(Индоевропейское языкознание и классическая филология - XVII (чтения памяти
И. М. Тронского). - СПб., 2013. - С. 668-679)
The article describes how Socrates was mentioned in “The Martyrdom
of Apollonius”, “The Martyrdom of Pionius” and “The Acts of Phileas”. The aim
of the article is to analyze relationship between these references and other
early Christian texts in the context of the controversy about the figure of
Socrates in the II-IV centuries and of the actual practice of law. Perhaps the
references of Socrates and faith in their effectiveness resulted from the acquaintance
with the ancient rhetorical tradition.
Первые упоминания о Сократе в христианских сочинениях появляются во II в.,
хотя некоторые ученые проводят параллели между рассказом о смерти Сократа у
Платона и сообщением Луки о казни Христа (Sterling 2001) и отмечают влияние
его образа на изображение Павла (Sanders 1993; Alexander 1993). Как правило,
исследователи выделяют позитивную и негативную традицию по отношению к древнему
мудрецу, и христианские писатели классифицируются как принадлежащие к одной
из них (Geffcken 1908 et al.). Это не вполне верно, так как и у авторов, благожелательно
относившихся к афинскому философу, встречаются критические замечания, и у его
хулителей проскальзывает признание его достоинств (у Тертуллиана отношение к
Сократу эволюционирует от вполне сочувственного до нетерпимого, в «Октавии»
Минуция Феликса оно различно в речах язычника и христианина, Лактанций отзывается
о нем двусмысленно). В наши задачи не входит всестороннее исследование отношения
ранних христиан к Сократу, но для понимания упоминаний о нем в первых мученичествах
важно определить круг тем и сюжетов, обсуждавшихся в связи с афинским философом.
Прежде всего, Сократ прославлялся как мудрец, постигший истину. Юстин Мученик
писал о Сократе как «христианине до Христа»: он жил согласно с Логосом (Apol.
I 5; 46). Для Климента Александрийского Сократ - центральная фигура греческой
философии, именно у него последующие философы заимствовали свои основные положения
(Strom. VI, 2, 5, 1). Климент старался показать знакомство Сократа с ветхозаветными
сочинениями и продемонстрировать, что греческим мудрецам были известны некоторые
положения «истинной философии» (Strom. I, 92-93). Тертуллиан отзывался о нем
как о «мудрейшем» (Apol. 11), а Минуций Феликс называет Сократа «первым из мудрецов»
(Oct. 13).
Затем, Сократ отвергал языческих богов. Юстин видел в этом причину его смерти:
он обличал ложных богов - злых демонов, за что они его и погубили (Apol. I 5;
Apol. II 10). Тертуллиан писал: «Сократ был осужден потому, что приблизился
к истине, ниспровергая ваших богов» (Ad nat. I, 4; Apol. 14; 46). Лактанций
полагал, что Сократ, отказавшись от изучения небесных вещей, тем самым утверждал,
что не следует подчиняться религии (Div. inst. III, 20, 12). Особое внимание
христиан привлекали необычные клятвы Сократа, например, собакой (Plat. Phaedr.
228 b): Тертуллиан считал это особым желанием оскорбить богов (Ad nat. I, 10;
Apol. 14).
Наконец, казнь Сократа была самым известным образцом смерти за свои убеждения,
и многие соотносили афинского философа и христиан, а то и самого Христа. Юстин
писал: «Сократ был обвинен в тех же преступлениях, как и мы, ибо говорили, что
он вводил новые божества и не признавал тех, которых граждане почитали богами».
Но Сократу, в отличие от Христа, никто не поверил так, чтобы умереть за его
учение (Apol. II 10). Афинагор отзывался о Сократе как о жертве в борьбе добродетели
против порока (Suppl. 31). Тертуллиан заметил: «Истину, очевидно, ненавидели
и прежде, то есть всегда» (Apol. 14), и подчеркнул его невозмутимость перед
лицом смерти несмотря на «рыдания супруги, почти вдовы, и вид детей, почти сирот»
(De anim. 1). Ориген отметил, что христиане учат и совершают богослужение тайно,
так как опасаются наказания вроде того, которому подвергся Сократ (C. Cels.
I, 3), а в другом месте прямо сопоставил Христа и Сократа: «Смерть ужаснейшая
выпала Иисусу; но то же можем сказать и о Сократе, и об Анаксархе, и о многих
других» (C. Cels. VII, 56; cf. II, 41). В том же духе высказывались Лактанций
(Div. inst. V, 14) и Арнобий (Adv. nat. I, 40).
Часто Сократ упоминался в нейтральном историко-философском контексте как ученик
пифагорейца Архелая и учитель Платона, Ксенофонта или Антисфена (Hipp. Ref.
I, 5; 10, 17), изредка приводят его слова из платоновских диалогов, чаще - какие-то
анекдоты из его жизни. Стоит отметить, что он ни разу не был упомянут в «Осмеянии
языческих философов» Ермия, где язвительным нападкам подверглись, кажется, все
античные философские школы.
Наряду с этими позитивными или нейтральными упоминаниями мы встречаем и негативную
тенденцию по отношению к Сократу. Тертуллиан полагал, что «мудрость» Сократа
не более, чем желание сохранить невозмутимость перед лицом смерти (De anim.
1). В «Увещевании к эллинам» (сер. III в.), приписываемом Юстину, указывается,
что последние слова Сократа «Время уже нам разойтись, мне, чтобы умереть, а
вам - жить, но никто кроме одного Бога не знает, кому предстоит лучшая доля»
(Plat. Apol. 42) показывают, что он искренне признается в незнании истины (36).
Феофил заявляет о бесполезности его мудрости (Ad Aut. III, 2), а Лактанций,
хоть и признает Сократа «разумнее прочих», но считает безумным того человека,
кто находит его мудрецом (Div. inst. III, 20).
Отвержение его мудрости - результат переосмысления отношения Сократа к традиционной
религии: то, что одни воспринимали как отказ от язычества, другие считали свидетельствами
идолопоклонства. Объектами критики были предсмертные слова философа про петуха
и Асклепия (Plat. Phaed. 118) и его странные клятвы животными и растениями.
К этим сюжетам обращался Тертуллиан (Apol. 46; De anim. 1), Феофил (Ad Aut.
III, 2), Лактанций (Div. inst. III, 20). Любопытно замечание Оригена, что оракул
в Дельфах провозгласил Сократа мудрейшим человеком не из-за мудрости, а из-за
его обильных жертв (C. Cels. VII, 6).
Особую роль в этой полемике играл демон Сократа. В I-II вв. развивается учение
о существовании не только благих, но и злых демонов, которых христиане считали
богами античной религии. Это создавало большие трудности для поклонников афинского
мудреца, и Юстин, говоря о том, что именно демоны стали причиной гибели Сократа
и гонений на христиан, обошел эту тему стороной, а Климент считал его демона
ангелом-хранителем (Strom. V, 14, 91, 4). Сократ, по словам Тертуллиана, находился
под влиянием демона едва ли не с самого своего рождения, поэтому и считал их
первыми после богов, а демон Аполлон объявил Сократа мудрейшим, оказывая услугу
своему сообщнику (Apol. 22; 46; De anim. 1). Эти обвинения подхватывают Минуций
Феликс (Oct. 38, 5) и Киприан (Quod idola 6).
Некоторые христианские писатели обличали моральную недостаточность Сократа.
Тертуллиан заявлял, что Сократ растлевал юношей, в то время, как христианин
не изменяет и женскому полу (Apol. 46), а автор «Клементин» упрекал его в связи
с Алкивиадом и введении общности жен (Hom. V, 18). Эти инвективы не были плодом
самостоятельного творчества церковных авторов: еще с IV в. до н. э. существовала
большая антисократическая традиция, начавшаяся с Поликрата, Антилоха Лемносского
и Антифонта (Diog. Laert. II, 39; 46).
Наконец, Тертуллиан и Лактанций поставили под сомнение даже значение смерти
Сократа: в отличие от христианских мучеников, гибнувших на кресте и на костре,
философ «вкусил смерть из бокала приятным образом» (Tert. De anim. 1), а его
последние слова и поступки наводят на мысли о безумии (Lact. Div. inst. III,
20). К этому можно добавить, что в трактате Тертуллиана «К мученикам», где упоминаются
Гераклит, Эмпедокл и другие образцы языческого героизма, нет ни слова о Сократе,
хотя, казалось бы, здесь ему самое место.
В целом, отношение раннехристианских авторов к Сократу во многом зависит от
их восприятия античной философии. Юстин, Климент, отчасти Афинагор и Ориген
стали его апологетами, в то время, как Тертуллиан, Минуций Феликс, Феофил, Киприан
и Лактанций - гонителями.
К рубежу II-III вв. формируется круг сюжетов (мудрость Сократа, его демон,
клятвы), которые получают принципиально разную оценку в зависимости от отношения
того или иного автора к Сократу. Отчасти это следствие риторической подготовки
христианских писателей: речи обвинения и защиты на процессе Сократа входили
в число стандартных упражнений, отсюда и хорошее знакомство с антисократической
традицией (например, пассаж Тертуллиана, где говорится, что спокойствие Сократа
перед смертью было не более, чем позой (De anim. 1), перекликается с «Разговорами
в царстве мертвых» Лукиана (21), а клятвы Сократа обсуждаются Аполлонием Тианским
(Philostr. VA VI, 19)). С другой стороны, не стоит умалять значение и философской
традиции. Интерес к демонам - посредникам между богами и людьми - характерен
для среднего платонизма рубежа эр, и он заметен у Юстина, Климента, Тертуллиана
и других. Наконец, раннехристианских авторов в большей степени волновал не исторический
Сократ или его личность и учение, а Сократ - образец античного мудреца, и их
отношение к философу сродни отношению к иудейским пророкам или, как ни странно,
еретикам. В первом случае обращение к Сократу служило образцом предвидения греческими
философами откровения Христа, во втором при помощи дискредитации Сократа опровергалась
вся «ересь», начавшаяся от него, - и языческая философия, и христианский гностицизм.
В этом отношении интересно замечание Ипполита, назвавшего еретика Гермогена
философствующим в духе Сократа (Hipp. Phil. VIII, proem.). Героическая смерть
Сократа не была аргументом в его пользу: свои мученики были и у маркионитов
и монтанистов, но это не вело к примирению с ними.
В раннехристианских агиографических сочинениях Сократ упоминается трижды:
в «Мученичестве Аполлония», «Мученичестве Пиония» и «Актах Филеаса». Самое раннее
из них - «Мученичество Аполлония» - датируется концом II в. Точная дата казни
Аполлония неизвестна, вызывают и определенные сомнения обстоятельства судебного
процесса над ним; во многом это следствие противоречий греческой и армянской
версий «Мученичества» и сведений, сообщаемых в «Церковной истории» Евсевия (Дунаев
1999). Евсевий сообщает, что Аполлоний был римским сенатором, о чем «Мученичество»
умалчивает, но так или иначе, он был без сомнения, образованным человеком, знакомым
с платонизмом и стоицизмом (Lampe 2003: 322-324). Сократ появляется в «Мученичестве»
дважды: первый раз Аполлоний упоминает его клятву собакой и платаном, как бы
в насмешку над афинянами (Mart. Apoll. 19; ср. Phaedr. 228b) [1];
второй раз Аполлоний сопоставляет Христа и Сократа: как Сократ был несправедливо
осужден афинскими сикофантами, убедившими толпу, так и Спасителю вынесли приговор
некоторые преступники или нечестивцы (Mart. Apoll. 41). В обоих случаях пример
Сократа используется в позитивном ключе, особенно знаменательно здесь сопоставление
афинского философа и Христа.
Во время судебного процесса Аполлоний произносит две речи в свою защиту, причем
несколько раз им употребляется слово 'απολογία [2].
Г. Роскам считает возможным соотнести «апологию» Аполлония с платоновской «Апологией
Сократа» и показывает, что мученик мог воспользоваться ею в качестве материала
для своей речи: оба подсудимых заявляют о том, что скорее подчинятся велению
Бога, чем приказам людей (Mart. Apoll. 24; Apol. 29d), уделяют большое внимание
этическим вопросам (Mart. Apoll. 4; 6; 26; 36-37; Apol. 28bc; 29b et al.), отказываются
опозорить себя отказом от своих убеждений (Mart. Apoll. 16; Apol. 34b-35d),
предсказывают, что за ними последуют многие люди (Mart. Apoll. 24; Apol. 39cd)
и критикуют своих судей (Mart. Apoll. 32; Apol. 38с-39d) (Roskam 2010: 244-245).
Однако, оказываются не затронуты классические темы Сократа: экстаз, демон и
знаменитая ирония. В целом, Аполлоний в своей речи аккуратно затушевывает моменты,
неудобные для восприятия как язычников, так и христиан: с одной стороны, он
обходит темы конца света и воскресения во плоти, а с другой, ничего не говорит
о демоне Сократа или знаменитом обещании петуха Асклепию.
По мнению Г. Роскама, Аполлоний пользуется образом Сократа как примером, понятным
для его аудитории, он уподобляет себя философу, чтобы заставить судей задуматься
о происходящем (Roskam 2010: 247). Христос был учителем истины, как и Сократ;
оба они были казнены, и Аполлоний готов последовать по их стопам. Но все же
образец для подражания Аполлония - Христос, а не Сократ. Его последняя фраза
Ευχαριστω τω θεω μου (Mart. Apoll. 46), контрастируя со словами Сократа,
что не ясно, что лучше, жить или умереть, явно показывает разницу между ними.
Пресвитер Пионий был казнен в Смирне во время гонения Деция в 250 г. Точная
дата составления его мученичества неизвестна (Musurillo 1972: xxix), но, вероятно,
оно появилось вскоре после его казни. Как и Аполлоний, Пионий был образованным
человеком: он обращается к язычникам со словами «Мужи, гордящиеся тем, что они
украшение Смирны, живущие на Мелете, как вы говорите, прославленные Гомером»,
цитирует «Одиссею», вспоминает Девкалиона и природные катаклизмы на Сицилии,
в Лидии и на островах (Mart. Pionii 4, 2; 4, 5; 21; 23), да и вообще не чужд
риторической выучки (Pernot 1997), но мы не имеем возможности в полной мере
оценить его знакомство с античной культурой, поскольку главная цель его полемики
- иудеи, с которыми он спорит, широко используя ветхозаветные сочинения.
Обращение Пиония к примеру Сократа вызвано вопросом язычника-софиста Руфина.
В надписях и на монетах из Смирны это имя упоминается несколько раз. Вполне
вероятно, что отцом обратившегося к Пионию оратора был знаменитый ритор Клавдий
Руфин, учитель Гермократа (Philostr. VS II, 25, 1) (Boeft, Bremmer 1985: 120;
Lane Fox 1986: 465-466). Руфин, «отличавшийся познаниями в риторике», присутствовавший
при допросе мученика, попытался его образумить и убедить «не пустословить» (μη
κενοδόξει). Пионий ответил: «Вот
это вот и есть твое ораторское искусство? Вот это и есть твои книги? Такого и
Сократ от афинян не претерпел, а сейчас все вокруг - Аниты и Мелеты. Неужели Сократ, Аристид и Анаксарх и остальные,
по-вашему, пустословы, так как в философии, справедливости и стойкости упражнялись?».
Пристыженный Руфин замолчал (17). Ответ Пиония - восклицания, риторические вопросы,
обращение к идеалам оппонента, - показывает его знакомство с риторикой, и он
бьет Руфина его собственным оружием. Важен контекст этого обмена репликами:
Смирна - один из крупнейших центров греческой риторики, ораторским искусством
здесь были проникнуты все области жизни, но идеалы Пиония принадлежат не риторике,
а христианской вере; риторика для него - лишь средство отстаивания своих взглядов.
Я. Де Боевт и Я. Бреммер считают, что обмен репликами между Руфином и Пионием
следует рассматривать в контексте спора между риторикой и философией: философия
дает силы противостоять несправедливости, а риторика способна научить только
обвинять и преследовать (Boeft, Bremmer 1985: 120-122). Пионий, ссылаясь на
примеры Сократа, Аристида и Анаксарха, с одной стороны, дает понять, что он
обладает теми же добродетелями, что и они, а с другой - вписывает себя в ряд
популярных языческих героев, пострадавших от доносов или сплетен. Отвечая Руфину,
он показывает всю никчемность риторики по сравнению с христианством - истинной
мудростью.
Г. Роскам обращает внимание на то, что с точки зрения риторики ответ Пиония
не безупречен (Roskam 2010: 251). Пионий начинает с того, что сопоставляет себя
с Сократом: оба несправедливо обвинены, причем Пионий даже более несправедливо,
чем Сократ, так как его заставляют действовать противно его убеждениям, но о
κενοδοξία нет ни слова. Ссылка на Анита и Мелета еще больше связывает Пиония
и Сократа, а Руфин отождествляется с антигероями-обвинителями Сократа. В этом
смысле неуместность выступления Руфина подчеркивается еще больше. С другой стороны,
как результат обращения к обвинителям Сократа, начинает расплываться элемент
βία. Тема κενοδοξία продолжает игнорироваться. На ней Пионий сфокусировался
только в конце своей речи, утверждая, что Сократ и другие герои не должны считаться
пустословами с их занятиями философией и добродетелью. В этом argumentum ex
absurditate полностью исчезает личность самого Пиония, а вместе с ним его поведение
и элемент βία. Каждый из аргументов Пиония опровергает какой-то из аспектов
критики Руфина, но ни один не опровергает ее целиком. Тем не менее, Руфин замолчал,
но спор с язычниками продолжился, и некто Лепид сказал мученику: «Не кричи,
Пионий!», на что тут же получил ответ «А вы не принуждайте!» (Mart. Pionii 18).
Роскам считает, что это было бы лучшим ответом на замечания Руфина, но Пионий
предпочел использовать в полемике с ним образ афинского философа (Roskam 2010:
252).
Еще одна возможная отсылка к Сократу - диалог между Пионием и адвокатом Александром,
«человеком бесчестным»: «Послушайся нас, Пионий!» - «Тебе бы следовало бы меня
послушать. Ведь то, что ты знаешь, я знаю, а то, что я знаю, ты не знаешь» (Mart.
Pionii 6,1). Эта перепалка в какой-то степени напоминает начало «Апологии»,
где Сократ пытается объяснить, в чем состоит его мудрость, но нужно ли видеть
здесь сознательную отсылку к тексту Платона, не очевидно.
Филеас, епископ египетского Тмуита, предстал перед судом префекта Египта Кульциана
в 306 г. Евсевий Кесарийский отзывается о Филеасе как о человеке, прославленном
исполнением общественных обязанностей, щедростью и философским образованием
и приводит его послание о событиях в Александрии (HE VIII, 9-10). Запись его
последнего разговора с судьей сохранился до нашего времени в трех вариантах
(латинская версия «Актов» и два папируса - Papyrus Chester Beatty XV и Papyrus
Bodmer XX). Кульциан пытается уговорить Филеаса совершить жертвоприношение,
ради чего даже вступает с ним в теологическую дискуссию, в ходе которой демонстрирует
некоторое знакомство с биографией апостола Павла и христианской догматикой (Дж.
Нипфинг полагает, что Кульциану были известны антихристианские сочинения Цельса
и Порфирия) (Knipfing 1923:199). Такое отношение префекта к мученику объясняется
не его человеколюбием, а только тем, что Филеас богат и может поддержать всю
область (non te solum, sed prope cunctam provinciam alere possis: Acta Phil.
5); Кульциан прагматичен и ждет того же от собеседника: «Хоть сейчас ты можешь
проявить благоразумие?» (Acta Phil. 1). Это не первая их встреча: до того произошло
четыре допроса, сопровождаемых побоями и пытками. За это время Филеас мог убедиться,
что на Кульциана его речи не действуют, поэтому при их последней встрече он
отвечает кратко, а то и вовсе односложно, однако иногда вступает с префектом
в спор, объясняя, почему Павел выше не только Платона, но и прочих философов
(P. Bod. 8, 10-15; P. Chest. 5, 4-5; Acta Phil. 3). «Кульциан сказал: "А
сейчас соверши жертвоприношение". Филеас ответил: "Нет, не совершу.
Я берегу свою душу. Христиане не единственные, кто бережет душу - такие есть
и среди язычников, возьми Сократа, например. Когда его вели на казнь, хоть и
стояли рядом его жена и дети, он не повернулся, но с охотой принял смерть"»
(4, 1-2). Это - ответ не только на требование жертвоприношения, но и на призыв
префекта подумать о жене и детях (Acta Phil. 3). Строго говоря, Филеас допускает
небрежность, так как родные не присутствовали при последних часах жизни философа,
но во-первых, это не имеет принципиального значения, а во-вторых, это риторическое
преувеличение вызвано присутствием в зале суда родственников самого Филеаса - жены и брата (Acta Phil. 6, 8), и возможно, в какой-то степени слова епископа
обращены к ним. Филеас обращается к Сократу как к примеру готовности пожертвовать
всем ради истины. Пока Кульциан пытается убедить мученика при помощи обращения
к Павлу, Филеас не вспоминает о языческих героях, но как только префект затрагивает
тему семьи, тут же возникает образ афинского философа.
При анализе пассажей этих трех текстов в христианском контексте прежде всего
бросается в глаза то, что все они имеют параллели в сочинениях христианских
писателей: Аполлоний говорит о клятве платаном так же, как это делает Тертуллиан
(Ad nat. I, 10 cf. Apol. 14), и о несправедливом приговоре, вынесенном из-за
сикофантов, как Юстин (Apol. II, 10) и Тертуллиан (Apol. 14). Пионий ссылается
на Сократа, Аристида и Анаксарха; подобный ряд мы встречаем у Оригена в (C.
Cels. VII, 56). Филеас указывает на то, что Сократ предпочел умереть, хотя рядом
стояли жена и дети - о том же писал Тертуллиан (De anim. 1). Более чем вероятно,
что мученики знали о современной им полемике вокруг Сократа в христианской традиции,
и именно поэтому они оперируют встречающимися в апологетической литературе аргументами.
Вряд ли эти пассажи появились в результате деятельности редакторов мученичеств:
Аполлоний, Пионий и Филеас - образованные люди, знакомые и с языческой, и христианской
литературой; обращения к Сократу вполне уместны и полностью обусловлены контекстом;
наконец, они не несут какой-то принципиальной смысловой нагрузки.
Насколько действенным оказался «аргумент от Сократа» для мучеников? После
обращения к афинскому философу магистраты Перенний и Кульциан ничего не ответили
осужденным, а софист Руфин замолк. Стоит ли это рассматривать как свидетельство
их смущения или раздумий? Очевидно, нет: никто из них не собирался вступать
в развернутую дискуссию с осужденными, а отход от обвинений в христианстве и
отказа принести жертву воспринимался, скорее всего, как попытка затягивания
бесплодного и ненужного спора. Зачем же тогда понадобилось обращаться к этому
«святому мужу» античности?
Как правило, указывают на то, что с помощью имени Сократа можно было проиллюстрировать
верность христиан своим идеалам, отказ от почитания языческих богов и следование
новому Богу, показать, что все, кто нес истину миру, сначала подвергались несправедливым
гонениям, но затем оказывались правы. И Сократ, и христиане оказывались жертвами
или темной толпы, или коварных доносчиков, или злобных демонов. В отличие от
других «святых» античности - Анаксарха, Зенона, Катона, Сенеки или Гельвидия
Приска - Сократ не был замешен ни в каких политических делах и до конца следовал
законам родного города, что также было весьма востребовано христианской апологетикой
в то время. Но, христиане, как мы полагаем, все-таки могли рассчитывать на какую-то
действенность этого аргумента. Им могли быть известны рассказы о более удачных
обращениях к Сократу во время судебных процессов, связанных с преступлениями
в сфере религии: античные авторы сообщают о нескольких таких случаях. Лукиан
рассказывает, что киник Демонакт, обвиненный афинянами - «разными Анитами и
Мелетами» - в тех же преступлениях, что и Сократ, начал свою речь со слов «Люди
афинские, смотрите: вот я перед вами, венком увенчанный. Что же? Приступите,
принесите и меня в жертву, ибо в той первой вы не имели удачи!» и был оправдан
(Dem. 11). Апулей, вынужденный защищаться от обвинений в занятиях магией, тоже
несколько раз упомянул Сократа: он пользовался зеркалом согласно наставлениям
Сократа, так как мудрец советовал ученикам рассматривать себя в зеркале, чтобы
прекрасные не позорили себя бесчестием, а некрасивые украшали себя добродетелью
(15), бедность не постыдна, она - источник славы Сократа, так как привела его
к мудрости (18), наконец, Сократ с его демоном перечисляется Апулеем среди знаменитых
философов, которых считали магами, так как они изучали царящее в мире провидение
и особенно часто прославляли богов (27). Интересна защитная речь Аполлония Тианского
в романе Флавия Филострата. В самом начале речи Аполлоний явно сопоставляет
себя с Сократом, указывая на известное сходство обвинений, выдвинутых против
них - почитание новых богов, это же сопоставление прослеживается в намеке на
то, что он «свел небеса на землю» подобно Сократу, который свел на землю философию
(Cic. Tusc. V, 10), а после этого Аполлоний указывает на нелепость навета в
колдовском предсказании будущего с помощью примеров Сократа, Фалеса и Анаксагора
(VA VIII, 7). Необходимо отметить, что эти случаи вовсе не обязательно свидетельствуют
о реальных событиях: Лукиан в высшей степени идеализирует Демонакта и сопоставляет
его с Сократом и в других местах (5; 58; 62), Апулей опубликовал свою речь в
дополненном и отредактированном виде, а вопрос о подлинности речи Аполлония
у Флавия Филострата вовсе не стоит. В реальных записях о судебных процессах
мы, наоборот, не встречаем ни одной ссылки на Сократа, даже в «Александрийских
актах», где эти параллели были бы более чем уместны. Таким образом, можно предположить,
что христиане, обращаясь в своих судебных выступлениях к Сократу, ориентировались
не на реальную судебную практику, а на некие литературные - христианские и языческие
- образцы.
Примечания
1. Строго говоря, платаном клялся не Сократ,
а его собеседник Федр.
2. Имеется ли в виду текст, изданный Аполлонием
за время суда, или запись его устного выступления, сделанная судебным секретарем,
не ясно (из работ последнего времени в пользу записанной версии: Дунаев 1999:
380-381, 386; против - Lampe 2003: 325; Roskam 2010: 244).
Литература
Alexander 1993 . Alexander L. C. A. Acts and Ancient Intellectual
Biography // The Book of Acts in its First Century Setting / Ed. by B. W.
Winter and A. Clarke. Vol. I. Grand Rapids, 1993. P. 56-63.
Boeft, Bremmer 1985 . Boeft J., Bremmer J. Notiunculae Martyrologicae III.
Some Observations on the Martyria of Polycarp and Pionius // Vigiliae Christianae.
Vol. 39. 1985. P. 120.
Geffcken 1908 . Geffcken J. Sokrates und das alte Christentnum. Heidelberg,
1908.
Knipfing 1923 . Knipfing J. R. The Date of the Acts of Phileas and Philoromus
// HTR. Vol. 16. 1923. P.
Lampe P. From Paul to Valentinus. Christians at Rome in the First Two Centuries
/ transl. by V. Steinhauser. Minneapolis, 2003.
Lane Fox 1986 . Lane Fox R. Pagans and Christians. London, 1986.
Musurillo 1972 . Musurillo H. The Acts of the Christian Martyrs. Oxford, 1972.
Pernot 1997 . Pernot L. Saint Pionios, martyr et orateur // Du heros paien
au saint chretien / Ed. G. Freyburger, L. Pernot. Paris, 1997. P. 111-123.
Roskam 2010 . Roskam G. The Figure of Socrates in the Early Christian Acta
Martyrium // Martyrdom and Persecution in Late Ancient Christianity. Festschrift
Boudewijn Dehandschutter / Ed. Leemans J. Leuven, 2010.
Sanders 1993 . Sanders K. O. Paul and Socrates: The Aim of Paul's Areopagus
Speech // JSNT. Vol. 50. 1993. P. 13-26.
Sterling 2001 . Sterling G. Mors philosophi: the Death of Jesus in Luke //
HTR. Vol. 94. 2001. P. 383-402.
Дунаев 1999 - Дунаев А. Г. Предисловие к Актам и Апологии св. Аполлония //
Сочинения древних христианских апологетов / под ред. А.Г. Дунаева. СПб., 1999.
С. 375-393.
