает свою веру или даже пытается обратить в нее царя или императора-язычника, его приближенных и самих палачей. Затем рассказывается о изощренных пытках, которым подвергают мученика, добиваясь, чтобы он отрекся от Христа, принес жертву языческим богам и т. д. Набор мучений достаточно широк (святого режут, жгут, ему отрубают конечности, женщинам отрезают грудь и т. д.). Иногда при этом происходят чудеса: гаснет огонь, заживают раны, гибнут посмевшие прикоснуться к святому палачи. Но финал традиционен: святой гибнет, на его могиле происходят чудеса. В рассматриваемых сборниках к числу таких житий-мартириев относятся мартирии Анастасии, Артемия Великомученика, Варвары, Галактиона и Епистимии, Ирины, Стефана Первомученика, Христофора.
Весьма широк диапазон различных сюжетных коллизий в житиях святых - монахов или отшельников. Они юношами оставляют отчий дом (обычно это дом богатых и знатных родителей) или в зрелом возрасте отказываются от богатства и добровольно раздают все свое «имение»; они либо затворяются в уединенных хижинах и пещерах вдали от людей, либо в монастырях берут на себя особо тяжкий обет, чем вызывают недовольство прочей братии.
Особенно разителен контраст оставленной прежней и обретенной новой жизни в житиях раскаявшихся куртизанок - Марии Египетской и Пелагеи Блудницы: Мария скитается по пустыне не имея ни пристанища, ни еды, ни одежды; в изможденном лишениями затворнике Пелагии никто не узнавал легкомысленную красавицу, встреча с которой так потрясла благочестивого епископа Нонна.
На все новые и новые страдания и тяготы обрекает себя Симеон Столпник, проведший стоя на «столпах» в общей сложности 47 лет. Алексей Человек Божий в брачную ночь покидает молодую жену и отчий дом, отправляется на чужбину, а когда слава о его святости начинает тяготить святого, стремящегося к самоуничижению и смирению, он избирает самый неожиданный выход: неузнанный никем живет он среди других нищих, которых подкармливают его благочестивые родители. И лишь после смерти святого они и невестка обнаруживают, что семнадцать лет в их доме пребывал пропавший и оплакиваемый ими сын и муж.
В «Житии Евстафня Плакиды» мы найдем все традиционные приемы эллинистического романа приключений. Герой теряет жену, которую берет в уплату за проезд жадный сластолюбец-корабельщик, теряет сыновей, которых, как он думал, съедают дикие звери, сам Евстафий - в прошлом прославленный полководец - долгие годы стережет «жита» далеко на чужбине. Затем наступает череда узнаваний и встреч: оказывается, что жена спаслась от пораженного внезапным недугом корабельщика, что сыновей Евстафия отбили у зверей поселяне, после многих лет разлуки счастливая мать находит своих сыновей - теперь уже юношей-воинов, а отец вновь обретает жену и детей.
Трогательна судьба Филарета Милостивого, разорившего себя и своих близких непомерной добротой и щедростью. Он отдает по просьбе любого последнее, что у него есть. И с самого дна унижения и нищеты судьба возносит его на вершину славы и почета: его внучка Мария становится женой императорского сына, и Филарет вновь обретает утраченное положение и богатство.
Жития известных церковных деятелей Иоанна Златоуста, Епифания Кипрского раскрывают другие стороны жизни: яростные богословские диспуты, политические интриги, столкновения сильных характеров.
Этот перечень разнообразных сюжетных коллизий, с которыми встречался древнерусский книжник в переводных житиях, позволяет нам увидеть не только нравственно-воспитывающую, не только литературную, но и огромную познавательную функцию памятников переводной агиографии, знакомивших читателя с жизнью и бытом далеких стран, переносящих его в разные уголки ойкумены - на шумные улицы средиземноморских городов и в синайскую пустыню, в кельи монастырей и покои императорских дворцов, в убогие лачуги схимников или хижины бедняков [13].
И при всем этом переводные жития не казались, вероятно, читателям того времени рассказами о чужих странах (хотя они были именно таковыми!): экзотика, черты чуждого быта - все это сглаживалось сознанием того, что перед читателями проходят судьбы их единоверцев, будь это римлянин или антиохиец или даже житель страны псоглавцев Христофор. Все они в глазах благочестивого читателя прежде всего выдающиеся христиане, о деяниях и подвигах которых должны знать и помнить последующие поколения верующих.
Таково чужое. Но рядом с ним уже с XI века рождалось свое - оригинальные русские жития, повествовавшие о духовных подвигах соотечественников. Первые русские жития (анонимное житие Бориса и Глеба, «Чтение о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия Печерского», написанные Нестором) убеждают нас в том, что древнерусские книжники в совершенстве овладели сюжетным инструментарием византийской агиографии, которую достаточно хорошо знали [14], и смогли создать в то же время самобытные и высокохудожественные произведения.
Обратимся к сборникам. В них всего три русских жития: «Сказание» о Борисе и Глебе, «Чтение» о них же и «Житие Феодосия Печерского». Но этим оригинальная русская агиография даже в древнейших списках не ограничивалась: два жития в кратких проложных редакциях известны нам по спискам Прологов с XIV века - это «Житие Варлаама Хутыиского» [15] и «Житие Леонтия Ростовского» [16]. «Житие Александра Невского » в одной из своих редакций дошло в составе Лаврентьевского списка летописи 1377 года. Есть косвенные данные о существовании древнего списка «Жития Ефрема Новоторжского», увезенного в 1315 году из Торжка тверским князем Михаилом [17]. Возможно, в XI веке создается «Похвала князю Владимиру», использованная впоследствии при составлении его «Жития». В XII веке, как полагают, были составлены жития Евфросинии Полоцкой и Аркадия Новгородского, в XIII и, особенно, XIV веке к ним прибавляются жития Авраамия Смоленского, Игнатия Ростовского, митрополита Петра, Михаила Тверского, Феодора Ярославского. Но все они сохранились лишь в списках начиная с XV века. «Житие Антония Печерского», составленное, вероятно, еще в XI веке, было утрачено уже в средневековье, о чем сохранилось свидетельство XVI века [18].
Соотношение памятников оригинальной и переводной агиографии не должно нас особенно удивлять. Прежде всего, русских житий на первых порах было количественно меньше: создание жития являлось элементом канонизации святого, а время массовой канонизации русских святых придет значительно позднее. Кроме того, некоторые святые первоначально были местночтимыми, списки житий не имели общерусского распространения и поэтому более многочисленные и широкораспространенные переводные жития имели больше возможностей уцелеть в составе того ничтожно малого чиста рукописных сборников XII-XIV веков, которые дошли, до исследователей нового времени.
Вернемся к составу этих сборников. Интерес к агиографическим сюжетам у его составителей несомненен. Об этом говорит наличие в восьми сборниках выписок из переводных патериков (особенно обильны они в сборниках ГБЛ: собр. Румянцева, № 357 и собр. Беляева, № 54/М). Патериковые рассказы, сочетавшие нравоучительность с сюжетностью и попутно дополняющие пестрый мир «быта», открывавшийся русским книжникам в агиографических памятниках, имели у русских книжников большую популярность.
Влияние переводных патериков на русскую литературу проявилось очень рано. Уже в летописи XI века в сказании об основании Киево-Печерского монастыря мы находим рассказы о «первых иноках печерских». Это типично патериковые новеллы, которые впоследствии, в XIII веке, войдут, наряду с другими рассказами о иноках, в состав Киево-Печерского патерика. Нельзя не отметить важное источниковедческое значение обнаруживаемых в сборниках выписок из патериков. Большинство патериков (за исключением Синайского) сохранилось лишь в списках позднего времени. Поэтому выписки из них в составе Пролога и сборников позволяют глубже исследовать обстоятельства знакомства русских книжников с этим жанром.
Обратимся к другому популярнейшему жанру древнерусской литературы - памятникам учительного красноречия, поучениям («наказаниям» и «словам»), в которых раскрывались основные этические принципы и нормы христианства, осуждались пороки, прославлялись добродетели, утверждались нормы поведения благочестивого христианина.
Нравственные проблемы занимали одно из главных мест в христианской книжности, как бы продолжая и конкретизируя нравственные постулаты евангельских текстов или апостольских посланий. Существовали даже особые подборки сочинений на нравственные темы. Это «Стословец» - собрание из ста кратких сентенций, составление которого приписывалось константинопольскому патриарху Геннадию (ум. 471), это «Пандекты» (pandektes - все содержащий) сирийского монаха Антиоха - обширное сочинение, разделенное на 130 глав (об объеме его можно судить по тому, что древнейший древнерусский список «Пандектов» в четвертую долю листа насчитывал 310 листов). В поучениях, входящих в «Пандекты», осуждались пороки (обжорство, пьянство, сребролюбие, скупость, воровство, клевета, гнев, лень), прославлялись добродетели (смирение, кротость, нищелюбие), постоянно подчеркивалось, что верующий должен помнить об ожидающем его страшном суде и усердно каяться в прегрешениях. Сто пять поучений, принадлежащих писателю и богослову Ефрему Сирину, входили в сборник «Паренесис» («увещевание»).
Естественно, что и «Стословец» (целиком), и выборки из «Пандектов» и «Паренесиса» входили в состав сборников. Но помимо них в рассматриваемых нами сборниках мы встретим поучения и слова, надписанные именами многих византийских богословов и проповедников: это сочинения Иоанна Златоуста, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Симеона Нового Богослова, Афанасия Александрийского, Иоанна Дамаскина, Петра Дамаскина, Макария Египетского, Григория Двоеслова, Григория Богослова, Исаака Сирина, Исидора Пилусийского, Максима Исповедника, Евагрия Мниха, Феофила Александрийского и др. Этот перечень имен, некоторые из которых не слишком известны читателю, далекому от изучения византийской или древнеславянских литератур, приводится здесь как свидетельство широты богословской и проповеднической панорамы, с которой знакомился древнерусский книжник, и из которой он сам (подчеркнем это!) выбирал привлекшие его внимание произведения. Не следует, впрочем, переоценивать эрудицию книжников: они располагали, разумеется, не коллекцией сборников сочинений различных авторов, а скорее всего переводными сборниками, в которых уже сосуществовали рядом их сочинения.
Какая же тематика привлекала книжников - заказчиков или переписчиков сборников? Это те же проблемы, которые раскрывали в своих компиляциях Антиох или Ефрем Сирин. Поучения и слова призывали читателей «имети во уме» день смерти, пребывать «в страхе божием», помнить, что жизнь паша «суетная» и «временная». Характерно, что именно эта тема преобладает сравнительно, например, со словами, обличающими пороки или возвеличивающими добродетели. Сборники в большинстве своем принадлежат XIV веку. Следовательно, прошло четыре века с начала крещения Руси, а сознание того, что неизбывный и грозный божий суд ожидает всякого, было еще нужно повторять и повторять. Характерно, что таким высшим христианским добродетелям, как безмолвие или пострижение, в сборниках посвящено всего лишь несколько слов из более чем двух сотен. Это свидетельствует, на мой взгляд, о том, что сборники скорее всего принадлежали либо белому духовенству, либо мирянам.
Как же соотносятся друг с другом в рассматриваемых рукописных книгах оригинальные и переводные учительные слова? Естественно, что в жанре «наказания » подвизались и отечественные проповедники. Мы знаем, что с ними выступали Лука Жидята (ум. 1059/1060), Феодосий Печерский (ум. 1074), Леонтий Ростовский (ум. 1080), Иоанн, архиепископ новгородский (ум. 1186), Моисей (ум. 1187), Григорий и Георгий Зарубский (XIII век), знаменитый церковный деятель и проповедник Серапион Владимирский (ум. 1275). Однако атрибуция им ряда произведений спорна, а большинство их поучений сохранилось лишь в поздних списках. В рассматриваемых сборниках мы встретим, однако, четыре поучения Серапиона Владимирского (ГБЛ, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 11); поучение против пьянства Моисея, - по предположению А. И. Соболевского, игумена Антониева монастыря в Новгороде (ГИМ, собр. Хлудова, № 30 д); также направленное против пьянства и мирских развлечений слово Георгия, монаха из г. Заруба, читающееся в рукописи XIII века, содержащей «Паренесис» Ефрема Сирина (ГПБ, собр. Погодина, № 71а). К нравоучительным гомилиям близка и «Притча о душе и теле» Кирилла Туровского, входящая в состав сборника ГИМ. Чудовского собр., № 20 и сборника ГПБ, Софийского собр., № 1262.
Характерно, что XV век дает нам сразу решительное приращение числа списков гомилий, принадлежащих русским авторам [19]. Это говорит о прочности традиции, и лишь неисповедимые судьбы сохранности и утрат не донесли до нас списков более раннего времени.
Зато в сборниках XII-XIV веков читается немало анонимных слов и поучений, которые большинство исследователей по разного рода косвенным приметам также относят к русским сочинениям. Таковы, например, «Слово некоего христолюбца, ревнителя по правой вере» (в уже упомянутом Троицком сборнике, № 11), «Слово о лживых учителех» (в упомянутом выше сборнике Софийского собрания, № 1262), приписываемые Иоанну Златоусту слова «о лжи и клевете», «на пользу души», «о ястребех и о псех», слова против пьянства (в сборнике Троицкого собрания, № 11) [20] и др. Если удастся веско обосновать русское происхождение этих анонимных поучений, то доля сохранившихся русских гомилий дидактического характера в книжности XII-XIV веков существенно возрастет. За исключением слов Серапиона Владимирского, в которых традиционный мотив христианской дидактической литературы о необходимости покаяния рассматривается, так сказать, в общенародном масштабе, на фойе трагических последствий монголо-татарского нашествия, большинство русских гомилий направлены против бытовых прегрешений: против пьянства и мирских увеселений, в которых церковь видела прямое наследие языческих нравов. Не случайно поэтому что именно эти гомилии использовались исследователями как материал для изучения древнерусского язычества [21].
Говоря о русском и переводном пластах в жанре дидактических поучений, мы не должны забывать о том значительном материале. который содержат сборники устойчивого состава: Пролог, старшие списки которого относятся к рубежу XIII-XIV веков, и «Измарагд». старший список которого датируется серединой XIV века. Однако в данной статье мы оставили в стороне этот безусловно важный для общей картины материал [22].
Итак, соотношение своего и чужого в конечном счете решается в пользу последнего. Нас не должно это разочаровывать: авторитет отцов церкви и прославленных «златоустов» Египта, Синая и Сирии, уже готовые сборники, содержащие их сочинения, высокое художественное совершенство многих переводных дидактических гомилий несомненно способствовали их большему распространению. Не следует забывать и о том, что произведения переводной гомилетики, уже в XI и XII веках разошедшиеся по всем книжным центрам, оказались более конкурентноспособными сравнительно с русскими поучениями, возникавшими в канун монголо-татарского нашествия и тем более во время и в первые десятилетия после него. Многие поучения имели, во всяком случае на первых порах, локальное распространение, а книжные связи отдельных культурных центров в суровую пору вражеских нашествий также были затруднены. Но тот факт, что произведения малоизвестных писателей Киевской Руси вдруг «всплывают» в списках XVI века (придумывать имена таких писателей четыре века спустя было бы бессмысленно), говорит о непрерывности традиции и одновременно о тех тонких, беспрестанно рвущихся ниточках, которые связывали пору высокого взлета русской книжности перед монгольским нашествием с последующими веками.
Заметное место в рассматриваемых сборниках занимают памятники торжественного красноречия. В таких гомилиях раскрывался символический смысл определенных дат церковного календаря, прославлялись отмечаемые события. Иногда чисто дидактические поучения традиционно привязывались к определенным датам - таков, например, обширный цикл слов и поучений триодного цикла, т. е. приуроченных к воскресным и некоторым будним дням недель перед постом, недель поста, к Пасхе и послепасхальным педелям вплоть до Пятидесятницы. Устойчивые по составу своды таких гомилий - златоусты и триодные торжественники - появятся позднее, в XV веке. Но уже в сборниках XIV века (Троицком сборнике, № 9; Чудовском сборнике, № 20; Успенском сборнике и некоторых других) мы встречаем подборки таких слов [23]. Вероятно, уже в XII-XIV веках существовали сборники гомилий, предназначенные специально для богослужения (в них должны были содержаться гомилии иа все отмечаемые дни триодного цикла). До нас они не дошли, и возможно потому, что вытесненные впоследствии из употребления златоустами и торжественниками, потеряли свою ценность и остались в небрежении [24]. Те же торжественные гомилии, которые обнаруживаются в рассматриваемых здесь сборниках, я склонен считать выборками из таких, не дошедших до нас богослужебных сборников. Четьи сборники формировались не в расчете на практические потребности, а отражали интерес составителя к тем или иным проблемам или его восхищение риторским мастерством проповедников.
Слова на праздники принадлежат виднейшим византийским и болгарским богословам - Иоанну Златоусту, Кириллу Александрийскому, Евсевию Александрийскому, Ефрему Сирину, Клименту Охридскому, Иоанну, экзарху болгарскому, а также русским авторам, среди которых совершенно исключительное положение занимает Кирилл Туровский [25]. Нам уже приходилось говорить о том, что количественно переводной материал всегда превосходит отечественный, такое положение справедливо и для гомилий триодного цикла. Но примечательно следующее: из 71 гомилии в четырех-пяти списках встретилось только 17; из них 6 атрибутируются Клименту Охридскому, 5 - Кириллу Туровскому, 2 - считаются русским сочинением и лишь 4 - переводные. Не говорит ли это о том, что именно русским и славянским гомилиям отдавалось большее предпочтение?
Гомилии, посвященные праздникам солнечного календаря, отдельным святым пли памятным датам церковной истории, встречаются в сборниках реже. Только в сборнике Чудовского собрания № 20 содержится почти полный цикл таких гомилий (на Рождество, Богоявление, Благовещение, Рождество Иоанна Предтечи: Преображение, Успение Богородицы, Усекновение главы Иоанна Предтечи, Рождество Богородицы и на Введение в церковь Богородицы). В остальных сборниках гомилии единичны.
Среди гомилий на праздники встречаются и русские сочинения: это слова на праздник Покрова, на перенесение Владимирской иконы Богоматери, а возможно, и похвальные слова на день перенесения мощей Николая Мирликийского. Но только эти последние дошли до нас в одном списке XIV века, остальные сохранились только в поздней традиции, начиная с XV века.
С памятниками отечественной гомилетики можно познакомиться по недавно вышедшей книге Т. В. Черторицкой [26].
Одним из постоянных компонентов рассматриваемых сборников являются догматические статьи: объяснения церковных символов и понятий, толкования на тексты священного писания. В жанре богословной литературы работали и русские книжники. Блестящим церковно-политическим трактатом является «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, созданное в середине XI века. Полный текст его сохранился лишь в списках XV вика и последующих, но отрывок из этого памятника (БЛН, 4.9.37) относится к второй половине XIII века.
Мы не знаем никаких подробностей о творчестве писателя XII века Климента Смолятича, хотя летопись характеризует его как «книжника и философа», подобного которому не было на Руси [27]. В известном нам бесспорно принадлежащем Клименту «Послании Фоме» автор отстаивает снос право «пытати потопку божественных писаний», однако мы не знаем ни одного произведения Климента, в котором бы он реализовал свой принцип толкования, а само «Послание» сохранилось лишь в списке XV века [28].
Все это говорит о том, сколь малая часть литературного фонда, создававшегося в старшие века истории русской литературы, донесли до нас уцелевшие рукописи.
Еще одни компонент четьих сборников представляет для историков литературы и историков общественной мысли немалый интерес: это апокрифические сочинения.
Не следует, разумеется, делать поспешный вывод, будто бы именно апокрифичность, несоответствие пли противоречие каноническим представлениям, привлекла к этим памятникам внимание древнерусских книжников: хотя эти тексты и упоминаются в индексах «отреченных книг» (старший из известных нам славянских индексов читается уже в Изборнике 1073 года), неискушенный в догматических тонкостях книжник мог рассматривать апокрифические сочинения в ряду с каноническими, как всего лишь дополнительные источники, освещающие священную историю или разъясняющие наиболее таинственные положения христианской догматики.
Древнейшие списки апокрифических текстов содержит Успенский сборник XII-XIII веков. Здесь читаются «Паралипомен Иеремии», «Видение Исайи» и «Сказание Агапия».
В «Паралипомене» дополняются новыми подробностями библейские сведения о захвате Навуходоносором Иерусалима. Иеремия (ему принадлежит одна из библейских пророческих книг) получает от бога предвещание о скором падении Иерусалима и вместе с Варухом зарывает в землю священные сосуды. Затем Иеремия вместе с другими пленными иудеями оказывается в Вавилоне. Проходит 70 лет со дня падения Иерусалима, когда в город возвращается юноша Авимелех. Еще накануне этих событий он отправился за пределы города за смоквами (инжиром). На обратном пути, утомившись, присел под деревом и заснул. Проспал он 70 лет, но смоквы остались такими же свежими, из них даже течет сок. Авимелех и Варух посылают с орлом послание Иеремии в Вавилон и с орлом же получают ответ. Этот чудесный эпизод и упоминается в описании апокрифа в индексе: «Паралипомена Иеремии о пленении, что орла слали в Вавилон с грамотой к Иеремии».
В апокрифическом «Видении Исайи», также упоминаемом в индексе «отреченных книг», рассказывается о том, как пророку Исайе является видение: он вместе с ангелом возносится на небо, минуя «твердь» небосвода, шесть верхних небес и на седьмом небе видит бога. Устройство небесных сфер очень интересовало средневековых книжников и богословов. «Видение Исайи» - одна из попыток ответить на эти вопросы. Той же теме посвящен и апокриф о Енохе, фрагмент из которого встречается уже в составе сборника XIV века, содержащем «Мерило праведное».
Другой вопрос, дразнивший любознательность читателей: где расположен и как выглядит рай. Об этом рассказывается, в частности, в апокрифическом «Хожении Агапия». В Успенском сборнике апокриф носит заглавие: «Сказание отца нашего Агапия, чьсо ради оставляют роды и домы свои, и жены, и дети, и, вземше крест, и идут вслед господа». В нем рассказывается как старец Агапий, побужденный отправиться в путь чудесным голосом, после долгого пути достигает рая, который предстает перед ним как цветущий сад, где на деревьях сидят прекрасные птицы, щебечущие на различные голоса [29].
В Сильвестровском сборнике XIV века (ЦГАДА, Типографское собр., № 53) читаются два апокрифа: «Откровение Авраама » и полуапокрифическое «Хожение Зосимы к рахманам» - о посещении земель, где обитают «блаженные» люди, не знающие ни жилищ, ни одежды, ни огня, ни металла, питающиеся исключительно плодами, но поэтому не ведающие ни пороков, ни горестей, обуревающих человека.
Апокрифическое «Откровение Авраама » также содержит рассказ о вознесении праотца на небо, где ангел показывает ему престол бога, ангелов, управляющих звездами, Адама и Еву.
Многие из ветхозаветных апокрифов вошли также в состав Толковой палеи (старший список которой датируется XIV веком).
В двух сборниках (ГИМ, Чудовское собрание, № 20 и ГПБ, F. п. I. 39) читается апокрифическое «Сказание Афродитиана», повествующее о чудесном знамении, свершившемся в языческом храме («кумирнице») в Персии, в ночь, когда родился Иисус Христос. Именно это, по версии апокрифа, и побудило волхвов отправиться на поклонение к младенцу Иисусу. Как доказал А. Г. Бобров, в сборниках читаются две разные версии апокрифа [30].
Новозаветные события комментируются и в других апокрифических сочинениях, входящих в состав древнейших сборников. В уже упоминавшемся Чудовском сборнике находится старший из известных нам списков апокрифического «Первоевангелия Иакова», в котором подробно повествуется о рождении, детстве и юных годах Богородицы, о рождении Христа и бегстве в Египет. В двух сборниках читаются апокрифические слова на Успение Богородицы. Именно в слове, приписываемом Иоанну Богослову, присутствует известный мотив о том, как апостолы на облаке были перенесены к умирающей Богородице. В том же Чудовском сборнике находятся и апокрифические «Деяния апостола Фомы» с любопытными сюжетными коллизиями. Несмотря на увиденный им вещий сон, Фома отказывается ехать с проповедью христианства в далекую Индию. Тогда Христос продает его в качестве искусного раба - плотника (древоделя) и строителя - индийскому купцу Авваку. В Индии апостол попадает на свадебный пир во дворце местного царя. Он воздерживается от еды и питья, чем вызывает гнев чьванчия (виночерпия), который ударяет Фому по лицу. Тогда апостол грозит оскорбителю карой, и вскоре того разрывает на куски лев. Царь поручает Фоме построить дворец, но апостол раздает отпущенные деньги нищим, а брат царя убеждает его, что видел во сне воздвигнутый для него прекрасный дворец на небесах.
В сборнике XII века (ГБЛ, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 12) содержится апокриф «Хождение Богородицы по мукам». Описанием мук в аду, по жестокости своей не уступающим мукам, описанным в поэме Данте (грешники погружены в огненную реку, лежат на раскаленных скамьях, подвешены за языки на железных крюках, пожираемы змеями и т. д.), апокриф внушая мысль о неумолимости и жестокости бога. Картины адских мук иллюстрировали постоянно звучавшую в дидактических гомилиях мысль о необходимости неустанного покаяния и постоянного «страха божьего». Не известно, бросалось ли в глаза читателям то, что не менее, чем матерых грешников, наказание преследовало и тех, кто совершил порой незначительные проступки против церковной обрядности: проспал заутреню, ронял на землю крошки от просфор; наказывались овдовевшие попадьи, если они вновь вышли замуж.
В сборнике ГИМ, собр. Хлудова, № 30 д читается апокриф о крестном древе, атрибутируемый в заглавии пресвитеру Иеремии [31].
Завершая перечень апокрифических сочинений, дошедших до нас в древнейших списках, стоит упомянуть Житие Василия Нового (список XIV века), в котором также содержится апокрифический мотив: рассказ о прохождении души умершего через «мытарства». За обладание душой сражаются бесы, напоминающие о грехах покойного, и ангелы, отстаивающие ее, ссылаясь на чистосердечное покаяние и добродетели умершего. Как видим, и здесь обсуждается волновавший книжников вопрос о том, что ожидает человека после смерти.
Мы так подробно остановились на апокрифах не случайно. Во-первых, примечательно, что в трех десятках сборников все же встретилось сравнительно много апокрифических текстов. Это свидетельствует, вероятно, о немалом удельном весе апокрифических сочинений в книжности XII-XIV веков. Во-вторых, апокрифы как нельзя лучше позволяют уловить направление богословских и философских поисков, определить проблемы, волновавшие древнерусских книжников. Апокрифы вносили существеннейший вклад в создание картины мира: именно здесь читатели находили ответы на многие вопросы, о которых умалчивали канонические библейские тексты. Представления о царстве небесном, расположенном где-то в надзвездных сферах, о рае, о аде и адских муках, о судьбе каждого человека после физической смерти читатели могли почерпнуть лишь из апокрифических сочинений.

* * *

Завершив наш обзор состава древнерусских четьих сборников XII-XIV веков, подведем некоторые итоги.
Выбор сборников как материала для рассмотрения проблемы соотношения своего и чужого, думается, себя оправдал: мы увидели оба эти пласта в их реальном, а не нами навязанном соотношении, смогли окинуть взглядом сосуществовавшие тексты, смогли проникнуть в мир книжника того времени, проследив, что именно отбирал он для своих сборников-антологий. Уже говорилось о том, что сборники до последнего времени оставались самой неизученной частью книжного наследия. Все это, надеюсь, оправдывает и выбор материала и методику его анализа.
Но тут же необходимо сделать и важное предупреждение. Нельзя переносить результаты обследования ограниченного круга рукописей на всю древнерусскую книжность XI-XIV веков, во- первых, потому, что в данной работе не учтены все списки рассматриваемых здесь памятников [32], а главное, потому, что значительное число памятников, привезенных на Русь в XI-XIV веках, переведенных или созданных в это время, дошли до нас лишь в поздних списках. С этим нельзя не считаться.
Нельзя забывать также о том, что в сборники входили лишь произведения отдельных жанров - жития, гомилии, фрагменты из патериков, апокрифы и т. д. - и поэтому только на их основе нельзя реконструировать всю систему жанров литературы XII-XIV веков.
За ее пределами остаются летописи и такие произведения оригинальной русской литературы (сохранившиеся в большинстве своем в поздних списках), как «Хождение» игумена Даниила, рассказ о взятии Константинополя крестоносцами, «Моление Даниила Заточника», сочинения Владимира Мономаха, «Слово о полку Игореве» и т. д.
Из переводных памятников, активно участвовавших в литературном процессе следует назвать хроники, хронографическую «Александрию», «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Повесть об Акире Премудром», «Пчелу», «Физиолог» и многие другие произведения, частично дошедшие до нас и в древних списках.
Иными словами, соотношение своего и чужого не может быть проанализировано в полном объеме лишь на ограниченном материале сборников.
Стоит напомнить, наконец, об особенностях самого процесса «трансплантации» и адаптации на Руси памятников переводной литературы. Трансплантация не была механическим и бездумным перенесением или переводом текстов. Мы не во всех деталях можем сейчас представить себе работу древнерусских книжников, но знаем, что их постоянно заботил поиск лучших, более точных и адекватных содержанию средств выражения. Это стремление проявилось в постоянном повторном обращении к греческим оригиналам и новой правке старых переводов, в осуществлении новых переводов с иных редакций памятников.
Так, по моим наблюдениям, в сборниках XII-XIV веков семь житий (Алексея Человека Божьего, Дмитрия Солунского, Евстафия Плакиды, Епифания Кипрского, Иоанна Милостивого, Саввы Освященного, а также тексты чудес Николая Мирликийского) сосуществуют в двух различных переводах. К XVI веку были осуществлены новые переводы (отличающиеся от древнейших) житии Анастасии, Андроника Сребропродавца, Илариона Великого, Пелагеи Блудницы и др. Памятники историографии также подвергались беспрестанной переработке; фрагменты из них неоднократно компоновались в различные хронографические компиляции.
Из сказанного, надеемся, явствует, что мы находимся еще в самом начале того сложного, но многообещающего исследования, которое позволит нам с возможной глубиной описать, изучить и осмыслить сложный процесс становления и развития древнерусской литературы в ее интенсивных связях с литературами Византии и инославянских государств. Предпринятый анализ древнерусских сборников - один из шагов на этом пути.
 

Примечания

1. Еремин И. П. О византийском влиянии в болгарской и древнерусской литературах IX-XII вв. - В кн.: Славянские литературы: Доклады советской делегации. V Международный съезд славистов. М., 1963, с. 5-13; Мещерский Я. А. 1) Проблемы изучения славяно-русской переводной литературы XI-XV вв. - ТОДРЛ, 1964, т. 20, с. 180-231; 2) Источники и состав древней славянорусской письменности IX-XV вв. Л., 1978.

2. Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X-XVII веков: Эпохи и стили. Л., 1973, с. 15-35.

3. Соболевский А. М. 1) Особенности русских переводов домонгольского периода (1893). - В кн.: Соболевский А. И. История русского литературного языка. Л., 1980, с. 134-147; 2) Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков: Библиографические материалы. СПб., 1903, с. 1-23.

4. Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы до московского периода (11-13 вв.). Пгр., 1922, с. 4. На этот перечень в основном ориентируется и пространный раздел о переводной литературе в первом томе академической Истории русской литературы (М.; Л., 1941).

5. Предварительный список славянорусских рукописей XI-XIV вв., хранящихся в СССР: (Для Сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР, до конца XIV в. включительно). - В кн.: Археографический ежегодник за 1965 год. М., 1966, с. 177-272. Впоследствии вышел в свет первый том «Сводного каталога славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР», содержащий описание рукописей XI-XIII веков (М., 1984).

6. Творогов О. В. Древнерусская книжность XI-XIII веков: (О Каталоге памятников). - В кн.: Духовная культура славянских народов: Литература. Фольклор. История. Л., 1983, с. 5-18.

7. Характеристику состава этих сборников см.: Творогов О. В. Древнерусские четьи-сборники XII-XIV вв.: (Статья первая) - ТОДРЛ, 1988, т. 41, с. 197-214. Вторая статья, содержащая описание житий, входящих в состав сборников, находится в печати.

8. Описание сборников Чудовского «обр. № 21, 22 и 23 любезно сделал по моей просьбе А. А. Турилов, описание сборника Саровской пустыни - В. В. Калугин. Пользуюсь случаем сердечно поблагодарить их обоих.

9. См. подробнее: Лихачев Д. С. Предпосылки возникновения жанра романа в русской литературе. - В кн.: История русского романа. М.; Л., 1962, с. 26-30.

10. Адрианова-Перетц В. П. Сюжетное повествование в житийных памятниках XI-XIII вв. - В кн.: Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970, с. 68-69.

11. История русской литературы: В 10-ти т. М.; Л., 1941, т. 1, с. 87-101. Впрочем, нужно учитывать, что М. О. Скрипиль говорит здесь о литературе XI-XIII веков, а мы берем также век XIV, но едва ли грань между рукописями XI-XIII веков и XIV века четко осознавалась и учитывалась в этом обзоре, тем более что в списках XIV века несомненно дошли жития, переведенные ранее.

12. Подчеркнем, что речь идет только о житиях сохранившихся в сборниках. Кроме того, ряд житий дошел до нас в отдельных фрагментах XI века (жития Евфросинии, Кондрата, Никиты Исповедника, Феклы; в Изборнике 1076 года читаются фрагменты из житий Ксенофонта, Феодоры Александрийской, Нифонта Констанцского, Синклитикии); только в отдельном списке XIV-XV веков известно «Житие Василия Нового».

13. Перевод житий Симеона Столпника, Пелагеи, Марии Египетской, Филарета Милостивого, Алексия Человека Божьего и др. с греческого на современный русский язык см.: Византийские легенды / Изд. подготовила С. В. Полякова. Л., 1972 (сер. «Литературные памятники »). Сказание об Евстафий Плакиде опубликовано в кн.: Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980.

14. О использовании Нестором переводной агиографии см.: Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора. - ИОРЯС, 1914, т. 19, кн. 1, с. 146-155. Впрочем, степень зависимости от греческих образцов была, на мой взгляд, преувеличена исследователем.

15. Дмитриев Л. Л. Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII-XVII вв.: Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний. Л, 1973, с. 14.

16. Списки Пролога, содержащие «Житие Леонтия Ростовского», относятся к концу XIV века, а не к XIII веку, как указывает Г. Ю. Филипповский (Филипповский Г. Ю. Житие Леонтия Ростовского. - В кн.: Словарь книжников и книжности Древней Руси: XI-первая половина XIV в. Л., 1987, с. 160). Названная им рукопись (ГБЛ, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 745) - это не Пролог, а сборник, к тому же датируемый первой половиной XV века. См.: Предварительный список славяно-русских рукописных книг XV в., хранящихся в СССР: (Для Сводного каталога рукописных книг, хранящихся в СССР). М., 1986, № 1361.

17. Некрасов И. Зарождение национальной литературы в Северной Руси. Одесса, 1870, ч. 1, с. 31-32.

18. Сведения о изданиях и исследованиях упомянутых житий см. в кн.: Словарь книжников и книжности Древней Руси.

19. Таков, например, сборник ГБЛ, собр. Румянцева, № 406, XV века, содержащий шесть или семь (одна атрибуция спорна) гомилий Феодосия Печерского: «о терпении и любви», «о милостыне», «о смирении», «о хождении к церкви и о молитве» и т. д.

20. См. о них: Калиновская В. Н. К изучению древнейших русских поучений и слов против пьянства. - В кн.: Древнерусская литература: Источниковедение. Сборник научных трудов. Л., 1984, с. 55-63.

21. См. например: Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Харьков, 1916, т. 1.

22. Тематика дидактических поучений, входящих в «Измарагд» и в переводной сборник афоризмов и сентенций «Пчелу » (старший список относится к XIV веку), обстоятельно рассмотрена в работах В. П. Адриановой-Перетц: «Человек в учительной литературе древней Руси» (ТОДРЛ, 1972, т. 27, с. 3-68) и «К вопросу о круге чтения древнерусского писателя» (ТОДРЛ, 1974, т. 28, с 3-29).

23. См. о них: Черторицкая Т. В. О начальных этапах формирования древнерусских литературных сборников Златоуст и Торжественник (триодного типа). - В кн.: Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980, с. 96-114.

24. Подробнее об этом см.: Творогов О. В. Древнерусские четьи - сборники XII-XIV вв.: (Статья первая).

25. И. П. Еремин насчитывал 8 принадлежащих ему гомилий триодного цикла. Здесь учтена также гомилия на пятую педелю после Пасхи, которая атрибутировалась Кириллу Туровскому М. И. Сухомлиновым; но характерно, что эта гомилия встречается лишь в одном сборнике, содержащем произведения Кирилла (ГПБ, F. п. I. 39); это подтверждает сомнения И. П. Еремина (см.: Еремин И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского. - ТОДРЛ, 1955, т. 11, с. 349).

26. Красноречие Древней Руси (XI-XVII вв.) / Сост. вступ. статья, подг. древнерусских текстов и комментарии Т. В. Черторицкой. М., 1987.

27. Ипатьевская летопись. - ПСРЛ, 1965, т. 2, стлб. 340.

28. О творчестве Климента Смолятича см.: Никольский Н. О литературных трудах Климента Смолятича, писателя XII в. СПб., 1892. Издание текста см.: Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980, с. 283-289.

29. Текст апокрифа см.: Памятники литературы Древней Руси, с. 154-165.

30. Бобров А. Г. «Сказание Афродитиана» в домонгольском переводе: (вопросы текстологии). - В кн.: Древнерусская литература: Источниковедение. Л., 1984, с. 18-30. А. Г. Бобровым обнаружен еще один список этого апокрифа - в составе «Паренесиса» Ефрема Сирина (ГПБ, F. 1.202), датируемом, как показал исследователь, концом XIV века.

31. Иеремию отождествляли с попом Богумиром, идеологом богомильской ереси. Но М. Соколов показал неосновательность этого отождествления (см.: Соколов М. Материалы и заметки по старинной славянской литературе. М., 1888, вып. 1, с. 73-211).

32. Так, не учтены пока все списки, входящие в состав компилятивных памятников, не обследованы русские сборники в зарубежных собраниях и т. д.