Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

В. И. Бернацкая

ДЖ. Д. СЭЛИНДЖЕР - АВТОР ЦИКЛА О ГЛАССАХ

(Salinger J. D. Nine Stories. Franny and Zooey. Raise High the Roof Beam Carpenters. - М., 1982. - С. 5-23)

 
Сэлинджера называют в Америке писателем-невидимкой. Он не допускает к себе журналистов, не дает интервью, не читает лекций. Он не продает Голливуду право на постановку своих произведений. Он упрямо не ищет ни рекламы, ни выгоды. При втором издании «Над пропастью во ржи» он попросил убрать из книги свою фотографию. Друзья и близкие Сэлинджера тщательно оберегают его от посягательств репортеров и праздного любопытства посторонних. И это в США, где нужно все время быть на виду, чтобы тебя, упаси бог, не забыли, где даже серьезные литераторы подчас не гнушаются рекламой. Сэлинджер же, напротив, долго и упорно боролся за право быть в тени, не делить свою частную жизнь с каждым заштатным журналистом. И то, что при подобной возведенной в принцип скромности и, надо признать, неспешном пере, его помнят и любят читатели, особенно студенческая молодежь, объясняется особой притягательностью его повестей и рассказов.
Джером Дэвид Сэлинджер родился 1 января 1919 года в Нью-Йорке в семье торговца сырами и копченостями Сола Сэлинджера, даже отдаленно не напоминавшей семейство Глассов, впоследствии воссозданного писателем, - семейство, где царили непринужденность и сердечность, где каждый чутко улавливал тончайшие колебания настроений остальных домашних и отвечал на них лаской и заботой. Видимо, именно по таким отношениям всегда тосковало сердце мальчика - сам он не находил в семье сочувствия своей мечте стать писателем: отец хотел иметь наследника делу, мальчик сопротивлялся и понемногу замыкался в себе. Школьный друг вспоминает о Сэлинджере тех лет: «Он всегда предпочитал поступать по-своему: целыми днями никто в семье не знал, где он и чем занят - Джерри приходил только к обеду. Он был славный малый, только не контактный, что ли».
Сэлинджер сменил несколько учебных заведений, но закончил лишь одно - военную школу в Вэлли-Фордж (Пенсильвания) в 1936 году. К этому времени юноша окончательно определил свое истинное призвание: по ночам, пряча под одеялом от дежурного офицера фонарик, он писал первые рассказы. В Вэлли-Фордж Сэлинджер был редактором издаваемого учениками ежегодника и сочинил школьный гимн, который исполняется по сей день.
После окончания школы на время побеждает воля старшего Сэлинджера: отец и сын путешествуют по Европе, сочетая культурную программу с прагматическими целями изучения процесса изготовления разных знаменитых колбас. Но вернувшись в США, Сэлинджер вновь обращается к мечте о литературной деятельности и, готовя себя к ней, посещает лекции в Урсинус-колледж (Пенсильвания); к этому же времени относится его первая публикация - фельетон в еженедельнике «Урсинус уикли». Затем следуют публикации в журналах «Стори», «Кольeрс», «Эсквайр», «Сатердей ивнинг пост». Однако в те годы писатель не нашел еще ни своей темы, ни стиля. Рассказы были сентиментальны, псевдомногозначительны и вторичны; в Дальнейшем Сэлинджер никогда не пытался их переиздавать.
В 1942 году Сэлинджера призывают в армию; в 1944 он, уже сержантом, участвует в высадке союзных войск в Нормандии. Военные впечатления обогатили творчество писателя, приблизили его к подлинной .жизни. Многие герои его позднейших произведений - бывшие фронтовики с горьким и мучительным военным опытом. Страдания и страх, испытываемые человеком на войне, составляют напряженный эмоциональный фон, на котором развертывается действие одного из лучших рассказов Сэлинджера «Посвящается Эсме» (For Esme - with Love and Squalor). Самым бесчеловечным проявлением войны писатель считает разрыв священных нитей любви и сострадания, обычно связывающих людей при естественном течении их жизни. «Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить», - вспоминает сержант Икс слова Достоевского. Самого героя спасает от острого психического расстройства подарок английской девочки Эсме, возвративший его в мир любви и добра.
После войны Сэлинджер первое время живет у родителей на Парк-авеню в Нью-Йорке, проводя вечера в Гринвич-вилледж. Однако многоголосье шумных вечеров в Гринвич-вилледж, споры, застолья, ученые речи отнимали слишком много времени. Именно тогда родился его афоризм: «Злейший враг писателя - другой писатель». Чтобы закончить работу над своей первой повестью, Сэлинджер снял комнату в отдаленном квартале и жил там уединенно, никого не принимая и нигде не показываясь.
Опубликование повести «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye, 1951), имевшей большой читательский и коммерческий успех, принесло Сэлинджеру долгожданную материальную независимость. Он покупает большой земельный участок с домом на берегу реки Коннектикут в Корнише, где с удовольствием ведет незатейливое хозяйство - пилит дрова, носит воду, умудряясь одновременно большую часть дня работать над циклом о Глассах. В 1955 году добровольное одиночество Сэлинджера заканчивается: он женится на Клэр Дуглас, студентке Рэдклифского колледжа. Однако для любопытных он по-прежнему недосягаем, что дало повод журналистам именовать его «Гретой Гарбо литературы». Сравнение с великой актрисой, рано покинувшей Голливуд и оставившей неизгладимый след в истории кино, не может не льстить, однако уединение писателя порождает подчас и совсем нелепые слухи вроде того, что он вступил в буддийский монастырь или лежит в психиатрической клинике. В настоящее время Сэлинджер по-прежнему живет с женой и детьми в Корнише, где у него есть кабинет-библиотека - в саду, в отдельном строении, - там писатель ежедневно трудится, но книг давно не публикует, оставляя критику и публику в неведении относительно его нынешней работы.

* * *

Сэлинджер вступил в литературу в послевоенные годы, которые обычно называются американской критикой «молчаливыми», в разгул холодной войны и маккартизма, когда была чрезвычайно сильна тенденциозная, охранительная литература, слепая к социальным вопросам. Однако именно тогда в литературе США появились молодые силы (Дж. Болдуин, Дж. Джонс, Т. Капоте, Н. Мейлер, У. Стайрон и др. -многие из них бывшие фронтовики), которые яростно противостояли конформизму в литературе. Именно эти писатели, в том числе и Сэлинджер, во многом подготовили антиконформистское движение молодежи 60-х годов, вернули американской литературе утраченную была социальную смелость, динамизм и психологизм повествования. Все они, пережив увлечение философией экзистенциализма, были, по существу, реалистами. Некоторое сходство повести «Над пропастью во ржи» с авангардистским наследием битников существовало разве что в выбранном «типаже» - в характере центрального героя. Четкая проза Сэлинджера с выверенным стилем и многообразием мотивировок не имела ничего общего с расхлябанной прозой «разбитых». Писатель с самого начала творческого пути неуклонно ориентировался на классику.
Сэлинджер избегает разговоров о своем творчестве. Однажды, можно сказать, припертый к стенке журналистом из «Харпера», который во что бы то ни стало хотел предпослать рассказу «В ялике» (1949) несколько слов от автора, Сэлинджер все же сказал нечто определенное: «Пишу серьезно около десяти лет... Не скажу, что я прирожденный писатель, но прирожденный профессионал, несомненно. Не думаю, что сознательно выбирал литературу как карьеру. Просто начал писать, когда мне было 18 или около того, да так и не бросил... Я почти всегда пишу об очень молодых людях». И в другом интервью: «Писатель, когда ему задают вопрос о его творчестве, обязан встать и прокричать во весь голос одни только имена любимых им писателей. Лично я люблю Кафку, Флобера, Толстого, Чехова, Достоевского, Пруста, О'Кейси, Рильке, Лорку, Китса, Рембо, Бернса, Э. Бронте, Джейн Остин, Генри Джеймса, Блейка, Кольриджа. Умышленно не называю имена современных писателей. Не думаю, что стоит это делать».
Этот список имен может показаться слишком широковещательным: писатели разных веков, национальностей, направлений. У каждого свой запас творческой мощи. Однако при всей их несхожести (перебросим мостик к первому интервью) все они - профессионалы высокой пробы, труженики, знатоки человеческой души.
Имена из золотого фонда... Всех этих писателей характеризует пристальный интерес к духовному миру человека, сопричастность его судьбе. Сэлинджер тоже рано задумался о характере американской цивилизации и точно определил ее главное качество: бездуховность. Особенно страшно она сказывалась на незрелой душе ребенка - общество могло либо сломать ее, либо уподобить себе, омертвить. Писатель взволнованно перебирал варианты: что может помочь выжить юному существу в этом сумасшедшем мире? Что защитит его? Любовь? Семья?..
Так Сэлинджер постепенно шел к циклу о Глассах. Его повышенный интерес к проблемам семьи, семейных уз заметен уже в ранних рассказах, многие из которых теперь забыты. Постепенно на первый план выдвигаются два клана - Глэдуоллы и Колфилды («Братья Вариони» - The Varioni Brothers, «Юноша во Франции» - A Boy in France и т. д.), затем внимание Сэлинджера сосредоточивается на юном Холдене Колфилде (рассказ «Я сошел с ума» - I'm Crazy, 1945). Этот обаятельный и пылкий подросток становится центральным персонажем самого знаменитого произведения писателя - повести «Над пропастью во ржи», где Холден, мучимый чувством социального сиротства, сбегает в Нью-Йорк и слоняется по городу, не в силах принять какое-либо решение, пестуя самые невероятные планы на будущее. Взяв в герои подростка с повышенной потребностью в любви и заботе, которую не удовлетворяют ни семья, ни общество, Сэлинджер открыто подверг сомнению «американский» путь - именно это и привлекло к повести молодых американцев. На какое-то время Холден, с его требовательностью к себе и окружению, становится совестью и кумиром студенческой молодежи, чувствовавшей, что у этого незадачливого неудачника есть собственная «американская» мечта, и равняется он не на материальный успех или самодовольство конформиста, а на нечто другое - возможно на людей равных духом Вашингтону или Линкольну.
Максимализм Холдена не мог оставить равнодушным поколение, стоящее в преддверии студенческих революций. Один американский юноша написал в сочинении: «Мне нравится повесть «Над пропастью во ржи», потому что там правдиво показаны проблемы, с которыми сталкиваются подростки моего возраста, а также та неловкость, с которой подчас мы пытаемся их разрешать. Я восхищаюсь Колфилдом - он так и не сдался... Некоторые осуждают его: им кажется, что он «ничего не любит», но это не так - он любит, но только то, что действительно заслуживает любви. Он искренний и не может довольствоваться малым» [1].
Читателей заворожил и неподражаемый стиль холденовского монолога - смесь отчаяния и шутовства, - точно так же, как в свое время их отцов покорил мужественный лаконизм диалога Хэмингуэя. Сэлинджер не объяснял подростка, но говорил от его имени; разделяя недоверие своего героя к обществу, автор тем не менее оставался в тени. Любой американский юноша, читающий книгу, мог легко идентифицировать себя с героем - в нем нет ничего идеального. В этом была притягательность и сила образа, но там же таилась и слабость: у Холдена Колфилда нет собственного позитивного мировоззрения, нет даже цельности восприятия - ему нечего противопоставить прогнившим идеалам общества. Яд проник и в его душу: мучимый отвращением ко всему на свете, в том числе и к себе, он тянется к своей былой «чистоте» - к прошлому «неведению», находя его в сестренке Фиби и в других детях. Холден так и не выходит из тупика: он действительно «не сдается», но «ломается» и оказывается в больнице. Мальчик предельно одинок: хрупкие плечики Фиби не столь уж надежная опора.
В повести «Над пропастью во ржи» Холден Колфилд раскрылся до конца: исчерпав этот характер, Сэлинджер в дальнейшем к нему не возвращался. Глассы - герои рассказов и нескольких небольших повестей («Фрэнни» - Franny, 1961, «Зуи» - Zooey, 1961, «Выше стропила, плотники» - Raise High the Roof Beam, Carpenters, 1963, «Симор - знакомство» - Seymour- An Introduction, 1963, «Хэпворт 16, 1924» - Hapworth 16, 1924, 1965) - большое и дружное семейство. Актеры Лес и Бесси Гласе - родители семерых детей: Симора (род. 1917), филолога, философа и поэта, покончившего с собой в 1948 году; Обадии (Бадди, род. 1919), писателя, «летописца» семьи, которого Сэлинджер как-то назвал своим alter ego; дочери Беатрис (Бу-Бу), впоследствии матери семейства; близнецов-Уокера (католического священника) и Уолта - «самого беспечного» из детей, погибшего в Японии в 1945 году; Зэкери (Зуи, род. 1929), талантливого актера, и Фрэнсис (Фрэнни, род. 1934) - в 1954 году студентки колледжа. Все они поочередно с 1927 года в течение 18 лет выступали в радиопрограмме «Умные ребята», зарабатывая таким образом на свое обучение. Сжившись, подобно Фолкнеру, со своими персонажами, писатель четко прослеживает судьбу Глассов, не впадая в событийную путаницу и противоречия.
Семейство Глассов [2] - это содружество высоко чувствительных, тонко организованных людей. По природе своей они художники, а значит изначально обречены чувствовать себя неуютно в прагматическом американском обществе. Некоторые американские критики говорили о подчеркнутой элитарности Глассов. Это не совсем так: у них действительно немного братьев «по духу», но они все же есть - это маленький мудрец Тедди, утверждающий, что в Америке «трудно жить духовной жизнью» («Тедди» - Teddy); художница-монахиня сестра Ирма («Голубой период де Домье-Смита» - De Daumier-Smith's Blue Period); чудаковатый Фрэнклин Графф («Перед самой войной с эскимосами» - Just Before the War with the Eskimos) и др.
Глассы исповедуют высокий идеал жизненного поведения, заключающийся в любви и сострадании к человеку, их главное качество - духовность. Центральная фигура, своего рода учитель, наставник, гуру - это старший брат Симор, проводник идей добра и красоты, почерпнутых частично из раннехристианских трактатов и дзэн-буддизма. Обстоятельства жизни Симора разработаны Сэлинджером чрезвычайно конкретно: окончил Колумбийский университет, получил степень доктора философии, немногим более года преподавал английский язык в колледже, затем был призван в армию. Будучи военнослужащим, встретил девушку Мюриель Феддер, на которой женился в 1942 году. В марте 1948 года, отдыхая с женой во Флориде, пустил себе пулю в висок.
Симор - прирожденный поэт, и хотя мы непосредственно знакомимся лишь с одним его детским стихотворением - шуткой о Китсе, у нас нет сомнений в глубине и силе его дарования: неподдельное лирическое начало пронизывает дневниковые записи Симора, оно сквозит в воспоминаниях о нем братьев и сестер, и что как не «стихотворение в жизни» разговор Симора с крошкой Сибил («Хорошо ловится рыбка-бананка» - A Perfect Day for Bananafish)?
Знаток философской притчи Востока, Симор особенно ценит этот жанр за его красоту, емкость и глубину, а в повести «Зуи» приводится его собственная притча о Христе, который, согласно интерпретации Симора, живет даже в скромнейшем из живущих.
В повести «Симор - знакомство» Сэлинджер устами Бадди дает физический и духовный портрет Симора - этот внешне некрасивый человек наделен лучшими человеческими свойствами - естественностью, цельностью, простотой. Как правило, подобные качества изначально присущи ребенку, но взрослому требуется особый талант, чтобы их сберечь.
Симор - идеал, недостижимая мечта Сэлинджера, который и сам понимал нежизненность подобного героя. Герой обречен на гибель двойственностью своего существования: он чужд окружающему его миру, избегает его и одновременно хочет сблизиться с ним, слиться.
В рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка» описывается последний день жизни Симора, который не в состоянии выносить дальше сильнейшее душевное напряжение - жизнь с любимым, но совершенно чуждым человеком. Мюриель, как слепок с того мира, с которым силится соединиться Симор, но не может.
Начать цикл со смерти главного героя было смелым шагом. Тем более, что рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» при всей его выверенности и великолепном композиционном решении - все же эскиз, набросок. Характер Симора и сущность его жизненной драмы лишь начинают здесь прозреваться. Они обретают объемность и многомерность в повести «Выше стропила, плотники», и тогда осознаешь точность легких мазков первого рассказа. (Заметим, что отдельные произведения цикла о Глассах - вполне независимые художественно - необычайно животворно дополняют друг друга, обогащая материал и высекая новые идеи и образы, и потому особенно выигрывают собранные под одной обложкой.) Сюжет повести составляют перипетии бракосочетания Симора и Мюриель; композиция сбалансирована противопоставлением утонченно-духовного мира Симора, начисто лишенного корысти и себялюбия, и прагматически-пошлого лагеря невесты - гостей, съехавшихся в черных лимузинах на свадьбу представительницы своего клана. Эти последние имеют по всякому поводу твердое, устоявшееся мнение, от которого за версту несет вульгарностью. Непривычное суждение там встречают в штыки. У каждого есть свой шофер и свой психоаналитик. Они не бедны, но чтобы сократить расходы, метят спичечные коробки: «украдено из дома такого-то». Брак для них - способ упрочить свое положение, а не высшая реализация любви, как для Симора, который с упоением повторяет слова из древней книги: «Супруги должны служить друг другу. Понимать, поддерживать, учить, укреплять друг друга, но более всего служить друг другу... Дитя - желанный гость в доме, его надо любить и уважать, но не властвовать над ним...».
Симор понимает, что Мюриель любит не столько его, сколько самый институт брака: «То, что она ждет от брака, и нелепо и трогательно. Она хотела бы подойти к клерку в каком-нибудь роскошном отеле, вся загорелая, красивая, и спросить, взял ли ее супруг почту. Ей хочется покупать занавески. Ей хочется покупать себе платья «для дамы в интересном положении». Ей хочется, сознает она это или нет, уйти из родительского дома, несмотря на привязанность к матери. Ей хочется иметь много детей - красивых детей, похожих на нее, а не на меня». Каждый раз, когда Симор возвращается от Мюриель, ему кажется, что карманы его полны «всяческих флакончиков, тюбиков с губной помадой, румян, всяческих сеточек для волос, кремов от пота...».
Симор трезво, с мудрой снисходительностью оценивает отношение к нему его невесты: «Мюриель любит меня, но никогда не почувствует ко мне настоящую близость, никогда не будет со мной своей, домашней, легкомысленной, пока меня слегка не прочистят». Первый шаг в этой «чистке» - согласие пойти к психоаналитику, данное Симором матери Мюриель - одной из тех, которые всякую талантливость и самобытность определяют как болезнь. Симор ломает себя, наперекор своему убеждению, что человек должен сам разбираться в собственных проблемах; подобные уступки, в конце концов, приводят к роковому исходу.
«Выше стропила, плотники» - пожалуй, лучшее произведение в цикле о Глассах. Сам Симор не действует в повести, но образ этого удивительно чистого юноши, мастерски воссозданный Сэлинджером через его дневники, свидетельства брата Бадди и «чужаков», отчетливо видится читателям. Писатель как бы с разных сторон дает посмотреть на своего героя, поэтому высказывания о нем противоречивы. Для круга Феддеров он «психопат», «шизоидный тип», ибо осмелился нарушить традиции, не явившись на пышную свадьбу, «потребовавшую невероятных расходов и хлопот», лишь на том основании, что «слишком счастлив» и «безумно взволнован». Вся эта мышиная возня родственников кажется особенно низкой в сопоставлении с простыми и высокими словами из дневника Симора: «Мне кажется, что сейчас - мое второе рождение. Святой, священный день...». Он полон умиления и благодарности ко всему сущему:
 
«Не знаю почему,
Но благодарность
Всегда слезами светлыми течет».
 
Состоянию души Симора соответствует лишь приветствие, написанное его сестрой Бу-Бу обмылком на зеркале: «Выше стропила, плотники! Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей». Эти стихи Сафо, как глоток свежего воздуха после потока пошлостей и циничных предположений, извергнутых родственниками Феддеров.
Жизненные перипетии, несомненно, ускорили уход Симора из жизни, но все же дело обстоит не столь просто. Вспомним последнюю повесть Сэлинджера «Хэпворт 16, 1924», где семилетний Симор в письме из детского лагеря предсказывает, что умрет вскоре после достижения тридцатилетнего возраста. Что это - мистика или мистификация? Думается, что ни то, ни другое. Сэлинджер, как ни один из его американских предшественников, верит в силу и возможности человека и считает вслед за старыми восточными мудрецами, что человек, следуя по пути «естественности и простоты», постигая мир не рассудочно, но непосредственно, не по частям, а в его органической цельности, способен угадывать прошлое и провидеть будущее. В том же письме Симор советует сестре Бу-Бу ежедневно молиться некому высшему эталону совершенства: вызывая ежедневно в своих представлениях недостижимый идеал добра и красоты, человек может приблизиться к нему, если, как оговаривает маленький мудрец, будет при этом стараться следовать самому себе, не фальшивить, не лицемерить - на людях и наедине с собой.
Это письмо могло быть написано и десятилетним героем рассказа «Тедди», в котором Сэлинджер также дает свое представление об идеальном человеке. Тедди лишен злобы, зависти, корысти; он высокоинтеллектуален, доброжелателен. Тедди - философ, по его глубокому убеждению спасение человечеству может принести только единение людей, победа над эгоизмом и бездуховностью. Гибель Тедди в конце рассказа закономерна, ибо невозможно представить себе как столь «идеальная доверчивость и невинность» [3] могла бы существовать в мире бизнеса и наживы.
Многое проясняют в характере Симора слова японского поэта Хакуина Осё (1685-1768), взятые эпиграфом к «Девяти рассказам»: «Все знают, как звучит хлопок двух ладоней. А как звучит одна?» Вслушивание в тишину, постепенное погружение в нее и, наконец, окончательный уход в безмолвие - логическое развитие характера Симора. Он принимает весь мир, последний не пугает его даже в самом уродливом из своих проявлений. Путь «рыбки-бананки» - т. е. путь одержимого страстями человека, бездумно и беспечно стремящегося удовлетворить все свои желания (та же самая Мюриель), - вызывает у Симора не гнев, а печальное сострадание. Конечная цель Симора - слиться с миром, раствориться в нем. В представлении Сэлинджера достижение такой цели - высочайшая нравственная победа.
Для Глассов Симор является кумиром, олицетворяющим лучшее, что есть в человеке - духовную красоту, ум, терпимость, доброту, чистоту помысла. Это подчеркивается высоким зачином повести: Бадди, от лица которого ведется повествование, рассказывает даосскую легенду о князе, долгое время тщетно разыскивающем человека, который бы сумел безошибочно выбрать лучшего коня. Наконец такой человек был найден. Спустя некоторое время он явился к князю, сказав, что разыскал нужную лошадь - это гнедая кобыла. Выбор скакуна безупречен - конь, действительно, не имел себе равных, но он оказался вороным жеребцом. Бадди сравнивает Симора с героем легенды, проникающим в сущность вещей («прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем»), и с грустью признает, что теперь, когда Симора нет на свете, он не находит «ни одного человека, которому мог бы доверить поиски скакуна».
Младшая сестра Симора Фрэнни, героиня одноименной повести, во многом повторяет судьбу брата: необычайно одухотворенная и уязвимая, она вступает в чуждый мир, осознавая с горечью, что это вступление во многом напоминает восхождение на эшафот. Роль Мюриель здесь играет лощеный гарвардский студент Лейн Кутелл. С его языка не сходят имена Элиота, Рильке, Флобера, которые он упоминает без всякого уважения, снисходительно относясь к ним как к необходимому подручному материалу для получения степени бакалавра. Он подобен тем, о ком Фрэнни говорит, что им ничего не стоит «за полчаса разрушить репутацию Тургенева». Сидя с Фрэнни в модном среди молодых интеллектуалов ресторане, этот трезвый рационалист отдает себе отчет, что находится «в том месте, в котором нужно, с точно выбранной девушкой». По-своему, он неплохо относится к Фрэнни, и где-то в перспективе он даже не прочь сделать ее своей женой, но все это так выверено и уныло...
Для Фрэнни встреча с сытым буржуазным конформизмом проходит особенно драматично - через первую любовь. Как и ее брат, она полюбила чужого, врага по духу. Когда девушка говорит, как ей надоела всеобщая шумиха вокруг своего «я», то на ум тут же приходит Лейн, маниакально сосредоточенный на возможности опубликования своей курсовой работы.
Фрэнни с горечью осознает: ее любимый из круга тех, кто в разговоре непременно вставит, что прошлым летом посетил Италию, что знаком с той или иной знаменитостью, присовокупив при этом какую-нибудь пикантную подробность. Подобные люди не могут созидать, они не творцы по натуре, они постоянно пытаются лепить себя с какого-нибудь очередного идола - коммерческого или интеллектуально-элитарного. Сэлинджер с мягкой иронией описывает этих юнцов, «при взгляде на которых казалось, что у каждого из них, по меньшей мере, три сигареты в руке». Таков же и Лейн, который, чтобы быть похожим на сильного мужчину, «сгоняет с лица всякое выражение». Кажется, что он «изнемог под тяжестью требований мира, жаждущего плодов его интеллекта».
Фрэнни трогательно пытается, смутно чувствуя невозможность этого, открыть Лейну глаза на никчемность и суетность окружающей жизни, обрести в нем союзника: «То, что они делают (друзья Лейна - В-Б.), не то чтобы неправильно, или низко, или глупо. Просто все это так незначительно, бессмысленно и безрадостно». Девушка с горечью осознает, что любимый оказался посредственностью. «Если ты поэт, то должен созидать прекрасное», - смущенно повторяет она.
В этой повести изображен такой переломный момент, когда определяется быть тебе личностью или филистером, гражданином или обывателем. Фрэнни ищет, что же можно противопоставить неприемлемому для нее миру «лейнов». Не приносит удовлетворения и ее деятельность в университетском театре. В поисках этического и эстетического идеала Фрэнни попадается перевод старой русской книги, где описан странник, обретший истину в терпимости, в смиренном подвиге любви и добра. Этот безвестный русский крестьянин привык сопровождать свои действия так называемой «шепотной» молитвой, при которой слова произносятся беззвучно; кажется, что девушка нашла искомый идеал, ее увлекает и то, что подобный «подвиг» можно начать с любого места - скажется магия слова и человек переродится. Как заклинание от буржуазного эгоизма, от обывательской пошлости, от эгоцентричных «лейнов» тихо шепчет в конце повести Фрэнни молитву странника, напряженно ожидая озарения...
Повесть «Зуи» является продолжением «Фрэнни» [4], действие ее происходит на квартире Глассов через двое суток после встречи Фрэнни и Лейна. Фрэнни по-прежнему находится в глубокой депрессии; по просьбе матери с ней берется поговорить Зуи, - талантливый актер, работающий, как можно понять, для некоммерческого кино и телевидения. В конце концов, ему удается убедить сестру в том, что она находится на ложном пути.
Эта повесть довольно метко охарактеризована Сэлинджером как «домашнее кино», еще ближе она, построенная почти исключительно на диалоге, к театру. Разговору Зуи и Фрэнни предпослано письмо брата Бадди, который после смерти Симора является как бы духовным «опекуном» младших. Письмо написано за четыре года до действия повести и адресовано Зуи; извлечено оно теперь на свет младшим братом не случайно - видно, что в тот период Зуи переживал сходный духовный кризис. Основная мысль письма - человек сам определяет свой жизненный путь, но, определив его, должен делать свое дело самоотверженно и честно и, главное, любить его: «Играй Зэкери Мартин Гласc, когда и где тебе заблагорассудится, если не можешь без этого обойтись. Но тогда отдай этому все свои силы». Эти слова Бадди противостоят мрачным мыслям Фрэнни, приходящей к выводу, что не стоит метать бисер перед свиньями и творить, испытывая унижение от равнодушия и непонимания филистерского общества.
Найдя в письме Бадди точный духовный камертон, Зуи приступает к разговору с сестрой. Он не скрывает, что вполне разделяет ее отвращение к потребительскому обществу, к позиции таких конформистов, как Лейн, к ничтожности и продажности буржуазного искусства. Сценарии, которые ему предлагают, мелки и однообразны - вечно это писатели, возвращающиеся домой от своих психоаналитиков. У героев, как правило, нет мировоззрения, его все чаще заменяет хобби. Сентиментальное теперь принято именовать нежным, а жестокое - реалистическим. Вокруг одни штампы... Если ты пытаешься выбиться из них, тебя именуют социальным невротиком и предлагают отправиться на переплавку к психоаналитику. А тот уж «умеет заставить людей полюбить мелкие телевизионные радости, журнал «Лайф» по средам, путешествие в Европу, водородную бомбу, президентские выборы, передовицы «Тайма».
Однако Зуи считает, что отгораживаться «молитвой» от мира - трусость: «Я хотел бы быть уверен, что она (молитва - В. Б.) не заслоняет от тебя того, что является ... твоим долгом». Зуи уверен, что Фрэнни может быть хорошей актрисой и, следовательно, обязана играть, не обращая внимания «на глупый смех из пятого ряда». Стремиться же играть для неких «посвященных» - снобизм. Зуи окончательно убеждает и успокаивает Фрэнни тем, что рассказывает ей, как в детстве, когда он отправлялся на студию участвовать в радиопрограмме «Умные ребята», Симор заставлял его до блеска чистить ботинки. Зуи изо всех сил сопротивлялся: зачем, ведь передача по радио, да и на студии они сидят за столом - никто и не увидит ботинки. Нет, настаивал Симор, сделай это хотя бы ради Толстухи. И тогда Зуи вообразил себе старую, никому не нужную, тучную женщину в инвалидном кресле, возможно больную раком, которая весь день сидит дома и для которой радио - единственная отрада. И он стал всегда, в ее честь, до блеска чистить ботинки. Играть с полной творческой отдачей - пусть даже для одной Толстухи - вот долг художника.
Цикл о Глассах - важная часть творчества Сэлинджера [5]. Писатель пытается предложить читателю положительный идеал, сформулировать концепцию гармоничного человека, опираясь на опыт философской литературы Индии и других стран Востока. Писатель возбуждает читательскую фантазию, устремляет ее на поиск положительных ценностей - и в этом важнейшее воспитательное значение произведений цикла. Однако они не лишены некоторой камерности - слишком незначителен подчас их социальный фон, слишком велико погружение героев в собственный духовный мир.
Некоторые американские критики, исходя из того, что в произведениях Сэлинджера есть реминисценции из буддийской и раннехристианской литературы, пытались обвинить писателя в мистицизме, даже прямо называли его религиозным писателем. Нам представляется это неверным. И не только потому что у него нет собственной религиозной концепции, и ни к одной из известных религиозных систем он никогда не присоединялся. Для Сэлинджера обращение к этическому опыту прошлого важно как поиск некоего высокого нравственного идеала, который можно как альтернативу противопоставить бездуховности современного американского общества.
Несмотря на затянувшееся молчание писателя, он остается одним из самых читаемых авторов, книги его постоянно переиздаются. Причина столь прочной привязанности читателей кроется в писательской честности Сэлинджера, в подлинности его художественного дара, уважении и любви к человеку, которого он никогда не подвергает осмеянию и унижению, как представители модернистских школ, а сострадает ему и верит в его силы.
 

Примечания

1. Salinger. A Critical and Personal Portrait. Introduced and Edited by Henry Anatole Grunwald, N. Y., Harper & Row, 1962, p. 257.

2. Сама фамилия (glass - стекло) указывает на чистоту, незамутненность их взгляда на мир.

3. См. J. Jr. Miller. J. D. Salinger. Minneapolis, 1965, p. 26.

4. Автор сам объединил обе повести, выпустив их отдельным изданием (Franny and Zooey, 1961).

5. Не все рассказы, включенные в сборник «Девять рассказов», посвящены Глассам, но по замыслу и воплощению все они родственны циклу в целом - эмоционально напряжены, герои, как правило, находятся в конфликте с окружением, большинство ищет спасения в «эскепизме», уходит в воображаемый мир - мечту, иллюзию.

Источник текста - сайт Джером Девiд Селiнджер: У пошуках непiдробностi