Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

М. В. Москалев

СКАЗОЧНОЕ И ФАНТАСТИЧЕСКОЕ В ТРИЛОГИИ И. КАЛЬВИНО "НАШИ ПРЕДКИ"

(Литература XX века: итоги и перспективы изучения. - М., 2006. - С. 170-173)


 
50-е годы в творчестве И. Кальвино стали временем перехода от неореализма, с которого он начал свой путь в литературе (роман «Тропа паучьих гнезд», 1947) к следующему «сказочному» или «фантастическому» периоду. Он пишет романы «Раздвоенный виконт» (1951), «Барон на дереве» (1957) и «Несуществующий рыцарь» (1959), которые позже объединяет в трилогию «Наши предки». Эти романы еще близки к классическим канонам: в них нет фрагментарности, «первоначального, все определяющего хаоса» [1] - черт, свойственных для более зрелых, относящихся уже к периоду постмодернизма произведений, таких как «Невидимые города», «Замок скрестившихся судеб» и «Если однажды зимней ночью путник». Это и позволяет рассматривать трилогию как отдельный этап в творчестве писателя, в котором, с одной стороны, усиливаются зародившиеся еще в «неореалистический» период сказочные и фантастические черты, а с другой, - обозначаются новые, ставшие основой для следующего этапа, особенности.
Послесловие к трилогии, написанное в 1960 году, содержит два, казалось бы, противоречащих друг другу утверждения. В самом начале автор признается, что его «не занимали […] психология, духовные искания, внутренний мир, семья, нравы, общество ( в особенности благопристойное общество)» [2], а в заключении, словно позабыв о об этом, пишет: «Мне захотелось сделать трилогию о том, как становятся людьми: в «Несуществующее рыцаре» - это завоевание бытия; в «Раздвоенном виконте» - тяга к цельности, независимо от ограничений, навязываемых обществом; в «Бароне на дереве» - путь к цельности не ради себя через верность себе» [3].
Несовместимость этих двух высказываний (с одной стороны, отсутствие интереса к «психологии», «внутреннему миру» и «духовным исканиям», с другой, - желание «сделать трилогию о том, как становятся людьми») наводит на мысль о ложности одного из них: значит, автор все-таки интересовался «психологией» и «нравами» или, тогда уж, делал трилогию не «о том, как становятся людьми», а просто рассказывал историю. Однако, скорее всего, нужно признать истинность обоих высказываний.
И. Кальвино начал свою литературную деятельность с партизанских историй, изобиловавших «стрельбой, погонями, романтикой» [4]. В послесловии читаем, что «В них присутствует та острота, которая и составляет соль прозы» [5], и в «Наших предках» эта «соль», т.е. неожиданные повороты сюжета, остается. Во всех романах автор делает особый упор на развитие действия. Можно сказать, что, когда Кальвино рассказывает, он не делает ничего иного, и важность этого действия столь велика, что оно не оставляет места «психологии» и «духовным исканиям». И в то же время, как письмо должно сообщать о чем-то, отличном от себя, так и история не может оставаться замкнутой, постоянно ссылаясь только на саму себя и не касаясь «психологии», и в романах И. Кальвино эти две роли выполняет фантастическое.
Как и во многих произведениях, в романах И. Кальвино, появление фантастического - способ начать рассказывать историю, его исчезновение - способ закончить историю. «Элемент чудесного оказывается тем нарративным материалом, который наилучшим образом выполняет конкретную функцию: привнести изменение в предшествующую ситуацию и нарушить установленное равновесие (или его отсутствие)» [6].
«В начале всегда происходит какое-нибудь несчастье или беда» [7]. Наиболее ясно это видно в «Раздвоенном виконте». В первой главе Медардо - главный герой романа - попадает на войну. Это исходная ситуация. Слуга ведет его по военному лагерю, показывает расположение войск, рассказывает о походной жизни и т.д. Затем Медардо разрывает надвое пушечным снарядом, и от него остаются две половинки, которые начинают самостоятельную жизнь. Появляется фантастический элемент, изменяющий исходную ситуацию. В конце доктору удается сшить обе половинки и вновь возвратить к жизни прежнего целого Медардо. Фантастическое исчезает. Восстанавливается равновесие. История заканчивается.
Несколько по-другому построен роман «Несуществующий рыцарь». Здесь фантастическое - несуществующий рыцарь в доспехах, под которыми ничего нет - присутствует в романе изначально. Агилульф стоит вместе с паладинами на параде, который принимает Карл. Роль исходной ситуации в этом романе может играть незнание читателя о несуществующем рыцаре, а сдвиг в повествовании происходит, когда Карл, а вместе с ним и читатель, обнаруживает, что под забралом Агилульфа ничего нет. Причина возникновения такого сверхъестественного состояния неизвестна, автор дает нам его без объяснений, поэтому кажется, что чтение начинается с середины повествования. Концовка романа схожа с концовкой «Раздвоенного виконта»: с исчезновением фантастического - в данном случае с исчезновением Агилульфа - разрешаются все проблемы (мучения Агилуьфа, влюбленность Брадаманты, поиски Турризмунда и т.д.) и повествование завершается.
Такую функцию фантастического - функцию двигателя сюжета - Ц. Тодоров называет синтаксической, и именно она позволяет Кальвино заниматься своим любимым делом - рассказывать историю, не обращаясь к «психологии» и «внутреннему миру».
«Наблюдается любопытное совпадение между авторами, прибегающими к сверхъестественному, и теми, кто в своем творчестве особое внимание уделяет развитию действия, иными словами, стремится прежде всего рассказать историю» [8], - замечает во «Введении в фантастическую литературу» Цветан Тодоров.
Кроме того, фантастическое в этих двух романах имеет характер чудесного, что сближает их со сказками. Появление человеческих половинок или пустых доспехов не воспринимается остальными героями романа как нечто совсем уж необычное. В «Несуществующем рыцаре»: «М-да, м-да, чего только не увидишь, - удивился Карл Великий». И тут же: «- Но как вам удается служить, если вас нет?» [9].
Несколько в стороне стоит роман «Барон на дереве». Кальвино пишет, что это произведение «во многом отличается от Раздвоенного виконта». Здесь фантастического как такового нет: в человеке, живущем на дереве нет ничего сверхъестественного. В этом романе мы имеем дело с категорией необычного. Решение главного героя - Козимо Пьоваско ди Ронду - не спускаться с деревьев вполне осуществимо с точки зрения законов природы, но оно невозможно и фантастично в социальном плане. И эта фантастичность всякий раз подчеркивается отношением окружающих Козимо персонажей, выражающих свое восхищение или удивление. Здесь, так же как и в остальных романах, появление и исчезновение необычного (жизнь на деревьях и смерть Козимо) знаменует собой начало и конец истории.
Вторая функция фантастического в романах И. Кальвино, как уже говорилось, заключается в рассказывании о чем-то. В этом случае фантастическое выступает в роли аллегории. Сам автор в послесловии указывает на то, что в его романах следует видеть второй смысл. Так, о «Раздвоенном виконте» И. Кальвино пишет: «Современный человек раздвоен, изувечен, ущербен, враждебен самому себе. Маркс называл его “отчужденным”, Фрейд - “подавленным”. Гармония античных времен утрачена, и мы стремимся обрести новую цельность. Вот в чем заключалось то идейно-нравственное ядро, которое я сознательно пытался вложить в свой роман» [10].
В самом тексте романа постоянно эксплицируется оппозиция целостность/раздвоенность, не позволяя воспринимать фантастическое буквально. В первой главе, еще до появления фантастического, описывая чувства Медардо перед роковым сражением, автор пишет: «Мир казался ему цельным и стройным, Медардо не обращал недоуменных вопросов ни ему, ни себе» [11]. Слова «intere» - «целый» и «indiscutibile» - «неоспоримый, не требующий обсуждений», относящиеся к окружающим вещам и к самому главному герою, вводят в роман два смысловых плана буквальный и фигуральный, аллегорический. В 5 главе главный герой, обращаясь к своему племяннику, говорит: «Все целое можно разделить надвое, […] каждый может избавиться от своей тупой и самодовольной целостности. Я был целым и все казалось мне запутанным, но естественным, а мир был пуст […] Если ты когда-нибудь станешь половиной себя самого, […] тебе откроется такое, что люди с целыми мозгами понять не способны […] Тогда и самому тебе захочется, чтобы все вокруг было разорвано пополам, по твоему образу и подобию, потому что и красота, и мудрость и справедливость есть в том, что изодрано на куски» [12]. Такая однозначность в прочтении, обусловленная введением аллегорического, также сближает роман со сказкой и даже с басней. И. Кальвино несколько лет после публикации «Раздвоенного виконта» писал, что сказка - «una spiegazione generale della vita» (объяснение жизни) [13].
Аллегорическое толкование дано и второму роману трилогии «Барон на дереве». В послесловии 1960 года И. Кальвино утверждает: «Он (главный герой) прекрасно понимает, что единственная для него возможность по-настоящему жить вместе с другими - это жить обособленно от других, упорно навязывая себе самому и другим свое неуемное своеобразие и одиночество, - каждый час, каждое мгновение своей жизни. Таково призвание поэта, первооткрывателя, революционера» [14]. В предисловии к изданию 1965 года читаем: «L’uomo che vive sugli alberi. È un’allegoria del poeta, il suo modo di essere nel mondo. È, più in particolare, è un allegoria del “disimpegno”? Oppure, al contrario, dell’impegno?» [15] (Человек, живущий на деревьях. Это аллегория поэта, его жизни в обществе. Можно также сказать, что это аллегория человека, снявшего с себя все обязательства? Или, наоборот, взявшего их на себя?).
Этот роман отнесен к более конкретному историческому времени - ко второй половине XVIII - началу XIX века и напоминает роман- воспитание с той разницей, что взросление героя происходит на деревьях. Все остальное - составление проектов конституции, участие в общественной жизни, Наполеон, встреча рассказчика (брата главного героя) с Вольтером в Париже - выглядят вполне правдоподобно. Исключением становится только появление некого князя Андрея, напоминающего Андрея Болконского, которое можно отнести к сфере фантастического.
И наконец третий роман «Несуществующий рыцарь» автор толкует, как роман о «завоевании бытия» [16] - телесного - в случае с Агилульфом, осознанного - в случае с его оруженосцем Гурдулу. Рамбальд доказывает право на свое существование через дело, народ Курвальдии - через борьбу. Идея отсутствия и желания что-либо приобрести выражена яснее всего в главном персонаже - несуществующем рыцаре, желающем существовать.
Интересно, что даже расположение романов вносит определенный смысл в понимание трилогии. И. Кальвино предполагал разместить романы не по времени их написания, а по тому, к какой эпохе относится в них действие. Т.е. сначала должен был идти «Несуществующий рыцарь», затем «Раздвоенный виконт» и «Барон на дереве». Такое расположение восстановило бы не только хронологическую последовательность, но упорядочило бы фантастический элемент в романах. Если в «Несуществующем рыцаре» главного героя нет, то в остальных романах он как бы начинает постепенно появляться, сначала наполовину в «Раздвоенном виконте», а затем предстает «целиком» в «Бароне на дереве». Эти три этапа должны были, по мысли Кальвино, представлять «генеалогическое древо современного человека» и «ступени на пути к свободе» [17].
 

Литература

1. Андреев Л.Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000 / Под ред. Л. Г. Андреева. М., 2001.

2. Кальвино И. Наши предки. СПб., 2000. С. 445.

3. Там же, с 457.

4. Там же, с 446.

5. Там же.

6. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. Перевод с французского Б. Нарумова. М., 1997. С. 77.

7. Франц Мария-Луиза фон. Психология сказки. СПб., 1998. С. 46.

8. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу…, с. 70.

9. Кальвино И. Наши предки…, с 336.

10. Там же, с. 448.

11. Там же, с. 12.

12. Там же, с. 43.

13. Цит. по: Cannon Joahn. Italo Calvino: writer and critic. Ravenna, 1981. P. 36.

14. Кальвино И. Наши предки…, с. 451.

15. Calvino I. Il barone rampante. Torino, 1965. P. 10.

16. Кальвино И. Наши предки..., с 457.

17. Там же, с. 457.


Источник текста - Французская литература XVII-XVIII вв. Сайт Натальи Пахсарьян.