Дуров - Mors в поэзии римских лириков

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

В. С. Дуров

MORS В ПОЭЗИИ РИМСКИХ ЛИРИКОВ

(Индоевропейское языкознание и классическая филология - XI (чтения памяти И. М. Тронского). - СПб., 2007. - С. 81-87)

В римской литературе лириками в первоначальном значении этого слова являются Катулл и Гораций [1]; по многим аспектам с ними сближаются представители любовной элегии Тибулл, Проперций, Овидий, хотя по нормам античной поэтики их стихотворения лирическими не считались. Названных поэтов объединяет, помимо прочего, общность некоторых тем, к числу которых относится тема смерти, проходящая красной нитью через все творчество Горация, в то время как его старший современник Катулл о смерти писать не любит. Его стихотворение на смерть ручного воробья возлюбленной, пародирующее форму плача, скорее шутливое, нежели серьезное: «А теперь он идет дорогой темной, по которой никто не возвращался» (3). Смерть воробья - лишь повод напомнить Лесбии о своей любви, что по-настоящему способны оценить только очень тонкие люди - homines venustiores.

Катулл не смог обойти тему смерти в самом большом стихотворении - эпиллии «Свадьба Пелея и Фетиды» (64) [2]. Это - самоубийство Эгея, погребение героев Троянской войны, принесение в жертву Поликсены. Но обо всем этом поэт говорит отстраненно: гибель мифологических героев не вызывает у него каких-то особых эмоций. К тому же о гибели троянцев и Поликсены поют в пророческой песне богини Парки.

Непосредственно со смертью Катулл соприкоснулся в своей жизни дважды: когда он лишился брата, скончавшегося в поездке по Востоку, и когда у его друга Кальва умерла жена; по этому поводу Катулл написал короткую утешительную эпиграмму (96).

Смерть брата стала для Катулла тяжелым потрясением. «Вместе с тобой погребен весь наш дом; вместе с тобой погибли все наши радости»; «Песни печальные петь стану о смерти твоей», - заявляет он в посланиях к друзьям: Аллию (68, 22-23) и Горталу (65, 12). Оба послания написаны, по всей видимости, в Вероне, куда поэт, узнав о кончине брата, приехал из Рима, чтобы в родном доме разделить скорбь с близкими ему людьми. Спустя два-три года в 56 г. до н. э. Катулл посетил его могилу неподалеку от древней Трои. По римскому обычаю он совершил на могиле надгробное возлияние, написав об этом стихотворение в традиционной форме эпитафии (101).

Слов со значением «смерть» (mors, letum) Катулл старается не употреблять. Обращаясь в минуту уныния к Квинту Корнифицию, он ждет от него слов утешения «печальнее плачей Симонида» (38), лишь намекая на надгробные «френы» греческого лирика VI-V вв. до н.э. Симонида Кеосского [3].

Существительное mors у Катулла встречается крайне редко, причем четыре раза в ученом эпиллии «Свадьба Пелея и Фетиды» (64, 102; 188; 247; 362), там же дважды употреблено слово letum (64, 149; 187). В упомянутом послании к Аллию дважды появляется существительное mors (68, 4; 19) и один раз - letum (68, 91) [4].

У Катулла слово «смерть», как правило, не имеет при себе эпитетов. Исключения единичны: fraterna mors «братнина смерть» (68, 19), mors immatura «безвременная смерть» (95, 6), letum miserabile «плачевная смерть» (68, 91). Оригинальности, как мы видим, Катулл здесь не проявляет.

Катулл избегает не только существительного mors, но и однокоренных с ним слов. Прилагательные mortua (64, 153), semimortua (semimortua membra «полумертвые (от усталости) члены») (50, 15), moribunda «смертоносная» (по отношению к Пизавре, городу с нездоровым климатом) (83, 3), а также причастия moriens (68, 21), mortuus (68, 48) встречаются у него лишь по одному разу. В эпиллии «Свадьба Пелея и Фетиды» Катулл трижды употребляет в субстантивированном значении прилагательное mortalis (64, 17; 168; 385), где «смертные» противопоставлены богам, например viderunt mortales nymphas «увидели смертные (т.е. люди) нимф» (64, 17).

Глагол «умирать» в личной форме у Катулла встречается нечасто: по отношению к «Анналам» Волузия (morientur «пусть сгинут» - 95, 7), воробью Лесбии (mortuus est «умер» - 3, 3) и по отношению к самому себе: Catulle, quid moraris emori? «Что ты медлишь умирать, Катулл?» (52, 1 и 4). Но этот вопль отчаяния вырвался у Катулла в конце 55 - начале 54 гг. до н. э., то есть в конце его творческого пути и потому не может считаться определяющим его образа мыслей. Можно еще указать на композит letifer «смертоносный» все в том же эпиллии «Свадьба Пелея и Фетиды».

Как мы смогли убедиться, лексику, связанную с понятием «смерть», Катулл использует редко: на 2309 стихов всего 37 случаев, учитывая лексику, связанную с погребением (sepulcrum «могила»: 64, 368; 68, 89 и 97; 96, 1; sepultum: 68, 22 и 99; funus: 64, 83; 349 и 401; funesta: 64, 246): 17 - в эпиллии «Свадьба Пелея и Фетиды», состоящем из 409 стихов; 9 - в послании «К Аллию», состоящем из 160 стихов, и 11 случаев в остальных стихотворениях. Это не удивляет, ведь в нашем представлении Катулл скорее насмешливо дерзкий, нежели скорбящий: lascivus «шаловливый», «игривый», как его определил Проперций (lascivi scripta Catulli «сочинения игривого Катулла» - Prop. 3, 34, 87), а затем эпиграмматист Марциал (lascivam verborum veritatem «игривая правдивость слов» - Martial. I praef. 11).

Показательно, что две трети рассмотренных случаев приходится на два больших стихотворения 64 и 68. Послание «К Аллию» написано не в Риме, а, как уже говорилось, в Вероне. Можно допустить, что и эпиллий «Свадьба Пелея и Фетиды» был создан в непривычной для Катулла обстановке, вероятнее всего, в Вифинии, где Катулл находился в 57-56 гг. до н. э. в свите наместника этой провинции сенатора Гая Меммия. Оторванный от общества римской столичной молодежи и дружеского кружка поэтов, тоскующий по пирушкам с друзьями, спорам о поэзии, по оставленным в Риме подругам, Катулл пишет в несвойственной ему манере длинные ученые поэмы «Аттис» (63), «Коса Береники» (66), «Свадьба Пелея и Фетиды», между тем как его бурная жизнь столичного шалопая выплескивалась в коротких стихотворениях, написанных по горячим следам, в которых нет, и не могло быть, места размышлениям о смерти, как в одах Горация, склонного к уединенной созерцательной жизни.

Тема смерти в творчестве Катулла является маргинальной и никак не характеризует общих установок поэта, но мировоззрение Горация во многом определяется его отношением к смерти, о которой, насколько можно судить, он помнит всегда.

Мотив быстротекущего времени едва ли не главный в лирике Горация. «Ненавистное время мчится» (fugerit invida aetas - 1, 11, 7); «Время жестокое бежит» (currit ferox aetas - 2, 5, 13-14); «Быстротечные мелькают годы» (fugaces labuntur anni - 2, 14, 1-2); «Не век прекрасны розы весенние» (non semper idem floribus est honor vernis - 2, 11, 9-10); «Жизнь коротка» (brevi aevo - 2, 16, 17); «Всеразрушающее время» (dies damnosa - 3, 6, 45) [5]; «Бегущее время» (fugiens hora - 3, 29, 48) - эти мысли то и дело мелькают в одах Горация [6]. Конец для всех один: «Смертной душе не укрыться от смерти» (1, 28, 6); «Всех ожидает черная ночь и дорога к могиле» (1, 28, 15-16); «Смерть ко всем идет нежданной» (2, 13, 19-20); «Благочестие нас не избавит от смерти лютой» (2, 14, 2-4); «Могила ждет тебя разверстая» (2, 18, 18-19); «Ты главы из петли смертной не вызволишь» (3, 24, 8) и как заключительный аккорд - «Не надейся на бессмертие» (inmortalia ne speres) в 4-й книге од (4, 7, 7).

В поэзии Горация жизнь и смерть неразрывно соединены, потому что Фортуна может «гордые триумфы в плач обратить похоронный» (1, 35, 3-4). Смерть - это напоминание о скоротечности жизни, отсюда призыв Горация «лови день» (carpe diem - 1, 11, 8), наслаждайся каждой дарованной тебе минутой (3, 8, 27). Смерть - это загробное наказание за совершенные злодеяния. Наконец, смерть - это напоминание о недолговечности земной славы.

Однако при мысли о смерти Гораций не испытывает панического страха: он наслаждается жизнью, следуя принципу «золотой середины». Смерть - это естественный закон природы, общий для всех живых существ, это - то, с чем должен примириться каждый, но только не Катулл, для которого внезапная смерть брата не вписывается в привычный порядок вещей. Для Катулла смерть не предмет для размышлений, как для Горация, который создает художественный образ смерти: он ее персонифицирует - она спешит ко всем, не разбирая, беден ли ты или богат. «Бледная ломится Смерть одною и тою же ногою в лачуги бедных и в царей чертоги» (1, 4, 13-14) [7].

Для обозначения смерти Гораций использует то метафору (perpetuus sopor «вечный сон» - 1, 24, 5; nox «ночь» - 1, 28, 15 (ср. Catull. 5, 6); dira Necessitas «жестокая Необходимость» - 3, 24, 5), то метонимию («Прозерпина злая ничьей головы не минует» - 1, 28, 19-20). Иногда он говорит о смерти иносказательно, прибегая к перифразе: «Мы же в закатном краю будем лишь тени и мрак» (4, 7, 16-17); «В вечность изгнанья челнок перед нами» (2, 3, 28). Часто синонимами смерти у него служат имена богов Прозерпины, Либитины, Орка и некоторых других: «Ты беспощадного жертва Орка» (2, 3, 24; ср. 3, 27, 50: Orcum = mors); «Вернее нет дворца, что ждет у жадного Плутона в конце дороги» (2, 18, 29-32); «Лучшая часть меня избежит Либитины» (3, 30, 6-7). Меркурий у Горация не только изобретатель лиры, но и проводник душ в царство мертвых (1, 10, 17-18; ср. 1, 24, 16-18). Нередко существительное mors сопровождается у него выразительными эпитетами, например pallida «бледная» (1, 4, 13), indomita «неумолимая» (2, 14, 4), atra «мрачная» (1, 28, 13), в то время как Катулл в данном случае на эпитеты скуп и оригинальности не проявляет.

Не следует забывать о том, что Гораций видел смерть воочию в двухдневном бою при Филиппах в 42 г. до н. э. Он ощутил дыхание смерти, когда в первый день марта его чуть не убило рухнувшее рядом с ним дерево: «Прозерпины царство суровое чуть не узрел» (2, 13, 21-22); «Меня, над головой обрушась, дерево чуть не лишило жизни» (2, 17, 27-28; ср. 3, 4, 28 и 3, 8, 7-8). В 24 г. до н. э. Гораций потерял близкого друга Квинтилия Вара, оплакав его смерть в оде 1, 24: «Плачу надгробному, Муза, нас научи». А в оде 2, 9 утешает поэта Валгия Руфа, опечаленного смертью юного Миста: «Зачем же льешь ты песни плачевные о милом Мисте, смертью похищенном?».

Оды Горация насыщены мифологическими именами и названиями. Поэт часто упоминает богов подземного мира: владыку царства мертвых Орка (Плутона) и его супругу Прозерпину, перевозчика теней умерших в преисподней Харона, трехголового пса Кербера, охраняющего выход из Аида, судью над мертвыми Миноса и преступников, томящихся в Тартаре: Пирифоя, его отца Иксиона, Тития, Тантала, Сизифа, Данаид. Упоминаются реки подземного мира - Коцит, Лета, Стикс, Ахеронт [8]. Катулл о царстве мертвых вообще ничего не говорит.

Верит ли Гораций в описываемый им загробный мир? Назвавший себя «поросенком Эпикурова стада» (Послания, 1, 4, 156), он должен был разделять взгляды римского популяризатора учения Эпикура поэта Лукреция, который в поэме «О природе вещей» недвусмысленно заявил: «Ни чувства, ни жизнь без тела для душ невозможны» (3, 633); «С кончиною тела… и душа одновременно гибнет» (3, 798-799); «С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине» (3, 840) [9]. Лукреций, в отличие от своего вдохновителя Эпикура, учившего не думать о смерти, этого своим читателям не предлагает. Он считает, что людям нужно познавать законы природы и, размышляя о смерти, преодолеть страх перед ней.

Гораций задумывается о смерти не как исследователь материального мира, а как человек, склонный считаться со слабостями и заблуждениями себе подобных. Его житейская мудрость внушает слушателям и читателям од полное доверие. Ему, конечно, было известно мнение Юлия Цезаря, сказавшего о смерти так: «Смерть - отдохновение от бедствий, а не мука; она избавляет человека от всяческих зол: по ту сторону ни для печали, ни для радости места нет» [10]. Ужас, который испытывают люди перед загробным миром, нелеп. Нет никакого Ахеронта, нет ни Тантала, ни Тития, ни Сизифа, нет несчастных Данаид и Кербера, и самого Тартара нет, утверждает Лукреций (3, 978-1023) [11].

В лирике Горация подземный мир и связанные с ним мифические персонажи - это всего лишь поэтические образы, которые сообщают его поэзии эпический размах. С примитивной верой римского обывателя здесь нет ничего общего, как, впрочем, и с шокирующей откровенностью Овидия, сказавшего: «Выгодны боги для нас, - если выгодны, будем в них верить» (Искусство любви, 1, 637). Томящиеся в преисподней преступники в одах Горация олицетворяют собой качества, несовместимые с традиционной римской добродетелью, - коварство, сластолюбие, вероломство, клятвопреступление, предательство, обман и др. Мысли о смерти придают поэзии Горация, размышляющего о жизни и о себе, повышенную напряженность и целенаправленность.
Смерть Гораций не поэтизирует. Он говорит о ней как человек, хорошо знающий цену жизни. Никто не в состоянии избежать смерти, но память о человеке сохраняется в его делах. Так Гораций приходит к мысли о бессмертии, которая двумя десятилетиями раньше волновала Цицерона, написавшего в 44 г. до н. э. трактат «О славе». Но Цицерон решает этот вопрос несколько неожиданно для практика, каким он хотел быть в жизни. Следуя стоической концепции Панетия и Посидония, Цицерон твердо убежден в бессмертии души: «Не ты смертен, а твое тело» [12]. Он не может не думать о неотвратимости смерти. Надежду на посмертную славу он ищет в философии. Воспользовавшись стоической идеей, согласно которой существующий мир по истечении длительного цикла уничтожается и рождается заново, он противопоставляет непрочность земной славы, ограниченной во времени и пространстве, долговечности славы небесной, выходящей за пределы любого цикла существования Вселенной. Именно к такой славе, и только к ней, должен стремиться каждый человек. В «Сновидении Сципиона», заключительной части трактата «О государстве», Цицерон рассказывает об особо избранных, тех, кто неустанно трудится для блага и величия своего Отечества: их ждет бессмертие и вечное блаженство в космических просторах, в сверкающих пределах Млечного Пути: «Всем, кто сохранил Отечество, помог ему, расширил его пределы, назначено определенное место на небе, чтобы они жили там вечно, испытывая блаженство (6, 13; ср. 1, 12). Таким представляет свое бессмертие политический деятель Цицерон.

Гораций мыслит как поэт: ему принесут славу его стихи, благодаря стихам его имя останется в памяти людей; у него есть все основания заявить non omnis moriar «не весь я умру».

Примечания

1. В стихотворении, открывающем сборник од, Гораций говорит о своем желании быть причисленным к лирическим поэтам (lyricis vatibus - Carm. 1, 1, 35).

2. Стихотворения Катулла с 62 по 116, за исключением стихотворения 63, лирическими в тесном смысле слова не являются, но по выражению чувств они едины с полиметрами, составляющими первую часть книги Катулла, чего нельзя сказать о Горации-авторе од и Горации-авторе сатир и посланий, в которых преобладает рационалистический элемент.

3. Ср. Гораций. Оды, 2, 1, 38.

4. Остальные случаи: 65, 12; 76, 18; 96, 5; 101, 3.

5. Ср. Tempus edax rerum «всепожирающее время» (Овидий. Метаморфозы, 15, 234).

6. Любопытно, что и Вергилий, как замечает Сенека, никогда не говорит «дни проходят», но всегда «убегают», см. Сенека. Нравственные письма к Луцилию, 108, 25.

7. Не менее выразительно говорит о смерти Тибулл, с которым был дружен Гораций: «Скоро к нам явится Смерть, голову мраком покрыв» (1, 1, 59-60); «Мрачная Смерть, молю, жадные руки сдержи!» (1, 3, 4-5); «Смерть уж и так нам грозит, крадется тихой стопой» (1, 10, 34).

8. Описание подземного мира - «общее место» у поэтов-элегиков: Тибулла (1, 3, 58-80; 1, 10, 35-38) и Проперция (2, 17, 5-8; 2, 20, 29-32; 3, 5, 39-46; 3, 19; 4, 11, 15-25: здесь упоминаются Эак, Минос, Сизиф, Иксион, Тантал, Кербер).

9. Ср. у Проперция: «Останемся ль мы чем-нибудь за Стигийской пучиной?» (2, 34, 53); «Есть ли в подземных мирах суд божий?» (3, 5, 39); «Иль только вымысел злой несчастных людей одурманил, и за последним костром ужасов более нет?» (3, 5, 45-46).

10. Саллюстий. Заговор Катилины, 51, 20; ср. Цицерон. Речи против Катилины, 4,7.

11. Ср. Цицерон. Тускуланские беседы, 1, 10-11.

12. Цицерон. О государстве, 6, 26.